5 мин.

Всем должна, виновата пред всеми

Илья Авербух обиделся на Медведеву. В глубине души. Где-то очень глубоко. Стараясь этого явно не проявлять. Потому что остался без любимой творческой работы – не будет на ком воплощать свои хореографические идеи. Нет, воплощать можно на ком-то, но это все будет, как сравнивать «мерседес» с «жигули». Один набирает скорость до 100 километров в час за 10 секунд, а другая квохчет, пищит, да хорошо если через 2 минуты разгонится и не отлетит у нее колесо.

А еще Медведева, лишив Авербуха приятного творчества, похвалила, видимо, во внутреннем диалоге за океаном, на тренировке, Уилсона. Что, мол, он позволяет ей многое самой создавать. А тот за пивом в обед – Орсеру похвалился, что Медведева его похвалила. А Орсер затем, человек амбициозный весьма, заявляет, что Медведевой в России каждый сантиметр ноги указывали, куда поставить. И что у них, в Крикет-клубе, дается широчайшая свобода для творчества. Заметьте, не сказал тренер, что именно Медведева ему жаловалась на Авербуха и Тутберидзе. Но оно само сабой как бы подразумевается между строк.

И горячий Авербух, про это прослышав, взвился. Нет, у Медведевой была не широчайшая, а обширнейшая свобода! Она всегда была полноправным участником постановок. Понятно, что Авербуху обидно стало за этот пассаж Орсера. И он ответил чисто по-русски: Крикет-клуб – это обычная деревня за городом, где есть сарай, называемый катком. И два тренера. Ничего там особенного, мол, нет.

А напоследок заметил, что Медведева все-таки должна была поговорить с Тутберидзе (подразумевается, извиниться, покаяться, подарить сто одну розу). Чем еще более отдалил, сделал почти невозможным даже в далекой перспективе примирение ученицы с наставником. То есть опять плеснул масла в огонь непримиримой гордой обиды.

Уважаю Авербуха во всех отношениях, и если кто «сделал Медведеву», то это он, а не Тутберидзе. Нашел ее уникальный, неповторимый, «марсианский» стиль. Именно эта творческая самость сразу и резко выделила Медведеву из всех остальных. А отнюдь не прыжковая «школа Этери».

И вот Медведева идет на еще один «наглый» шаг – она отказывается в этом сезоне вообще от себя как «марсианки» и входит в обычную женскую, человеческую чувственность. Рисково, очень рисково, надо сказать. И поначалу ее очень критиковали, требуя возвращения «инопланетного» стиля (который сами же кляли год назад как надоевший).

Но постепенно, особенно после показательного номера в Канаде, на этапе Гран-при, народ ощутил, что Евгения действительно проникновенна в чувственности, что это не гадкая копия Вагнер, не кукольная поза, а исключительно что-то свое, искреннее. И при этом – опять пронзительно. Да что ж ты будешь с ней делать! Опять пронзила сердца. Принципиально новым образом. Новым, но не совсем. Потому что этот образ был обкатан ею весной и летом на шоу в Японии.

Но главное, что обидно Авербуху – ведь хореография-то на все «чувственные» новые показательные не его! Да ладно бы не его! А самой подопечной, Евгении. Да ладно бы хореография только – ее же и хвалят уже как выдающегося хореографа, оттесняя заслуженного Авербуха! Вот выучил на свою голову.

Все это, господа, есть, и от творческой ревности  Авербуха к Уилсону, к Орсеру и к самой Медведевой – никуда не денешься, как ни старайся. Скрыть это можно – да. Но Авербух не такой человек. Он слишком темпераментный, амбициозный и даже ужаленный некогда обидным «серебром» на ОИ-2002, когда, по-моему незаслуженно, судьи отдали один голос Анисиной с партнером. Но не надо переживать, убиваться: Анисина затем получила такого родственника на свою голову, что волком взвоешь. А у Авербуха все на мази: прекрасный, достойный, преуспевающий, нужный людям человек из него получился. Вернее, сам себя сделал.

А конфликт Медведевой с Тутберидзе неразрешим и упорен, это вечная повесть о том, «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» (Н.Гоголь):

"Но вы позабыли, Иван Никифорович, что я и свинью еще даю вам.

– Как! два мешка овса и свинью за ружье?

– Да что ж, разве мало?

– За ружье?

– Конечно, за ружье.

– Два мешка за ружье?

– Два мешка не пустых, а с овсом; а свинью позабыли?

– Поцелуйтесь с своею свиньею, а коли не хотите, так с чертом!

– О! вас зацепи только! Увидите: нашпигуют вам на том свете язык горячими иголками за такие богомерзкие слова. После разговору с вами нужно и лицо и руки умыть, и самому окуриться.

– Позвольте, Иван Иванович; ружье вещь благородная, самая любопытная забава, притом и украшение в комнате приятное…

– Вы, Иван Никифорович, разносились так с своим ружьем, как дурень с писаною торбою, – сказал Иван Иванович с досадою, потому что действительно начинал уже сердиться.

– А вы, Иван Иванович, настоящий гусак.

Если бы Иван Никифорович не сказал этого слова, то они бы поспорили между собою и разошлись, как всегда, приятелями; но теперь произошло совсем другое. Иван Иванович весь вспыхнул.

– Что вы такое сказали, Иван Никифорович? – спросил он, возвысив голос.

– Я сказал, что вы похожи на гусака, Иван Иванович!

– Как же вы смели, сударь, позабыв и приличие и уважение к чину и фамилии человека, обесчестить таким поносным именем?

– Что ж тут поносного? Да чего вы, в самом деле, так размахались руками, Иван Иванович?

– Я повторяю, как вы осмелились, в противность всех приличий, назвать меня гусаком?

– Начхать я вам на голову, Иван Иванович! Что вы так раскудахтались?"

Только вот причина была, в отличие от повести, совсем не пошлый пустяк: своим шагом «любимый» тренер практически предложил Медведевой завязать с коньками (в восемнадцать-то лет!) и отправиться на диван отдыхать перед телевизором, проживая заработанные призовые. Медведева не согласилась. И оказалась – всем должна и виновата пред всеми.