Галерея не сыгравших. Ричард Кирклэнд. Две жизни Пи Уи, или Тюремный рок. Часть первая
Я долго думал, с чего же мне начать эту историю. Потому что её герой – личность столь исключительная и необычная, что вот так сразу даже и не поймёшь, с какой стороны к ней лучше подступиться.
История эта – не совсем о баскетболе. А ещё правильнее, пожалуй, будет сказать – совсем не о баскетболе. Поэтому сразу вынужден предупредить тех, кто прочитал предыдущий рассказ о Джо Разрушителе Хэммонде и, если заглянул сейчас сюда, наверное, рассчитывает увидеть нечто похожее. Должен их разочаровать – эти ожидания не оправдаются. И, хотя судьбы героя «Тюремного рока» и Разрушителя очень похожи друг на друга, больше того – они и являются друзьями, всё-таки это – совершенно разные люди. И истории у них тоже абсолютно разные. А потому и рассказывать эту новую «просто историю» я буду совсем по-другому. На мой-то субъективный взгляд она даже более любопытна, чем история Джо Хэммонда (и уж точно – куда оптимистичнее), но вот остальным может так совсем не показаться. Хотя бы потому, что её героя постоянно тянет пофилософствовать. Что, в общем-то, простительно: многие пожилые люди любят поведать о своей жизни – и большинство из них именно в таком вот философском контексте, даже если она прошла абсолютно тихо и незаметно для всего остального мира. А уж в случае этого человека такое пристрастие и вовсе понятно: во-первых, он действительно прожил такую жизнь, что порассказать ему, мягко говоря, есть что, а во-вторых, он имеет соответствующую учёную степень и даже преподаёт философию – тот её раздел, который имеет непосредственное отношение к спорту (а есть, оказывается, на свете и такой) – в университете. Но лично я всегда считал философию страшно нудной и унылой штукой, так что и читателю все эти его сентенции могут показаться лишними и делающими историю ещё более скучной…
Не уверен, что найдётся три-четыре человека, которые дочитают её до конца (а потом спросят себя: а что вообще это делает на спортивном сайте?) Даже меня, её автора, начали терзать смутные сомнения ещё тогда, когда я только задумывал её (и сомнений этих потом становилось всё больше и больше). Я уже говорил, что для меня отправной и конечной точкой каждой «просто истории», её центром является, прежде всего, человек – со всеми своими плюсами и минусами, хорошими и вредными привычками, достоинствами и недостатками; одним словом – самый обычный человек. И только уж потом – спортсмен и его регалии, трофеи и звания.
Но даже при таком подходе к теме в этой конкретной «истории» баскетбола будет маловато, мне бы, как автору, хотелось, чтобы его там было побольше. Зато как раз той жизни, которая вне спорта, за пределами игровых площадок – хоть отбавляй. Но тут уж ничего не поделаешь.
И это может показаться странным. Ведь речь пойдёт о человеке, которого по степени одарённости сравнивали с Крошкой Арчибальдом и Джулиусом Ирвингом. О человеке, которого был лучшим разыгрывающим на уличных площадках Большого Яблока. Кто-то называет его самым зрелищным первым номером, который когда-либо появлялся в Нью-Йорке. Кто-то вообще безапелляционно ставит его на первую строчку в списке разыгрывающих в истории Нью-Йорка (учитывая, что на протяжении многих десятилетий Нью-Йорк носил гордый статус «города разыгрывающих», который, правда, на сегодняшний день утратил – характеристика более, чем лестная). Немало и таких, кто уверяет, что, если бы он только провёл несколько сезонов в НБА, то легко вошёл бы в список 50-и величайших игроков в истории лиги, составленный в 96-м году. Пусть все эти громкие утверждения остаются на совести тех, чьи уста их произносят – они недоказуемы, ибо сам герой истории так и не дал шанса ни подтвердить, ни опровергнуть их. Но вот к другим высказываниям стоит отнестись с гораздо большим вниманием – потому что они исходят от тех, кто непосредственно сталкивался с этим человеком на игровых площадках. И кое-кто из них – настоящие легенды НБА. Так вот, все они единодушны во мнении, что его ждала бы суперзвёздная профессиональная карьера. Если бы он сам того захотел…
Вот в этом-то всё и дело. Когда многообещающего атлета подкашивает и хоронит нескончаемая череда тяжёлых травм – здесь всё просто и понятно. А вот попробуй-ка объяснить, почему вполне себе здоровый, талантливый, а может, даже и гениальный человек сам отказывается от спортивной славы, делает выбор в пользу кое-чего другого и в результате становится совсем не тем, кем он мог бы стать… сложно это. Может, кто-то и сможет рассказать об этом в паре слов, но я-то – точно нет.
Когда знакомишься с его жизнью поближе – то даже удивляешься, почему на её основе до сих пор не сняли фильма. Ну, вернее, о нём рассказывали в нескольких документальных картинах – в числе прочих похожих, но вот отдельного фильма до сих пор нет. Просто такие истории любят во всём мире – а уж в Америке-то особенно.
Что ж, вполне возможно, что момент придёт – и ещё снимут. Но будет это совсем не спортивная драма. Так уж вышло, что баскетбольную тему в этой истории всё время оттеняли, а то и вовсе задвигали на задний план другие сюжетные линии, главная из которых – криминальная. Потому что этот великий по своим задаткам игрок был и одним из величайших злодеев Нью-Йорка.
И кино получилось бы соответствующим – в лучших традициях криминального жанра. Вот только это была бы не классическая сага вроде «Крёстных отцов» или, например, «Однажды в Америке». Нет, в этом фильме напрочь отсутствовал бы тот киношный налёт своеобразной романтики и даже некоторого благородства, присущий вышеназванным шедеврам. Потому что «нет в преступном мире ничего такого, а уж благородства – и подавно. Всё это фальшь и показуха для кино; всё, что там есть – это полное наплевательство на все человеческие нормы и законы. И всё это совсем не похоже на кино», – так говорит сам герой истории, и кому, как не ему, рассуждать об этом?
Ну да, сравнивали его и с Ирвингом, и с Арчибальдом. Но куда более уместно его имя смотрится в одном ряду с совсем другими людьми: Фрэнком Лукасом и Ники Барнсом по прозвищу «Мистер Неприкасаемый» – двумя самыми крутыми и известными гарлемскими гангстерами. И упоминания об этом человеке гораздо чаще можно встретить не в спортивной литературе, а в той, которая посвящена американскому криминалу.
В любой спортивной лиге всегда были преступники – разного пошиба и всяческих криминальных специальностей. И НБА здесь не исключение. Были там и мелкие хулиганы, которые своими выходками не столько пугали, сколько веселили и развлекали публику, были алкоголики и наркоманы, были грабители, были аферисты-мошенники всех мастей, были и – чего уж там – убийцы. Даже террористы – и те были. Но никто, никто из них, включая самых отъявленных и одиозных персонажей, и рядом, как говорится, не валялся бы с этим человеком – изъяви он желание играть в НБА. Потому что это действительно был самый настоящий криминальный авторитет, стоявший во главе одной из гарлемских банд. Кто-то боялся его до смерти, а кто-то – боготворил.
Трудно поверить, что с этим улыбчивым дядькой, который так мило общается с девчонками, когда-то опасались связываться самые крутые ребята в Гарлеме... А между тем, так оно и было.
Вот и история эта тоже получилась такой, какой получилась, а не такой, какой могла бы – как и жизнь её главного героя.
Точнее-то говоря, в «Тюремном роке» будут сразу две истории – основная и ещё одна, «история в истории», так сказать. В них преломилась и отразилась история всего Гарлема – на протяжении нескольких десятилетий. Эта «история в истории» о другом человеке, чья жизнь какое-то время была неразрывно связана с жизнью главного героя. И включил я её в рассказ потому, что она поможет лучше понять, что же за человек этот самый главный герой. Потому что трудно представить себе более многогранную личность. Криминальный авторитет, великий игрок… За этими словами стоит кое-что большее: «Легенда в двух играх», как назвал его рэп-дуэт Clipse в своей песне «Grindin». Со времён его подвигов прошло уже больше сорока лет, но его двойная жизнь продолжает притягивать и очаровывать юных игроков и начинающих гангстеров.
