Жук о том, что возненавидела теннис из-за давления: «Мама была со мной 24/7. Я плакала из-за этого, закрывалась в ванной, чтобы просто побыть одной»
Софья Жук в интервью Sports.ru рассказала, почему ушла из тенниса в 20 лет.
Жук – чемпионка юниорского «Уимблдона»-2015. На взрослом уровне она поднималась на 116-ю строчку рейтинга WTA.
– Когда вы разлюбили теннис? Когда вы совсем маленькой уже выигрывали взрослые турниры (первый профессиональный титул выиграла в 14 – Sports.ru), вам тоже не нравилось?
– Мне нравилось играть по юниорам, потому что тогда это была чисто игра. Просто играть мне нравилось. В 17-18 лет, при переходе во взрослый тур, тоже еще нравилось, но потом уже случались нервные срывы, я много раз хотела бросить теннис.
– Как справлялись с такими моментами?
– Отдыхала несколько дней и возвращалась на корт. Но потом в 2018-м я отыграла первый полный профессиональный сезон, все расписание. И когда в конце года представила, что так будет выглядеть моя жизнь следующие 10 лет, я решила, что не хочу так жить.
Призовых я не видела, их получали родители. Единственное – я поставила маме условие, что с призовых покупаю себе машину, о которой мечтала с 13 лет, иначе играть дальше не буду. Она согласилась, и это единственные деньги из моих призовых, которые я получила, до двух последних турниров.
Тогда в 2018-м я подумала: ну окей, буду я призовые потом получать себе. Ну куплю я себе дом классный, ну машину. И чего, я вижу ее, что ли? Я вижу ее несколько раз в год, когда межсезонье в ноябре. Какой смысл иметь эти красивые вещи, если я их никогда не вижу?
– Что больше всего не нравилось в теннисной жизни?
– Что видишь только аэропорт, отель, корт. В отеле замок на двери отклоняет карточку, и ты такая: это что, не мой номер? И понимаешь, что этот номер комнаты у тебя был на прошлой неделе. И где бы я ни была, я ничего не видела, потому что после часов пахоты на корте ты хочешь только упасть в кровать.
– Но ведь все игроки через это проходят. Почему кто-то справляется, а вы не смогли? Чего вам не хватило?
– Я считаю, что могла бы еще поиграть, если бы на мне не было такого давления от семьи, родителей. Мой агент тоже сделал очень много ошибок. Там очень много деталей, но в целом от меня хотели, чтобы я до [турниров] уровня 1 поднялась за неделю.
Меня херачили давлением, а я была ребенком. Я так завидовала девочкам-американкам, которые приезжали на турниры с тренером, смеялись, общались со всеми, выходили в город. У них жизнь продолжалась, они кроме тенниса еще видели жизнь. Я не видела нихера, мне нельзя было ничего.
– С кем вы общались?
– Ни с кем. Даже вечером в гостинице мне говорили: давай еще сделаем имитацию, давай посмотрим теннис, посмотри это, изучи то. Когда я начала играть взрослые турниры – там в раздевалки не пускают никого, кроме игроков, – у меня первый раз появился шанс поговорить с девочками, которые со мной всегда пытались общаться, а мне не давали. И я разговаривала с ними об этом, и почти ни у кого не было такого, как у меня.
***
Со мной же мама была 24/7. Я плакала из-за этого, от усталости крышу сносило, я закрывалась в ванной, чтобы просто побыть одной. На турнирах мама стояла у входа в раздевалку, чтобы я не провела там больше десяти минут. Контроль был очень жесткий. А когда я в 2019-м перед «Ролан Гаррос» сказала маме, что бросаю спорт, она на следующий день уехала.
– Обиделась?
– Да. Сказала, что я пожалею, что я ничего не смогу, что мне 19 лет и я ничего не умею, кроме тенниса, что через полгода позвоню ей и плакать буду: «Мама, помоги, я возвращаюсь в Россию». Но меня такое – когда мне говорят, что я чего-то не смогу, – наоборот, подстегивает.
С мамой мы с тех пор не виделись и очень долго не общались. Года два, даже когда мы как-то общались, каждый раз все заканчивалось ссорой. Поэтому я просто стала избегать любых разговоров. У меня и так слишком много всего происходило, чтобы еще это вывозить.
– И как у вас сейчас?
– Только за последний год более-менее наладились отношения. Мама поняла свои ошибки и что, если бы ее отношение ко мне не было таким жестким, может быть, все было бы по-другому. Она много за что извинилась передо мной – и я действительно ждала этих извинений.
Но ей потребовалось два года, чтобы понять, какие ошибки она сделала, а у меня осталось много психологических травм, которые мне мешали по жизни: в отношениях, в работе. Стоило человеку сделать какую-то минимальную попытку в чем-то меня проконтролировать или что-то запретить – все, я сразу вспоминала [как было с мамой], думаю, что сейчас начнется: делай то, так не делай, во сколько придешь, – и человек сразу шел на хрен.
– А почему, вы думаете, мама так контролировала вас? Чтобы вы в теннисе преуспели? Или просто была беспокойным родителем?
– Конечно, она хотела, чтобы в теннисе были успехи. И слушала каких-то людей, которые говорили, что надо жестко, надо прессовать. Меня так прессовали, что я была в постоянном нервяке, постоянно ощущала давление. А она не понимала этого и считала свой контроль заботой, поэтому чем больше, тем типа лучше. Я ей говорила потом: понимаешь, бывает перебор, бывает недобор, а бывает баланс. Вот у нас был пипец какой перебор.
И когда на последний «Ролан Гаррос» я приехала без мамы и отыграла его без этого контроля, у меня было такое ощущение свободы, я даже описать не могу. И что вот я с тренером в хороших отношениях, и мы с ним просто сидим общаемся, смеемся – это такая простая вещь, а я не могла поверить, что никто меня за это не отругает.
У меня выработался страх, что я сейчас что-то сделаю не так и меня наругают. Это потом и в моей личной жизни проявлялось, и Сергей, мой муж, до сих пор с этим работает. Он мне говорит: «Ну и что, если что-то будет не так, я тебя что, ругать буду?» А у меня до сих пор мозг так работает иногда. Процентов на 80 уже перестроился, но иногда еще проскакивает, – сказала Жук в интервью Sports.ru.
Подписывайтесь на наш телеграм о теннисе
