Галерея не сыгравших. Эрл Мэниголт. Козёл forever! или Из ада - в легенды. Часть первая
Дискуссии на тему «кто самый великий… в истории» стары почти так же, как и сам этот мир. И касаются они чуть ли не любой области человеческой жизнедеятельности – в зависимости от интересов и кругозора спорщиков. «Кто самый великий писатель, поэт, художник, актёр, полководец?» – и так далее, и так далее. Споры эти почти всегда не стоят и выеденного яйца, но вести их уж больно увлекательно.
Естественно, когда заходит разговор о спорте, эти прения становятся особенно горячими. И уличный баскетбол здесь – не исключение. Ну, правда, их участники далеко не столь многочисленны, как в случае баскетбола профессионального – просто потому, что людей, интересующихся этим вопросом и неплохо знакомых с его историей, куда меньше.
Тем не менее, дебаты там подчас протекают тоже довольно остро – хотя, если уж на то пошло, в полемике вокруг уличного баскетбола смысла ещё меньше, чем в подобных диспутах на какие-либо другие темы. Ведь, как правило, спорщики вообще никогда не видели в игре людей, которых они обсуждают и оценивают, и ориентируются лишь на то, что они прочитали в книгах или газетах, или услышали от кого-то.
Так что, по-моему, это на самом деле глупо – попытаться выбрать кого-то одного и с пеной у рта доказывать, что он, именно он и есть величайший в истории уличного баскетбола. За все эти годы так много парней, великолепных баскетболистов, тихо и незаметно ушли в небытие, поддавшись порокам улицы, что вот так взять, обособить и назвать чью-то одну-единственную историю «квинтэссенцией трагедии уличных игроков», как бы выспренне это ни звучало, просто невозможно. Да и неправильно.
Я для себя выделяю троих – при этом, конечно же, ни в коем разе не претендуя на объективность и непогрешимость. Это – просто моё мнение, как автора этого материала – не более того.
Эта троица – Ричард Пи Уи Кирклэнд (смотри «Указатель имён»), Джо Разрушитель Хэммонд (смотри «Указатель имён») и Рэймонд Фантом Льюис (чья история, которая, на первый взгляд, может показаться очень странной, конечно же, ещё появится в «Галерее» – если только сама «Галерея» будет продолжена; о ком же ещё рассказывать, если не о нём?) Почему именно они? Ну, просто я в своё время определил для себя несколько критериев, в соответствии с которыми и составил что-то вроде собственной табели о рангах для корифеев с городских площадок. Во-первых, для того, чтобы претендовать на высшую ступень, человеку недостаточно было только прослыть «королём улиц» – он должен был пройти обкатку в какой-нибудь студенческой команде (необязательно самой престижной, но и не в самой захудалой) и показать, что он способен играть не только в парках, где во главу угла поставлен индивидуализм, но не затеряется и в организованной системе. Во-вторых, им были необходимы рекомендатели в лице авторитетных журналистов, знаменитых тренеров и, конечно, звёзд-профи (последнее подразумевает, что эти звёзды играли вместе с уличными мастерами или против них), которые в разное время отзывались об этих людях с уважением и где-то даже с восторгом. В-третьих, их должны были задрафтовать команды НБА и пригласить в свои тренировочные лагеря, где они, играя против уже состоявшихся профессионалов, доказывали свою самодостаточность и подчас – превосходство (поэтому сюда, например, не вписывается Джек Райан, которого Крис Маллин называл «самым лучшим шутером изо всех, кто не играет в НБА» и который, приехав в лагерь «Нью-Джерси Нетс», ничего такого там не продемонстрировал, а потому и был отчислен). Ну, и в-четвёртых, эти команды должны были предложить им контракт.
Да, и из этой великолепной тройки не каждый соответствует абсолютно всем критериям. Например, Джо Хэммонд не играл не то, что ни в одном из дивизионов NCAA – он даже ни в какой школьной команде-то толком не отметился. Но Разрушитель был редкостным, уникальным самородком, так что для него можно сделать исключение. А вот Кирклэнд был лидером «Норфолка» и приводил его к чемпионству, а Льюис крушил соперников в составе «Калифорнии Стэйт Лос-Анджелес».