Я далёк от того, чтобы восхищаться этим человеком, но я не могу не признать: он – абсолютно незаурядный персонаж. Хотя бы потому, что в любом деле, за которое бы он ни брался, он не просто достигал успеха – он становился настоящей легендой. Так было на уличных площадках Нью-Йорка, так было в криминальном мире Гарлема, и так происходит сегодня – когда он использует свою славу и харизму для того, чтобы уберечь детей из гетто от тех ошибок, которые когда-то сделал сам. Впрочем, эти слова очень мало что объясняют. «Спаситель грешных душ», «пастырь заблудших овечек» – пусть и звучит выспренно, но именно так правильнее всего называть его сегодня. Для Гарлема он даже не просто легенда, он там – настоящий бог, которому готовы целовать ноги (последнее – это совсем не метафора, не гипербола и не любой другой литературный приём; это – реальность).
Итак, этот рассказ – не об игроке. Он – даже не о несостоявшемся игроке. И всё-таки баскетболу тоже найдётся в нём место. Потому что его главный герой всегда очень любил игру. Но он не просто её любил – все мы её здесь любим. И не просто был наделён непомерным талантом. В 60-х он явился одним из главных провозвестников грядущей революции в баскетболе, одним из тех новаторов, кто наиболее сильно менял саму игру. Он был артистом на площадке, художником – и выдумщиком, он создавал новое – и пускал его в массы. Это его практически официально называют «отцом кроссовера»; считается, что и первый настоящий спин-мув явил баскетбольному миру тоже именно он – и это ещё далеко не всё…
Эта история начинается на самом гнилом дне Гарлема, в среде неудачников, пьяниц и наркоманов. История обычного гарлемского паренька, который начинал свой путь с «шестёрки», которая стояла на стрёме, пока другие грабили – и поднялся на одну из высших ступенек в гарлемской криминальной иерархии. История человека, которого часто называют «Аль Капоне с кроссовером». История уличной жизни, уличного баскетбола, наказания – и искупления.
Это – история Ричарда Пи Уи Кирклэнда как она есть, без прикрас.
***
…The prison band was there and they began to wail.
The band was jumping and the joint began to swing!
You should’ve heard those knocked-out jailbirds sing!
Let’s rock, everybody, let’s rock!
Everybody in the whole cell block!
Was a-dancing to the Jailhouse Rock!
Там была тюремная группа – и вот они заиграли.
Банда зажигала – и вот вся каталажка засвинговала!
Слышали бы вы, как надрывались эти поющие тюремные пташки!
Давайте танцевать рок – все! – давайте отрываться под рок!
Все до одного в тюремном блоке
Танцевали «Тюремный рок»!
Джерри Лейбер, Майк Столлер, «Тюремный рок».
«…порадуйтесь со мною: я нашел мою пропавшую овцу. Сказываю вам, что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии. Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет, а найдя, созовет подруг и соседок и скажет: порадуйтесь со мною: я нашла потерянную драхму. Так, говорю вам, бывает радость у Ангелов Божиих и об одном грешнике кающемся…»
Евангелие от Луки, глава 15, стихи 7-10.
– Твою мать! – хотел заорать Пи Уи – но вместо крика из горла вырвались лишь сипение и хрип. А уже в следующее мгновение он забыл обо всём на свете.
Пи Уи согнулся в три погибели, обхватил руками грудь и бессильно открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Ему хотелось только одного: протолкнуть хоть немного воздуха, хотя бы глоток, в лёгкие, которые отказывались его принимать – казалось, что они разлетелись на тысячу клочков. Пи Уи закашлялся…
Этот белый громила, который охотился за ним весь матч, всё-таки его достал. Пи Уи всего-то на секунду, на полсекунды потерял бдительность, отвлёкся и бросил взгляд вперёд, ища адресата для быстрого прорыва – но бугаю хватило и этого. Он тут же, как будто только того и ждал (да конечно – ждал!) в суматохе под щитом резко и сильно врезал Пи Уи локтем прямо в солнечное сплетение – и с чувством выполненного долга лёгкой рысцой направился на свою половину. Любители грязных штучек оценили бы этот тычок по достоинству – сделано всё было и впрямь мастерски. Никто даже и заметить не успел, что произошло. Эта образина ещё и шикнула что-то оскорбительное напоследок – но Пи Уи было не до того. Он с трудом держался на ногах, чувствуя, как из глаз от нестерпимой боли катятся слезинки.
«Эй, Малыш, Малыш, ты в порядке? Играть сможешь? Что случилось? Что, этот м...звон до тебя добрался?» – партнёры по «Хиллтопперс» сгрудились вокруг, один из них тронул его за плечо. Сквозь боль в его памяти всплыл похожий эпизод из детства…
Тогда он, совсем ещё сопливый пацан, пришёл в парк, чтобы поиграть. И какой-то осёл – здоровенный, уже почти взрослый – со всей дури, то ли нечаянно, то ли специально, засветил ему мячом прямо в грудь. Ричард, наверное, даже сознание потерял на секунду-другую – по крайней мере, он пришёл в себя, уже сидя на земле на пятой точке; как он падал – он не мог вспомнить. Тогда он так же, как и сейчас, жадно хватал воздух, а приятели, собравшиеся в кучку, кажется, испугались не меньше, чем сам Пи Уи (впрочем, тогда его ещё так не звали), и наперебой спрашивали: «Рик, Рик, ты как?» Он хотел им ответить хоть что-нибудь – но не мог; только хрипел судорожно.
Они помогли ему добраться до скамейки и сесть. А он всё пытался вымолвить хоть словечко, но ничего не получалось – в груди как будто что-то лопнуло. Вот тогда он струхнул по-настоящему: Ричард подумал, что прямо сейчас, здесь, не вставая с этой скамейки, он и отдаст концы, или, в лучшем случае, никогда уже не сможет говорить… Приятели пялили на него глаза, не зная, чем помочь, и растерянно перешёптывались. Но прошла четверть часа – и Рик осторожно встал на ноги, попробовал пройтись, потом – вдохнул наконец воздух полной грудью, с удивлением обнаружив, что, кажется, там всё осталось в целости, пробормотал «мама» – и понял, что, судя по всему, ему не только не суждено сегодня умереть, но и дар речи сохранился. Он походил ещё немного – и ринулся в игру, словно и не его несколько минут назад опрокинуло на асфальт площадки. То был был один из первых уроков парка: «Утри сопли! Не будь дерьмом! Покажи всем, что ты – настоящий мужик! А если не можешь перетерпеть боль – вали с площадки и надень юбку!..»
Вот и сейчас – то же самое: «Пи Уи, Пи Уи, ты как?» Он облизнул губы – и почувствовал солёный привкус. Ох ты, а когда же этот урод ему ещё и рот успел разбить? Умелец, нечего сказать… Всё ещё не в состоянии толком говорить, Пи Уи всё-таки как-то дал понять ребятам, чтобы те в нескольких следующих владениях постарались особенно не давать ему мяч, да и вообще – не задействовать в нападении. Прошло несколько атак в обе стороны, Пи Уи продышался немного – и поднял руку, сигнализируя, что он полностью готов, и требуя мяч. Который незамедлительно в неё и лёг – и он рванул к кольцу кратчайшей дорогой, по прямой. Вообще-то, играя в тюремной лиге, он старался лишний раз не рисковать и делать такие вещи пореже – но сейчас он сильно разозлился...
Первого оппонента он отправил в буфет своим кроссовером – так, что тот потерял не только равновесие, но и связь с реальностью, и чуть не упал, так и не поняв, что с ним произошло. Второго прошёл изящным оборотом на 360 градусов (интересно, в Нью-Йорке всё ещё говорят, что он был первым человеком на улицах города, который сотворил такой трюк?), успев схватить боковым зрением открытый от удивления рот и широко распахнутые глаза (в голове уже не в первый раз мелькнуло: «Блин, да я в такой форме даже в парке не был… Да я так вообще никогда не играл!»)
Оставался последний – тот самый недоумок, который преследовал его с первой секунды игры. Он стоял, широко расставив ноги, высоко подняв руки и скорчив абсолютно зверскую рожу. Впрочем, морда и сама по себе, от природы, была у этого типа такой, что и гримасничать не нужно было… Самому себе он, наверное, казался оплотом обороны, образцом игры в защите. Правда, не замечал, что стоит от кольца далековато…
Пи Уи притормозил, внезапно стукнул мячом в пол так, что тот проскочил как раз между ног мордоворота, моментально ускорился, успел поймать его, когда соперник ещё даже толком осознавать не начал, что с ним только что сотворили, не говоря уж о том, чтобы повернуться (у Пи Уи возникло на мгновение желание крикнуть: «Эй, смотри, му…а!» – но он почему-то не стал этого делать), и лёгким лэй-апом у него за спиной набрал очередные очки. Все – заключённые, охранники, администрация тюрьмы, несколько газетчиков, ещё какие-то люди, которым здесь вообще-то и находиться было не положено, но они всё равно как-то сюда проникли – заорали от восторга так, что оглохнуть можно было…
Ричард потрусил к щиту – и услышал сзади злобное шипение: «Б…ь! Ну, с-с-сука, в следующий раз…» Ему это надоело. Он резко остановился, развернулся, метнул на своего недруга испепеляющий взгляд и сказал – тихо, чтобы больше никто не слышал, но с металлическими нотками в голосе: «Сучкой была твоя мама. В следующий раз будет то же самое. Только я сделаю так, что мяч отлетит тебе прямо в яйца. Твоим шарам понравится! Неделю кровью ссать будешь! А хочешь, я скажу ребятам – и они посадят тебя жопой на нож быстрее, чем ты успеешь отсюда выйти?..» Тот только глаза от неожиданности вытаращил…
На бегу Пи Уи успел подумать: а перешёл бы он от слов к делу, воплотил бы эти свои угрозы на практике? Ну, хотя бы первую? И даже сам себе удивился. Ещё полгода назад ему и мысли такой в голову прийти не могло. На улицах Гарлема его учили совсем другому: будь всегда начеку, не подставляй щёку под удар, а, уж если это случилось – ответь обидчику так, чтобы больше ни у кого сомнений не оставалось на этот счёт: с тобой лучше не связываться. Поднял руку – бей. Сказал слово – делай. А не уверен, что сделаешь – лучше вообще промолчи. И здесь – такое… Неужели тюрьма всё-таки может кого-то поменять? Неужели сам он на такое способен – стать другим человеком? Вот уж скажи ему кто об этом раньше – ни за что в жизни не поверил бы! Все, кого он знал, все его дружки-подельники, отсидев в тюряге, и не помышляли о том, чтобы пойти в жизни другой дорогой – скорее, наоборот, становились ещё большими отморозками. Узнали бы они, какие мысли сейчас бродят в его голове – посмеялись бы!
А, ну и ладно, наплевать! Он ещё подумает об этом на досуге, когда вернётся в камеру – времени более, чем достаточно. А сейчас надо было продолжать игру. Тем более, что громила так и не дал больше поводов для подобных размышлений – чему сам Пи Уи был только рад. Этот амбал как-то резко успокоился и вёл себя всё оставшееся до финального свистка время удивительно тихо и незаметно – только матерился иногда, но Пи Уи было к этому не привыкать…
Жизнь первая.
Кости, деньги, два ствола. И бриллианты. И золото. И шубы. И наркотики. И ещё – баскетбол.
Ричард Кирклэнд… Кстати, фамилию героя этой истории, если уж на то пошло, на русском куда правильнее писать и произносить, как «КЁрклэнд». Но так уж сложилось, что у нас её принято проговаривать через «И». Так что – ладно уж; Кирклэнд – так Кирклэнд…
Так вот, Ричард Кирклэнд – будущий Пи Уи – появился на этот свет 6-о мая 1945-о года. И в жизни ему, можно сказать, вот так сразу же сильно не повезло. Она стала испытывать его на прочность с первых же минут. Потому что родился он не где-нибудь, а в самом сердце Гарлема, в роддоме на 116-й улице. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Семейство Кирклэндов было образчиком самых что ни на есть среднестатистических гарлемских обывателей. Глава семьи, Джозеф, был в тот момент оператором мимеографа (такая типографская машина для печатания книг малыми и средними тиражами). Мать, Мэри Кирклэнд, работала в отделе начисления заработной платы в одной из местных больниц. Ещё у Рика был брат – на год старше, которого звали, естественно, Джозеф-младший, но все обращались к нему по прозвищу – Лайонел.
Вот примерно в таком мрачноватом доме и проживал Пи Уи.
Обитала семья на 117-й улице, что между Леноксом и Пятой, в угловой 6-комнатной квартире. Это было бы, конечно, очень даже здорово, пусть и комнатки-то были совсем крошечные, а сам дом – далеко не первой молодости (а выглядел он ещё старше – потому что коммунальные службы толком за ним и не присматривали) и обветшалым, и лифт в нём соглашался работать только по большим-большим праздникам, и из коридоров постоянно несло какой-то вонищей; но всё-таки – шесть комнат. Да вот только перечисленные выше – это далеко не все её обитатели. Помимо них, в квартире жили всяческие бабки, дядьки, кузины и так далее – итого ещё 5 человек. Так что начальную планировку квартиры – 4 спальни, одна гостиная и кухня – пришлось поменять, и гостиную тоже переделали в спальню. Это была фактически коммуналка – с той лишь разницей, что все её обитатели приходились друг другу не просто соседями, но и родственниками. Кирклэнды ютились в спальне под номером «4».
Раннее детство Ричарда проходило под знаком бедности. Беспросветной, непролазной бедности, из лап которой, кажется, невозможно было выбраться… «Бедность… Когда я рос в Испанском Гарлеме (так местные частенько называют Восточный Гарлем, потому что в этом районе проживает одна из крупнейших латиноамериканских общин в Нью-Йорке – пуэрториканцы, доминиканцы и т. д.), наша семья была очень, очень бедной. Дом, в котором мы жили, был совсем тёмным, там было опасно; одним словом – это был совсем плохой дом. В коридорах часто валялись какие-то непонятные люди, которых я видел в первый раз в жизни; они там так и лежали – плашмя, прямо на полу, головой к голове. Чтобы дойти от двери подъезда до квартиры, приходилось их обходить. И чего от них стоило ожидать – кто его знает?.. Можно долго об этом рассказывать, описывать это разными красками, говорить много всяких слов – но вам всё равно очень трудно будет осознать, что же это такое – бедность. Вы даже не сможете этого понять – если сами никогда не жили так… Это всё равно, что объяснять человеку, который никогда в жизни не плакал, что такое слёзы… Бывало, что я вставал утром и шёл к полке, на которой стояла коробка с кукурузными хлопьями. Подходил – и начинал её трясти изо всех сил. Потому что внутри была куча тараканов, и нужно было сделать так, чтобы они попадали со стенок на дно. Тогда можно было их оттуда выгрести – и добраться до самих хлопьев.
Но мы были счастливой семьёй – ну, по крайней мере, насколько это было возможно в тех условиях, в которых мы жили. Я думаю, что, когда ты ещё молод, то связан с семьёй, в которой родился, гораздо сильнее. И, если тебя там по-настоящему любят, то ты не обращаешь внимания на то, что тебя окружает, на всю эту бедность и нищету. Но, когда становишься старше, начинаешь задумываться об этом всё больше и больше…
Я злился, очень злился на то, как нам приходится существовать; я знал, как жили другие люди. Они жили куда богаче, ездили на автомобилях, о которых мы и мечтать не могли. Я злился на то, что не видел для себя никакого будущего. Я думал об этом – но точно знал, что впереди меня не ждёт ничего хорошего. Вообще ничего не ждёт.