Что касается второго пункта, то Питер Векси, Джон Вуден, Лу Карнессека, Джерри Тарканьян, Уилт Чемберлен, Джулиус Ирвинг, Нэйт Арчибальд, Эрл Монро, Бобби Дэндридж, Уорлд Би Фри, Бернард Кинг – вообще-то людей, которые пели дифирамбы Кирклэнду, Хэммонду и Льюису, гораздо больше, список можно продолжать и дальше (вплоть до Андре Миллера, который не видел, как играл Льюис, а лишь слышал о нём, но и этого ему хватило, чтобы назвать Рэймонда лучшим игроком, когда-либо рождавшимся в Калифорнии), но достаточно и этих имён. Не знаю, как для других, но для меня их мнение – совсем не пустой звук.
Всех троих выбирали на драфте (и неважно, что Кирклэнд ушёл лишь под 172-м номером; в истории о нём я уже говорил, почему это произошло. Дело здесь в учебном заведении, которое заканчивал Рик – «Норфолк» принадлежал к исторически «чёрным» университетам, о которых никто в стране толком ничего и не знал, и знать не хотел, их просто старались не замечать; например, партнёра Рика, будущую звезду НБА Бобби Дэндриджа забрали только под 45-м пиком).
«Лейкерс» перед драфтом устроили что-то вроде уорк-аута Джо Хэммонду, на котором он поразил всех точностью своего броска, а потом размазал по паркету при игре один-на-один Пэта Райли. Калифорнийцы всячески пытались привлечь его спустя почти год в состав команды, выступавшей в летней лиге, предлагая весьма хорошие деньги за каждый сыгранный матч и другие вкусности – даже машину с личным водителем (а ведь на дворе стоял 1972-й год, и подобные нежности даже со звёздами были ещё не очень-то заведены). И отступились от Разрушителя, только когда он со своей стороны выдвинул совсем уж наглые условия… Пи Уи Кирклэнд в тренировочном лагере «Чикаго», по свидетельству очевидцев, выглядел явно сильнее своего прямого конкурента за место в составе – будущего 3-кратного участника All-Star Game Норма Ван Лира… Рэймонд Льюис в тренинг-кемпе «Филадельфии» жестоко унизил (тут больше подойдёт другое слово, но оно уж совсем неприличное) первого номера драфта Дага Коллинза на глазах у всех; в 84-м в матче летней лиги он за три четверти набросал 56 очков через Майкла Купера – человека, которого через три года признают лучшим в НБА по игре в защите… Всем троим предлагали контракты – все трое отказались…
В общем-то, где-то там, неподалёку от них, и Билли Малыш Харрис, который безраздельно царствовал на площадках Чикаго – уличных и школьных. Харрис показывал отличную игру и в составе своего «Северного Иллинойса», и пусть последний не может похвастаться какими-то значительными достижениями, но это, как ни крути, первый дивизион NCAA, к тому же Харриса приглашали куда более именитые колледжи – например, «Канзас», просто он сам предпочёл остаться поближе к дому. Сам Ред Ауэрбах не поленился прилететь из Бостона, чтобы лично просмотреть Билли. Когда «Северный Иллинойс» встречался с «Иллинойс Стэйт», от Харриса сильно досталось всё тому же невезучему Дагу Коллинзу. Малыша задрафтовало его родное «Чикаго», и, прибыв в лагерь команды, он, по слухам, в тренировочных междусобойчиках задавал преизрядную трёпку Джерри Слоуну – одному из лидеров команды. Кто-то вспоминает, что он вообще был на тот момент лучшим в составе «Чикаго». Но до разговоров о контракте дело не дошло – Харриса отчислили из лагеря раньше. Вроде бы виной этому был его сложный характер. Хотя уличные короли на площадках превращались в непримиримых и бескомпромиссных бойцов, и весьма ревниво следили, как растёт слава их соперников, для этого своеобразного братства всегда была характерна атмосфера здоровой конкуренции – они воспринимали друг друга уважительно и в большей или меньшей степени по-приятельски. Так вот, у Билли характер был настолько непростой, что многие его оппоненты, не стесняясь, говорили, что терпеть его не могут – прямо скажем, нечастый случай; более того – это отношение распространялось и на какую-то часть болельщиков, пусть и не очень большую, что для кумира с городских площадок вообще нонсенс, нелепица.