Мать нас очень любила. Ей приходилось так вкалывать на работе… Я очень уважал отца – просто потому, что он и был моим отцом. Он много пил и в конце концов умер от цирроза печени. Но больше всего я ценил в нём то, что он никогда, никогда не бил маму. Я много раз видел, как он начинал злиться, впадал в ярость по разным поводам; тогда он просто уходил из дома и возвращался через три-четыре дня, но он никогда не бил маму». В общем-то, у каждого – свои понятия о счастливом семейном быту; но если ты уважаешь отца уже за одно то, что он не бьёт мать – это много говорит о том, как прошло твоё детство и что вокруг тебя творилось…
Пи Уи может поведать много похожих историй; просто эта картинка из детства – с коробкой, полной тараканов – врезалась ему в память особенно сильно. «Я всё время слышал разговоры родителей о том, что плата за жильё постоянно растёт. Особенно часто они обсуждали это на Рождество и другие праздники – что они не могут ничего поделать с этим, не могут хоть как-то улучшить нашу жизнь, как ни бьются. Это нагоняло на всех чувство уныния… Отца периодически увольняли с работы – тогда всё становилось совсем плохо. И так всё и шло – год за годом. В детстве я ни разу не видел на полу ковра или чего-то подобного – всё время только линолеум. У нас был тогда чёрно-белый телевизор – и мы слышали краем уха, что есть такое чудо, как цветное телевидение, но, конечно, и мечтать не могли о том, что увидеть это собственными глазами; это казалось нам сказкой. Помню, что, когда мне было одиннадцать, я вышел на улицу и просто разревелся. Я шёл по улицам, плакал и молил Господа даровать мне возможность как-то изменить всё это, поменять к лучшему эту жизнь, которой жила моя семья. Конечно, я в то время не понимал, как устроено это общество, и мне казалось, что, если человек рождён в бедности, то он так и будет всю жизнь бедным – и умрёт тоже бедным…»
Кумиром для маленького Рика, как, впрочем, и практически для всех остальных гарлемцев в то время, был, конечно же, Шугар Рэй Робинсон. На тот момент – чемпион мира в среднем весе, а вообще – человек, которого многие считают лучшим боксёром всех времён вне зависимости от весовой категории (и в разные годы различные авторитетные издания, посвящённые боксу, признавали его таковым официально). Для афроамериканцев Робинсон был настоящим небожителем – казалось, что нет на земле людей с чёрным цветом кожи (если не брать какие-нибудь людоедские племена), которые не знали бы в лицо Рэя. Все мальчишки подражали его стилю, пытались воспроизвести блистательные комбинации своего любимца прямо на улицах, просто завидовали его внешности, в конце концов – и Рик, конечно, не был исключением.
Шугар Рэй Робинсон – главный кумир всего Гарлема в 40-50-х.
А ещё больше завидовали просто тому образу жизни, который вёл Робинсон. Когда он приезжал на своём «Кадиллаке» небесного цвета в какой-нибудь дорогущий ночной клуб, и ему навстречу бросались толпы роскошных девиц – о-о-о, да это же звезда упала прямо с небес на Землю! Шугар Рэй был абсолютным богом для всего Гарлема…
Но ещё большим кумиром для Ричарда был один из его дядек – тот, которого все так и звали: «Дядя Шеф». Или «Дядя Вождь». Ну, или, если хотите, просто «Главный Дядя».
Дядя Шеф тоже был профессиональным боксёром. Согласно семейному преданию, как-то они сошлись с самим Робинсоном в кулачном поединке прямо на крыше одного из гарлемских домов – и Дядя Шеф вышел победителем, хотя Рэй уже был действующим чемпионом. Понятное дело, когда имеешь дело с любым семейным преданием, невозможно узнать, велика ли в нём доля правды, и присутствует ли она, эта правда, вообще. Но такая вот легенда среди местных жителей ходила, а сам Пи Уи рассказывает: «Вы никогда не слышали о Дядя Шефе только лишь потому, что у него так и не появилось возможности показать себя людям по-настоящему. Это точно, я вам говорю». Но любил его Рик не только за это. Кажется, Дядя Шеф уделял Ричарду куда больше внимания, чем его родной отец. Водил с собой на бейсбольные матчи «Джайнтс» на стадион «Поло Граунд», например – эти нечастые походы превращались в настоящие праздники…
Рик жил так, как жили в Гарлеме почти все его сверстники, проводя большую часть свободного времени на улицах – и ему это нравилось. Звуки улицы ласкали его слух. Для кого-то они были какофонией, но он, словно дирижёр, различал партию каждого инструмента в этой городской симфонии. По словам Пи Уи, он частенько стоял у открытого окна и просто «слушал улицу» – какое-никакое, а развлечение. Вот проехала классная тачка – и глушители тоже под стать, «Голливуд», их пульсацию ни с чем не спутаешь… жужжание уличных торговцев, зазывающих к себе покупателей… вот у дверей кто-то горячо обсуждает сегодняшние новости… зашипели пневматические тормоза метро… вот кто-то врубил на полную громкость радио – и всю улицу затопила своим мощным и богатейшим голосом Дина Вашингтон, одна из лучших вокалисток в истории джаза и блюза, от которой сходил тогда с ума Гарлем…
Дина Вашингтон – ещё одна любимица Гарлема.
Порой всю эту разноголосицу нарушал звук, похожий на хлопок петарды, или трескотня – словно кто-то запустил целый фейерверк. Но Рик уже давно знал, что это такое. Нет, это не петарда, и не что-то ещё в том же роде; это – выстрел. Если слышишь эти звуки – значит, что-то пошло не так. Значит, кто-то достал пушку и начал выяснять отношения. Нужно отойти от окна подальше и проверить, заперта ли дверь в квартиру – так, на всякий случай…
Однажды Рик услышал именно такие звуки – звуки выстрелов. И вслед за ними по ушам ему резанули женские вопли – такие отчаянные и безутешные, что даже больно стало… Ричарда почему-то потянуло на улицу – он и сам не знал, почему. Он тронулся к выходу, но у двери задержался – стало страшновато.
Поэтому он не мог видеть того, что творилось на тротуаре совсем рядом. А там уже собиралась толпа, которую несколько полицейских пытались оттеснить от места происшествия. Громче и громче раздавались крики – преисполненные злобы и ненависти. Людей становилось всё больше и больше, полицейские действовали всё энергичнее и энергичнее, так что у кого-то из них свалилась на землю фуражка от усердия.
Пи Уи вышел на улицу и застыл в нерешительности. «Отодвиньтесь! Вернитесь на тротуар, вам говорят!» – кричал вспотевший, краснолицый офицер. Рик видел только полицейских и толпу, которая становилась всё беспокойнее, и не мог рассмотреть, что же произошло. Вот люди дёрнулись в сторону – и он кое-что увидел. Толпа окружила такси. У машины были открыты две дверцы: со стороны водителя и одна из пассажирских – сзади, справа.
«Вы его убили! Вы его прикончили! Он не двигается!» Чей-то громкий голос пронёсся над толпой – и она снова заволновалась. Пи Уи подошёл ещё поближе. Теперь он стоял в задних рядах. Пожилой мужчина впереди обернулся, увидел Рика – и тот прочитал на его лице что-то такое. Пи Уи протиснулся между этим мужчиной и девушкой, которую, как машинально вспомнил Рик, все звали «Сладенькая Сэди» (и род занятий у неё был соответствующий).
И тут Рик понял, что так тянуло его подойти и посмотреть.
Женщина, которая так ужасно кричала, теперь плакала навзрыд. Глядя на неё, даже разгневанная толпа попритихла. И Пи Уи окончательно узнал голос своей матери. Люди расступились и дали ему пройти. Он увидел мать, сидевшую на коленях, окружённую полицейскими; она подняла залитое слезами лицо к небу, как будто умоляла Бога о снисхождении…
А рядом с матерью, на земле, Рик рассмотрел кого-то ещё. Ну да, точно – это же лежит его Дядя Шеф. Вот только дядя почему-то совсем не похож на того весёлого мужика, который водил его на бейсбол. И уж тем более на того местного героя, который побил Шугара Рэя Робинсона на крыше одного из гарлемских домов. Он даже не был похож на тех «мертвецов», которых Ричард видел в фильмах. Пи Уи вообще не мог припомнить чего-то похожего на то, как выглядел Дядя Шеф. Кажется, что это лежавшее подле матери тело уже не имело никакого отношения к жизни, к этому миру… Его ноги были как-то некрасиво раскинуты под неестественным углом, словно смерть, неожиданно настигшая дядю, отняла у него ещё и шансы уйти достойно. Невидящие глаза были широко открыты; вокруг головы растекалось пятно крови. Пи Уи не мог отвести взгляда от того, кто каких-то пару-тройку минут назад был живым человеком, его любимым дядей, приехавшим на такси, чтобы навестить родных.