Подавляющему большинству уличных звёзд свойственно повествовать о своей игре в том тоне, что им, мол, остальные и в подмётки не годятся, но Малыш, наверное, переплюнул в этом плане любого своего товарища-соперника. А вот почти все те, кто восхищался Харрисом, откровенно говоря, особого пиетета лично у меня не вызывают: Бо Эллис, Джим Брэдли и некоторые другие – карьеры в НБА и АБА у них были весьма блёклые и скоротечные. Ещё больше меня смущает единственный сезон, который провёл сам Харрис в «Конкистадорах из Сан-Диего» – вышел он вполне себе посредственным и совсем не впечатляющим, и никакими снайперскими подвигами, которыми он так любил похвастаться, там и не пахло. Хотя Эдди Джонсон, много и плодотворно потрудившийся в НБА, рассказывал о Малыше: «Билли мог делать на игровой площадке всё. Он был королём, и ещё у него были четыре брата, каждый из которых был заметным игроком. Он мог адаптировать свой стиль под любую ситуацию на площадке, обладал отличной физикой и шёл в силовые проходы, Он мог бросать, вести мяч, подбирать, пасовать и защищаться. Он подстраивался под своих партнёров и приспосабливался к оппонентам – он делал всё, чтобы выиграть». И ещё я читал, как вспоминал о поединке с «Иллинойсом» своих «Бунтарей» из UNLV Джерри Тарканьян: «Я рассчитывал, что мы сможем сыграть против него удачнее, чем другие, что у нас получится остановить его. Мой план был прост: я всё время выставлял против него пару своих лучших защитных игроков, и они на нём постоянно сдваивались. Я полагал, что это позволит удержать его в пределах 15-и очков… Но он просто порвал и выпотрошил нас. Вот этим, конечно, «Северный Иллинойс» меня очень сильно удивил. Со стороны казалось, что Харрис забивает с такой лёгкостью, словно вообще не замечает никакой опеки».
Билли Харрис в форме «Чикаго».
Том Йоргенсен, бывший скаут, поработавший в нескольких командах НБА, говорил о Билли: «Не могу вспомнить кого-нибудь из «вторых номеров», кто был бы лучше него – нигде, никогда». Правда, насколько объективен был Йоргенсен, неизвестно – потому что после карьеры скаута он как раз и стал главным тренером Харриса в «Иллинойсе». А известный в Америке спортивный журналист Роберт Скуп Джексон в 98-м назвал Малыша на страницах SLAM Magazine «лучшим уличным баскетболистом всех времён». В общем, всё с Билли слишком уж неоднозначно (может, дойдут руки и до его истории, в которой тоже хватает странноватых эпизодов – но тут у меня и вовсе нет никакой уверенности). Конечно, те панегирики, которые пели Хэммонду, Кирклэнду и Льюису асы тренерского и игрового цехов, ещё отнюдь не дают полной гарантии, что из них получились бы звёзды. В конце концов, Джордан, выбирая на драфте Кваме Брауна, надо думать, тоже был близок к уверенности, что через какое-то время «Вашингтон» в его лице обретёт доминирующего центрового... И всё-таки то, насколько же Билли был хорош на самом деле, вызывает у меня куда больше вопросов сравнительно с вышеназванной тройкой.