«Потом очевидцы рассказывали нам, что, когда Шеф вылез из машины, к нему почему-то сразу же подошли два копа. Он держал обе руки в карманах брюк. Они о чём-то его спросили, он им ответил. А потом копы достали свои пушки и уложили его пятью пулями. Знаете, что было у дяди в карманах? Маленький бумажник, три монеты в четверть доллара да ключи от квартиры. Вот так. Мне тогда было девять лет…»
Такая нелепая смерть Дяди Шефа (если, конечно, уместно использовать в данном случае слово «нелепая») навсегда отпечаталась в душе малыша Рика. «Я до этого никогда не имел дела с копами. И, конечно, даже подумать не мог, что они способны вот так, запросто, взять и убить ни в чём не повинного человека». И у него появилось пока ещё неосознанное желание как-то отомстить обидчикам.
«Мой отец раньше часто ходил в клуб. Ну, знаете, то, что называется «социальным клубом», такое место по интересам. И меня с собой брал. Так что я уже в 9-10 лет отлично знал, что это такое – оружие. Потому что у всех, кто посещал этот клуб, были пушки. И они с ними развлекались – поднимались на крыши домов и стреляли там по мишеням. Я на всю жизнь запомнил, что произошло вскоре после смерти Дяди Шефа. Однажды днём я сидел в комнате на раскладном диване, на котором ночевали мои бабушка и крёстная, и снова и снова прокручивал в голове то, как копы застрелили дядю».
Он был в квартире один. Пи Уи встал с дивана и подошёл к открытому окну в гостиной – он знал, что напротив него всегда был полицейский патруль. Он думал о Дяде Шефе, о том, что тот больше уже никогда не зайдёт в квартиру и не крикнет ему: «Ну что, большой парень, как дела?» И Рик решился…
Напротив окна, у входа в метро на пересечении 117-й улицы и Ленокс-авеню, стояли двое копов. Конечно, он не знал, те ли это полицейские, которые убили дядю. Единственное, в чём Рик был уверен – и те, и эти были белыми. Один из этой парочки был длинным и тощим; этот молодой парень, кажется, отпускал одну шутку за другой и вёл себя, словно он на сцене в театре. Его товарищ был старше, средних лет, и таким толстым, что пузо у него перевешивалось и закрывало ремень; Пи Уи даже подумал: как же он сможет быстро достать пистолет из кобуры, когда ему это понадобится? Он видел, как этот жирдяй всё время смеялся – прямо трясся от хохота.
Он подошёл к шкафу. «О, я помню этот момент в мельчайших подробностях. Помню, что дверца шкафа висела криво – болты, державшие верхнюю петлю, выскочили, и никто не закрутил их обратно. Поэтому её перекосило, и она чертила по полу; даже протёрла в линолеуме дыру. И приходилось, чтобы открыть её, подсовывать снизу специальную ручку… Я открыл шкаф и раздвинул верхнюю одежду, висевшую внутри, как шторы, чтобы достать то, что за ней скрывалось. У задней стенки шкафа стояли две длинноствольные винтовки. Я уже протянул руку, но тут в голове прозвучал голос отца: «Смотри, не вздумай трогать оружие! Даже не прикасайся к нему! Даже не приближайся!» Мой отец, был, знаете ли, строгим человеком, и шутить не любил. Так что я снова задумался…» А потом выбрал винтовку калибром побольше, схватил её за ствол и потащил к окну, цепляясь за задравшийся линолеум.
Раньше он и правда не смел притрагиваться к оружию, не говоря уж о том, чтобы стрелять. Он не знал, как его держать-то правильно. К тому же винтовка была слишком велика для Рика. Всё-таки он кое-как пристроил приклад к плечу, неуклюже навёл её куда-то в направлении двух патрульных – и нажал на спусковой крючок.
Полиция «работает» в Гарлеме...
В тот же миг его оглушило и отшвырнуло отдачей назад в комнату. Плечо страшно ныло, но он не обращал на это внимания – Рик вообще забыл обо всём на свете, перестал осознавать, где он и что с ним. Он даже не понимал, что произошло только что. Каким-то чудом он смог удержать и не выронить винтовку, потом испугался, бросил её на пол, споткнулся об неё и стал подкрадываться потихоньку к окну – сбоку, стараясь, чтобы его не заметили.
Оба патрульных были живы и здоровы. Они спустились вниз по лестнице, которая вела в метро. Какая-то девчонка, потеряв со страху шапку, со всех ног улепётывала вниз по тротуару. Потом Рик увидел, как из входа в метро показался один из офицеров – тот самый, жирный. Он высунул голову совсем-совсем немного – так, что его глаза были чуть выше поверхности земли. Он медленно поворачивал голову – до тех пор, пока не уставился прямо на его дом. Тут Рик испугался ещё сильнее – ему казалось, что полицейский смотрит ему в глаза. Он отвернулся и стал ждать, что будет дальше.
Через несколько минут он услышал сирены и визг шин – прибыла целая армия копов. Он так и замер. Казалось, что всё в комнате застыло, всё, кроме старых, вытертых штор, которые слегка покачивались от ветра из окна. Он отважился снова выглянуть на улицу и увидел сразу девятерых полицейских, которые залезли на крыши ближайших домов. У всех в руках были револьверы.
Потом полицейских стало ещё больше. В течение нескольких часов они ходили по крышам и осматривали окрестности в бинокли. Наверное, они успели изучить каждый квадратный метр района, в котором жил Пи Уи…
Сам Ричард всё это время сидел на продавленном диване, уткнувшись лицом в колени. Он даже не сообразил, что надо бы припрятать винтовку – она так и валялась на полу. Тени на выцветшем линолеуме становились всё длиннее. Он ждал, что вот-вот за ним придут, откроется дверь – и тогда…
Но в дверь так никто и не постучал.
Наконец, когда Рик уже устал сидеть и трястись от страха, он услышал, что копы уезжают, и сегодня на электрический стул его, судя по всему, не посадят. Он немного успокоился, к тому же до него дошло, что вот-вот начнут собираться многочисленные обитатели квартиры – нужно было скрывать следы преступления. Он поднял винтовку и подтащил её к шкафу. Постарался прислонить её к стенке так же, как она стояла раньше. Вытащил ручку из-под дверцы и тихонько прикрыл её. Ну, вот – вроде и всё. Теперь оставалось только молиться, чтобы никто ничего не заметил…
«Я никогда не рассказывал об этом своей матери. Я вообще никому об этом не рассказывал. Я ни слова об этом не проронил – потому что мой отец, как я уже говорил, был очень крутого нрава. Я не знал тогда, что это за винтовки, какой они марки – но точно знал, что они заряжены. Поэтому я, конечно, понимал, когда жал на курок, что она должна выстрелить – но я не ожидал, что выстрел будет таким громким. Нет, я такого совсем не ожидал. Я перепугался до смерти!.. Хотел ли я убить тогда одного из полисменов? Да нет, не сказал бы. Не думаю. Видите ли, в тот момент я просто не осознавал, что делаю. Знаете, я просто хотел выстрелить в их сторону, но я не собирался попадать в кого-то из тех парней…»
Скажи тогда кто-нибудь Рику, который горевал по своему любимому дядьке, что настанет день – и его жизнь будет похожей на жизнь Шугара Робинсона, он бы не просто в это не поверил и покрутил пальцем у виска, он бы… он бы, наверное, очень сильно разозлился на чудака, который несёт такую чушь. Но такой день наступил…
А впрочем, пока до него было ещё не так уж далеко – но и не слишком близко.