Или взять того же Деметриуса Крюка Митчелла (он же – Уоли Абдур Рахим), который приводил в экстаз толпы поклонников на площадках Окленда. Играя за школу «МакКлимондс» (которую когда-то заканчивал сам Билл Расселл), Деметриус в паре с будущим участником All-Star Game Антонио Дэвисом наводил страх на всех соперников. Даже огромные проблемы с успеваемостью в итоге не помешали ему всё-таки попасть в колледж – только лишь благодаря баскетболу. Правда, все эти колледжи были местными, совсем заштатными учебными заведениями – так что вряд ли стоит принимать их в расчёт. И на драфте Митчелла тоже никто не выбирал, и контракта не предлагал. Но уж очень уважаемые люди в баскетбольном мире его рекомендовали. Это не только тот же Антонио Дэвис, или, например, Дрю Гуден, или Грег Фостер – это и Брайан Шоу, и Айзейя Райдер (ну, положим, Райдер был не таким уж уважаемым, но баскетболистом-то он был очень неплохим – когда сам того хотел). И, самое главное, это две самые настоящие легенды – Джейсон Кидд и Гэри Пэйтон. Общий тон их высказываний можно свести к одной фразе: «Он мог бы стать одной из величайших звёзд НБА за всю историю». И Кидд, и Пэйтон, и Шоу говорили, что Митчелл, как игрок, лучше них…
«Крюк был величайшим игроком в истории уличного баскетбола Окленда. Когда команда нашей школы «Скайлайн», за которую играли мы с Грегом Фостером, встречалась с «МакКлимондсом», и против нас выходили Крюк и Антонио Дэвис – о, это было что-то особенное… Он мог перепрыгивать через машины и данковать. Он был лучше любого из нас. Он был лучше меня, он был лучше Джейсона (Кидда) – он был лучше всех. У него было всё, чтобы стать одним из лучших игроков в НБА. Это должно было случиться. Но он пошёл одной дорогой, а мы пошли другой», – вот так говорил о Митчелле его большой друг, Гэри Пэйтон. «Он – лучший игрок, которого я когда-либо здесь видел. Ни я, ни Гэри, ни Брайан – ни один из нас не мог с ним сравниться. Это точно. Однажды он поставил меня под щитом, не предупреждая, что за этим последует. И вот, не успеваю я сообразить, что к чему, как Крюк разбегается, перепрыгивает через меня и заколачивает мяч в корзину! Знаете, когда я увидел, как подошвы его кроссовок пролетают надо мной, то зарёкся ещё когда-нибудь принимать участие в подобных штуках. Мне хватило одного раза... Этот парень, Деметриус, был реально талантлив. Он был невероятно силён физически, и сложен, словно небольшой танк. Он умел играть. В моё время – да, он был абсолютно лучшим, без сомнений. Если по городу проходил слух, что в каком-то районе устраивают конкурс данков, и там будет участвовать Крюк Митчелл – не успевали вы и глазом моргнуть, как собиралась целая толпа. Только чтобы посмотреть на него. Он притягивал людей, как магнит. Но он не был просто данкером – он хорошо бросал джамперы и так же хорошо обращался с мячом», – это слова уже Джейсона Кидда. «Он мог вести мяч, как Марбэри или Айверсон. И у него был чистый инстинкт убийцы – как у Майкла Джордана», – характеризовал Крюка Брайан Шоу.
Все они сходятся во мнении, что низкий рост Митчелла (178 см – или даже ещё ниже) никогда не был для него помехой – и не стал бы таковой и в покорении НБА. Он обладал абсолютно феноменальными прыжком и силой, мог сломать щит, однажды засадил сверху через 231-о см Мануте Бола, а его главной визитной карточкой задолго до Блэйка Гриффина стали данки через автомобили, которые подгоняли поближе к корзине – при этом Митчелл успевал развернуться в полёте на 360 градусов. Нет, рост Деметриусу совсем не доставлял неудобств – его похоронило другое: образ жизни вольного уличного стрелка. Он ещё в 12 лет стал нюхать кокаин, а вообще с дурью познакомился, наверное, ещё в материнской утробе – та была наркоманкой со стажем. Отца он никогда не знал – по словам матери, тот сидел в тюрьме, куда вскоре после рождения сына угодила и она сама. Так что Митчелл рос с бабкой, которая и рада была бы держать его в узде, но мало что могла поделать с ним в одиночку. По сути, он был предоставлен сам себе, его существование было неприкаянным и неустроенным – и эта сомнительная свобода его вполне устраивала; Гэри Пэйтон рассказывал, что несколько раз Крюк спал у него дома прямо под кроватью Перчатки, потому что другого места для ночлега у Деметриуса просто не было. Может быть, и его историю я как-нибудь расскажу, не знаю, но даже те, кто с ней незнаком, без труда догадаются, к чему всё это приводит – вместо НБА Митчелл попал в тюрьму.