Пока Рик всего лишь продолжал вести нелёгкую жизнь парнишки из неблагополучного района. Гарлемские улицы, насквозь пропитанные криминалом, наркотиками, алкоголем и всеми остальными пороками и вредными привычками, которые только существуют на свете, не могли не накладывать на местных обывателей свой отпечаток. «Все мои приятели так или иначе соприкасались с преступным миром. Да что там приятели – по-моему, вообще все ребята, которых я знал, были вовлечены в криминальные делишки. Жизнь в наших районах была трудна. В те трущобы и сегодня очень рискованно забредать незнакомцам, но тогда это было самым опасным местом во всей Америке. Шаг между жизнью и смертью (во многих случаях – насильственной) был совсем коротким. И гораздо проще было сделать его в сторону криминальной дорожки, чем отступить от неё…»
***
Но в чём-то юному Рику определённо повезло.
Потому что была, была тогда в этом затхлом гарлемском мирке одна отдушина, одна составляющая, одна краска – одна-единственная – благодаря которой стоило там родиться и жить; родиться и жить именно в Гарлеме – и именно в те годы. Этой штукой был, конечно, баскетбол…
Детство-отрочество-юность Кирклэнда пришлись как раз на годы, когда, пожалуй, главная в то время гордость Гарлема – Ракер-парк – как раз обретал известность, переросшую потом в бешеную популярность и оглушительную славу. То была эпоха, когда Ракер-парк обретал свой легендарный статус и становился одной из самых культовых баскетбольных площадок в стране. И совсем не только благодаря заезжим талантам из числа звёзд-знаменитостей, а главным образом потому, что количество уличных гениев на душу местного населения превышало все мыслимые нормы – больше такого уже не повторялось. И, если только вы по-настоящему любили баскетбол, не было, пожалуй, на всём земном шаре места более подходящего для того, что развивать и оттачивать свои навыки. И не было ничего удивительного, что два человека, составившие в будущем лучшую заднюю линию в истории уличного баскетбола (если брать тех, кто никогда не играл в НБА), парочка, которую называли Уолтом Фрэйзером и Эрлом Монро улиц, Рик Кирклэнд и Джо Хэммонд, родились и жили в одном городе – Нью-Йорке, в одном районе – в Гарлеме, и даже неподалёку друг от друга – в окрестностях 124-й улицы.
Кстати... Я вот сейчас написал «Ракер-парк», «Джо Хэммонд» – и подумал о том, что, возможно, это читает кто-то, кто не знаком с предыдущей «просто историей» о Разрушителе. И ему ничего не говорят эти названия и имена. К тому же, дальше в «Тюремном роке» встретятся ещё несколько человек, о которых я рассказывал в «Дорогах, которые мы выбираем», чьи имена легко забыть даже тем, кто про них читал. И эти же люди будут фигурировать и в следующих историях о героях Ракера (если истории эти появятся) – потому что они неотъемлемая часть парка. Каждый раз напоминать, кто же этот человек, мне как-то скучно и утомительно, а для читателя, в свою очередь, лазить по всем предыдущим материалам в поисках нужной информации, учитывая их объём, удовольствие тоже ниже среднего. Поэтому лучше всего, пожалуй, будет сделать небольшой указатель имён по Ракеру. Так что, если в рассказе рядом с каким-нибудь именем или названием при его первом упоминании стоит ссылка (смотри «Указатель имён») – то, если есть такое желание, соответственно, жми и «смотри «Указатель имён». Например, «Ракер-парк» (смотри «Указатель имён»), или «Джо Хэммонд» (смотри «Указатель имён»)
А Рик баскетбол очень любил. Собственно, у него и выбора-то иного не было – как и для всей гарлемской детворы, до поры до времени это было единственным доступным развлечением; азартной игрой, за участие в которой, как правило, не нужно было платить денег. И не имеет значения, здоровяк-атлет ты – или субтильный доходяга, каковым и был в те дни Ричард (да и дальше, в общем-то, в этом плане мало что изменилось – в разных источниках его рост варьируется от 180-и до 185-и см, при этом «боевой вес» составлял 72-73 кг). Если ты хочешь играть, если не боишься выйти против самых крутых местных звёзд – что ж, давай, держи мяч и показывай, на что способен! Если только, конечно, тебе посчастливится – и тебя позовут в команду.
Рик не произвёл никакого впечатления на ребят постарше, когда впервые появился в парке. Не зря они прозвали его поначалу «Человек-Палка» – Рик был совсем невысок ростом, но даже при этом бросалось в глаза, насколько у него длинное и тощее тело. Но внешняя хрупкость была обманчива, ох, как обманчива – за ней скрывалось мастерство, до которого почти всем в парке было, как до Луны, и кое-что ещё – великая ментальная сила. Уже тогда. И «Палкой» его называли действительно не зря. Просто про кого-то говорят, что он, мол, сделан из какой-то особо прочной древесины, желая подчеркнуть его физическую силу. И, хотя Рик совсем не мог похвастаться мускулами Геракла, в его отношении можно было сказать то же самое – но уже про несгибаемые характер и волю.
Игровой стиль в Ракере вытекал из жизни на улицах Гарлема – с присущей ей бескомпромиссностью, даже категоричностью, брутальностью и жёсткостью. Баскетбол в парке был отражением этих улиц. Здесь не было оттенков и нюансов. Были только белый и чёрный цвета; или ты боец – или никчёмное дерьмо. Игра была не просто жёсткой – когда сходились местные, она становилась свирепой, беспощадной и жестокой. Вряд ли кто-нибудь из них знал тогда о боях на древнеримской арене Колизея, но, расскажи им кто-нибудь об этой страничке истории – она бы им определённо пришлась по душе. Потому что эти ребята тоже приходили в Ракер, чтобы устроить что-то вроде гладиаторских поединков – пусть и не до смерти, но очень часто – до крови. И пусть они не рисковали жизнью, но они могли поплатиться, проиграв, кое-чем тоже очень важным – своей репутацией, терять которую просто так никому не хотелось. Если ты приехал в парк, чтобы испытать себя с местными – значит, тебе тоже придётся проникнуться этим духом, играть по таким правилам, стать на время турнира одним из них. Если не сможешь – лучше тебе здесь вообще не появляться. Если не будешь соответствовать этим неписаным законам – парк над тобой посмеётся, покуражится, поиздевается-поглумится, прожуёт-проглотит, а потом просто выплюнет и даст хорошего пинка под зад на прощание и долгую память. Это испытали на своей шкуре многие профессионалы – испытали самым безжалостным образом…
«В Гарлеме играют в лучший баскетбол в стране». Если бы вы в то время приехали в Гарлем и попробовали с этим не согласиться, вас бы там не поняли. Это в лучшем случае, в худшем – просто по морде бы надавали.
Сам Пи Уи говорит об этом так: «Ты должен быть мужиком, настоящим, крутым мужиком. Ты должен играть, как настоящий мужик. Играй изо всех сил, выкладывайся на полную катушку – или вали домой. Мы не могли играть по-другому – потому что игра… ну, она просто становилась продолжением нашей жизни, продолжением тех улиц, на которых мы жили. Ты должен относиться к игре со всей серьёзностью. Это был уличный баскетбол – подлинный, жёсткий, игра для мужиков. Давай, покажи, на что ты способен, покажи, кто ты такой есть, и кем ты хочешь быть, к чему ты стремишься. Если ты пришёл сюда, а сам думаешь, как бы расслабиться, подцепить тёлку посимпатичнее и пойти поваляться с ней на песочке на пляже – то давай, вали играть куда-нибудь в другой штат, а здесь такие не нужны. Играй так, как только можешь, а потом играй ещё лучше – вот таким вот должен был быть настрой!»
Я уже упоминал в истории о Джо Хэммонде, что порой звёзды, привыкшие к более мягкой игре в НБА, оказавшись в таких условиях – когда жёсткие и даже грубые фолы свистят через раз, ощущали себя не в своей тарелке и попросту терялись, в результате чего местные выносили их вперёд ногами.
Вот о таком «парковом» отношении к игре и говорит Пи Уи: «Если ты в моей команде – ты крутой перец. Если ты не в моей команде – ты отстой. И соответствующим образом я на тебя смотрю. Можно быть лучшими друзьями в жизни – но, если вы в разных командах, всё заканчивается. Как только подбрасывают мяч на стартовом спорном – вся дружба остаётся там, за пределами площадки. Здесь было так много великолепных игроков – уму непостижимо! И я учился у них. Я играл в одной команде с ними, или играл против них. Бывало, что по ночам после игр я просыпался от того, что болел живот, вставал, шёл в туалет и мочился кровью. Вот так жёстко мы играли друг против друга – и не было никаких скидок на твой возраст и размер. Я на всю жизнь запомнил, что говорили мне эти ребята: «Давай, не будь говном! Не будь говном!!!» Вот эти слова заводили меня так, как ничто другое на свете. Мне приходилось вкалывать по полной. Я вёл мяч с дриблингом в одну сторону, потом разворачивался, шёл в другую, снова разворот, потом опять – и так раз за разом, без конца… Делал сотни бросков с дриблинга… Там, во время игр, было такое настроение, такая атмосфера… Ну, знаете, я прямо хотел, чтобы кто-то во время матча на меня наехал, и я ответил тем же, чтобы мы уставились друг на друга, потолкались грудь в грудь, чтобы показать, кто здесь самый крутой чувак, чтобы это узнал соперник – и все вокруг. Я хотел, чтобы все знали: никто здесь ничего не может со мной сделать, ничего мне противопоставить; я хотел быть гориллой на площадке. Если вы никогда не уходили с площадки в слезах, если у вас ни разу не шла кровь на площадке – ну, значит, мы играли в разные игры, и понимаем баскетбол по-разному».
Повторю здесь слова Джулиуса Ирвинга, которые уже цитировал в предыдущей «истории»: «Что помогло мне сразу стать лидером «Вирджинии Сквайрз», когда я только-только пришёл в АБА и был зелёным новичком? Игры в парке. Я играл там всё предыдущее лето, и до этого тоже. Я помню второй день тренировочного лагеря, когда мы играли двусторонний матч. Это было что-то вроде открытой разминки, в которой участвовали сразу 35 парней – все, кто был в зале. Мы все разбились на команды по 10 человек. Я играл со всей страстью, жёстко, выкладывался действительно по полной и забивал данки через ребят. Парни начали беситься, так что тренер подозвал меня и усадил на скамейку. И сказал: «Отдохни, пока кто-нибудь из ребят не сделал тебе больно». Но я играл так, потому что уже привык к такому стилю в Ракере. Там меня приучили: что у молодого баскетболиста может быть только один стиль – играть жёстко. Ты зарабатывал там такой игрой свою репутацию – и уверенность в себе».
Правда, старые легенды Ракера – Пи Уи, Хэммонд, Флай Уильямс, Нэйт Арчибальд и другие - сходятся во мнении, что сегодня этот дух с уличных площадок если и не ушёл окончательно, то, по крайней мере, основательно выветрился. «Игроки стали мягкими, игра стала мягкой…» В фильме «Doin` it in the park», в котором рассказывается не столько об истории уличного баскетбола, сколько о том, какую важную роль он играет в жизни многих людей, есть запоминающийся эпизод (во всяком случае, мне он запомнился, пожалуй, больше других). Главный герой этого эпизода – как раз Ричард Кирклэнд. Он и сегодня, в более, чем преклонном возрасте, регулярно появляется в Ракере, иногда – в качестве почётного тренера какой-нибудь команды на показательной игре. И ему не нравится, как нынешнее поколение игроков относится к баскетболу. В этом эпизоде он доходчиво объясняет своим подопечным (а лучше будет сказать – просто их «строит»), как надо играть, а как играть не надо: «Э, э, э! Баскетбол – это не театр. Какого вы здесь выпендриваетесь, как клоуны? Уличный баскетбол – это реально жёсткая игра, реально жёсткая. Когда проходишь к корзине, или твой игрок проходит к щиту – ты его локтем, локтем, вот так вот! (при этом Пи Уи наглядно показывает, как именно нужно «локтем»). Уличный баскетбол – это вам не шуточки, это вам не развлекуха! Надо выкладываться по полной, играть с сердцем. И чтобы я не видел тут больше, как кто-то бегает с улыбочкой! Никаких мне больше ухмылочек! (хотя лучше всего на русском смысл последних фраз передают, конечно, слова «Никаких мне больше тут смеху…ков!») Всё ясно? Понятно, о чём я? Ладно, всё, играем жёстко!» Всё это он вынес из своего баскетбольного детства. Кстати, те, кто много общается с Кирклэндом, утверждают, что даже сегодня, когда Пи Уи превратился в 70-летнего старика, по харизме, по духу с ним и рядом никто из молодых не стоит (причём в числе тех, кто это признаёт, немало как раз самих этих «молодых»).
94-й год, Ракер-парк. Пи Уи объясняет молодым, что же это такое – настоящий баскетбол, и как именно в него нужно играть.
Игры шли с утра до вечера, если только погода позволяла. И никому не хотелось вылетать раньше времени… «Иногда было такое, что мы орали кому-то, кто жил в доме рядом с площадкой: «Эй, давай, твоя очередь! Какого хрена ты там телишься?!» А он в это время спал. Ну, тогда он спускался и выбегал из подъезда прямо в том, в чём спал. Но всем было по фигу. Именно так. Всем было наплевать, кто во что одет – хоть в какие-нибудь дурацкие плавки. Раз позвали играть – бросай всё и беги!»
Очень быстро старшие ребята, которые поначалу восприняли Рика столь несерьёзно, поняли, что сильно ошибались в этом доходяге. И прочувствовали это на себе. И дали ему уже куда более уважительное прозвище – Пи Уи, или просто Малыш. «Пи Уи Кирклэнд, Малыш Кирклэнд – так они меня и прозвали. В те дни ты должен был заслужить себе прозвище. Ты не мог придумать сам себе какое-нибудь прозвище, какое тебе понравится, и потом сказать всем остальным: «Эй, а теперь все называйте меня так или эдак», нет, такое не проходило. Прозвище тебе должны были дать другие – если ты был достаточно крут, если они считали, что ты этого стоишь. Правда, было исключение – Джулиус сам сказал в парке: «Уж если вам как-то хочется меня звать – зовите «Доктор». Но он заслуживал того, чтобы быть исключением… Меня прозвали Малышом за то, что я всё время играл с парнями намного старше – со сверстниками мне было совсем скучно, а старшие наперебой приглашали меня в свои команды. И, конечно, пока я не подрос, то выглядел среди них просто карликом».
И все с удивлением увидели, что команды, за которые играет этот малыш-Малыш, почему-то практически всегда побеждают…
Кирклэнд и сам не помнит точно, когда мяч впервые попал к нему в руки – и ему это сильно понравилось. Я слышал, как в одном интервью он говорит, что это произошло, когда ему было пять лет, в другом – что случилось это гораздо позже, когда ему уже было одиннадцать. Но в его случае это совсем не принципиально.
Куда важнее другое. Дело в том, что Рик был абсолютным человеком игры, эдаким homo basketbollus. И вот в этом-то они с Хэммондом очень похожи – и тот, и другой были редкими природными талантами, настоящими самородками. И вряд ли здесь есть смысл говорить о какой-либо генетической предрасположенности – сам Пи Уи никогда не упоминал, что кто-то из его родителей серьёзно занимался баскетболом или любым другим видом спорта. Просто так уж, наверно, сошлись звёзды, так уж кто-то решил там, на небесах, когда они рождались, что вот эти люди лучше всего годятся именно для игры в баскетбол. Олли Тэйлор, отметившийся в АБА, в Ракере нередко сталкивался на площадке с Кирклэндом и говорит о нём так: «Система? В гробу он видал любую систему! Он был вне любой системы, со своим талантом он сам себе был системой. Упражнения от свистка до свистка? Строгий график тренировок? Ребят, да вы охренели?! Пи Уи это было не нужно – он отлично существовал и без этих заморочек!»
Им не было нужды развиваться и расти, играя за школьные команды – хотя Пи Уи как раз-таки за школы активно играл. Им это было попросту неинтересно – слишком уж они превосходили всех своих сверстников. И школьные тренеры тоже, по большому счёту, не могли их научить чему-то новому в баскетболе – скорее уж, наоборот. Если Рик у кого и учился, так это у лучших уличных игроков того времени, пристально наблюдая за ними. «Я никогда не видел игрока, на которого хотел бы быть похожим. Но я старался учиться тому, что мне нравилось, у таких ребят, как Конни Хоукинс и Пабло Робертсон (смотри «Указатель имён»). Я брал какие-то вещи у других и пытался добавить к ним что-то своё». Такой подход и, конечно же, талант привели к тому, что уже через пару лет восторженные толпы собирались на местные площадки специально, чтобы посмотреть на него. Блеск и многокрасочная, яркая палитра его стиля быстро сделали его одним из самых любимых игроков в Нью-Йорке.
«С баскетбольной точки зрения он обладал всеми навыками. И у него была та способность, которой может похвастать далеко не каждый – делать на площадке и своих партнёров по команде тоже лучше. Он был типичным «парнем из Нью-Йорка». Он мог с лёгкостью пройти через трёх соперников, а когда четвёртый выходил на него, чтобы заблокировать его лэй-ап, он просто скидывал мяч свободному партнёру для открытого броска. Он мог вести мяч – и при этом всегда просчитывал происходящее на площадке на ход вперёд. Этому невозможно научить, это просто дар свыше». Эти слова – не про Ричарда Кирклэнда. Их сказал Лу Карнессека про его приятеля – героя предыдущей «истории» Джо Разрушителя Хэммонда, которого Лу так страстно хотел видеть в своей команде. Но как же они соответствуют и игре Пи Уи! Может быть, даже в большей степени. «Этому невозможно научить, это просто дар свыше» – лучше и не скажешь. Можно худо-бедно натренировать бросок, можно насобачиться, сотни раз выполняя какой-либо финт ушами – но тому, что называется «видение площадки» и «чтение игры», не научишься. Здесь всё просто – или это у тебя есть, или нет. Или ты родился с этими самыми пресловутыми «глазами на затылке», или у тебя там… просто затылок. Свингмэну Джо Хэммонду достаточно было оценивать ситуацию на площадке на один ход вперёд. Пи Уи Кирклэнд делал то же самое – но его вычисления были куда сложнее, потому что он просчитывал её на пару-тройку шагов вперёд. Рик играл первого номера – и в его голове всегда крутились, анализировались и обрабатывались сразу несколько вариантов развития перехода в нападение и последующей атаки, из которых он выбирал самый подходящий и эффективный (правда, Пи Уи всегда хотел, чтобы вариант этот был ещё и самым эффектным и вызывающе броским – в парке по-другому и нельзя было). Так было в университетских командах, но, что куда удивительнее, он чётко определял пульс и ритм игры даже там – в парке, где царили бесшабашно-безбашенная молодецкая удаль и бьющий через край индивидуализм; даже там Пи Уи ухитрялся оставаться хладнокровным и не выпускать нитей из рук.
Он действительно никогда не терял голову. Немного забегая вперёд, можно сказать, что даже в игровом стиле Кирклэнда – стиле, вообще говоря, ярчайшем и искромётно-фееричном, преисполненном всяческих причуд и изысков – этот столь присущий ему прагматизм, тем не менее, всегда находил отражение. Находил он отражение, увы, и далеко за пределами баскетбольных площадок. Он обращался с мячом с теми же изяществом, лихостью и деловитостью, с какими, например, крушил витрины ювелирных магазинов…
***
А жизнь за пределами нью-йоркских городских площадок продолжала пробовать малыша Рика на прочность, подкидывая ему всё новые и новые испытания.
Как-то он играл в баскетбол на открытой площадке на перекрёстке Ленокс-авеню и 120-й улицы. Ему было, наверное, лет десять тогда. А может, одиннадцать. Это случилось в ноябре, как раз перед Днём благодарения, и было необычайно холодно. Изо рта шёл пар, да и от самих ребят тоже – они все здорово вспотели. Играли трое-на-трое, и Рик был самым младшим и самым маленьким одновременно. И одет был совершенно неподходящим образом: на Пи Уи были обыкновенные здоровенные уличные ботинки и тяжелое макино (что-то среднее между тёплой курткой и пальто). Он забросил последний джамп-шот со средней справа, и его команда победила. Тут он увидел своего отца – тот пришёл посмотреть, как играет Рик.
– Пи Уи, Пи Уи, подойди сюда! Давай-ка пройдёмся.
– Иду. О`кей, ребят, увидимся завтра.
– Сынок, тебя легко отличить от всех даже в этой одёжке – ты ведёшь мяч, как никто другой. Господи, малыш, из тебя может получиться кто-то особенный!
И они направились в сторону перекрёстка. После похвалы отца у Рика появилось такое чувство… ну, наверное, если бы он знал тогда это слово, то назвал бы его «эйфорией». Они вышли на проезжую часть и стали переходить Ленокс-авеню. Пи Уи держал отца за руку. Тут на пешеходный переход въехал зелёно-белый «Форд Краун Виктория» и затормозил прямо у них на пути. Одна из пассажирских дверей приоткрылась, и раздался какой-то непонятный звук; можно было подумать, что это снова завёлся двигатель, и автомобиль даст задний ход. Дверь захлопнулась, завизжали шины – и машина унеслась прочь. А Рик почувствовал, как рука отца вырвалась из его пальцев. Он обернулся – и увидел, что отца отшвырнуло обратно на тротуар, с которого они только что сошли.
Пи Уи закричал: «Папа, папа!» и побежал к отцу. Его чёрная кожаная куртка распахнулась, и он прижимал руку к животу, справа. Мальчишка упал на колени, а вокруг уже начала собираться толпа. Рик увидел, как у отца сквозь пальцы проступает кровь – всё больше и больше. Он опять закричал что-то вроде: «Помогите ему! Кто-нибудь, помогите ему!» Он не знал, что ему делать. Хлынули слёзы, стало очень холодно, даже губы занемели. Тут кто-то, наконец, сказал: «Вызовите «скорую помощь». Но отец, морщась от боли, ответил: «Нет, нет, не надо «скорой»!» Потом вцепился в руку сына и попросил: «Помоги мне встать. Мне нельзя в больницу… Помоги встать и дойти до дома».
Пуля прошла насквозь и не задела никаких жизненно важных органов. Джозеф Кирклэнд так и не обратился в больницу и остался в своей квартире на 117-й улице, где и провёл несколько следующих недель, пока не поправился.
«Я не мог понять тогда, почему же он так и не пошёл к доктору. До меня дошло гораздо позже, в чём здесь дело – когда я уже узнал эту жизнь побольше. Обратись он в больницу – началось бы расследование; начнись расследование – полиция нашла бы пулю; найди она пулю – была бы проведена баллистическая экспертиза, и она, в свою очередь, могла бы вывести копов на владельцев оружия. Даже если бы он ничего не стал рассказывать, они бы начали докапываться до истины. Сейчас я это понимаю, но тогда – нет».
Вскоре после того, как Кирклэнд-старший оправился от ранений, он исчез. Просто пропал – тихо и незаметно. В семье Рику это объяснили тем, что «папа уехал». Пи Уи не удивился и не стал задавать лишних вопросов. Практически у всех его друзей отцы тоже периодически уезжали. Он был ещё слишком мал, чтобы точно определить, сколько же отсутствовал отец. Лишь много позже, через несколько лет, Пи Уи понял, что отъезд Кирклэнда-старшего длился два года. Он так и не узнал, где же был всё это время отец, и чем занимался. А может, просто не хочет об этом рассказывать и ворошить прошлое. Можно лишь предполагать, что Джозеф был как-то связан с криминалом, хотя – вряд ли, Пи Уи об этом наверняка поведал бы; больше смахивает на то, что отец перешёл кому-либо из местных авторитетов дорожку каким-нибудь образом и подался в бега – иначе зачем кому-то понадобилось специально его выслеживать и стрелять на оживлённом перекрёстке; хотя всё это – только домыслы. Быть может, это была какая-то роковая, нелепая случайность, каких на улицах мест, похожих на Гарлем, тоже хватает…
В процессе работы над материалом использована книга Рэндалла Робинсона «The Reckoning»