Даже после всего этого Деметриуса пригласили в свой тренировочный лагерь «Голден Стэйт Уорриорз» – но, как и следовало ожидать, ничего путного из этого не вышло. Неясно, на что они рассчитывали – мало того, что Крюк был уже более, чем в почтенном спортивном возрасте (ему стукнуло чуть ли не сорок лет), так ещё и за спиной у него висели тяжким грузом годы жестокой наркотической зависимости и тюремного заключения. Имеет место и такая невероятная история: Дон Нельсон-старший после своего возвращения в «Голден Стэйт» якобы уговаривал Криса Маллина, который был тогда генеральным менеджером команды, подписать с Деметриусом 10-дневный контракт в аккурат перед All-Star Game-уик-эндом и каким-то образом пропихнуть Митчелла в участники конкурса по броскам сверху – потому что думал, что, повторюсь, почти сорокалетний Крюк даже в таком возрасте способен побить современных летунов (зная Дона Нельсона, в эту байку даже как-то хочется верить). Всё это в любом случае заставляет задуматься. В частности, кого-то это наводит на мысль, что именно Митчелл был лучшим игроком, так и не добравшимся до НБА…
Одна из двух наиболее известных фотографий Деметриуса Митчелла. Её можно увидеть настолько часто, что она превратилась в своеобразный символ уличного баскетбола.
Вскоре после того, как Крюк отсидел свой срок (первый), Reebok заключил с ним контракт, в рамках которого была проведена рекламная фотосессия. Смотришь на это фото – и поневоле задумываешься: если этот человек выглядит так даже сейчас, после нескольких лет в местах не столь отдалённых, после тяжёлой наркотической зависимости, пусть даже его немного облагородили и «подретушировали» перед началом съёмок – то каким атлетом он был раньше, в свои лучшие дни? Ну, и конечно же, понимаешь, почему Джейсон Кидд называл его «танком»...
Две легенды Окленда – Билл Расселл и Деметриус Крюк Митчелл.
Итак, повторюсь: пытаться определить самого великого игрока в истории уличного баскетбола – дело уж очень неблагодарное, на мой взгляд. Для меня это – та троица, о которой я говорил, для кого-то другого – Малыш Харрис, для третьего – Митчелл, ещё для кого-то – кто-нибудь совсем другой. «Сколько людей, столько и мнений» – поговорка, подходящая в данном случае, как нельзя лучше.
Тут ведь проблема ещё и в том, что каждый кулик, как известно, своё болото хвалит. Главным и едва ли не единственным мерилом популярности для асфальтовых корифеев является, грубо говоря, площадь той территории, на которой их знают. И особенно характерно это было именно для «золотой эры» уличного баскетбола – с начала 50-х до начала 70-х годов. СМИ эту тему практически игнорировали, поэтому, как правило, слава какого-либо большого мастера ограничивалась, в лучшем случае, пределами города, в котором он жил. Здесь тоже были свои нюансы – например, жители Нью-Йорка и Филадельфии отлично знали легенд обоих городов, потому что сборные Большого яблока и Города братской любви регулярно наведывались друг к другу в гости и устраивали жаркие зарубы. Были и исключения – например, Чемберлен. Уилта ещё до его появления в НБА отлично знали не только в родной Филадельфии или Нью-Йорке, но и в Вашингтоне, куда он приезжал, будучи студентом, чтобы побиться на местных городских площадках с командами Элджина Бэйлора.
Но почти для всех остальных картина была совсем иной. Например, Пи Уи уже не первый год слыл одним из королей улиц Нью-Йорка, но, если бы какого-нибудь любителя баскетбола в Детройте или Чикаго спросили: «Кто такой Ричард Кирклэнд?» – они бы в ответ почти наверняка просто пожали плечами, потому что ничего о нём не слышали. И узнают они о том, кто же это такой, только потом, когда Пи Уи попадёт в студенческий баскетбол.
Да и кому же не хочется думать, что самый крутой игрок живёт уж если не в их квартале, не в их районе, то хотя бы в их городе? Поэтому для Чикаго такими вот лучшими были Билли Харрис или Ламар Деньги Мандэйн (о котором Марк Агуайр говорил: «Если вам нужны очки, много очков – то Ламар был вашим человеком. В те дни ещё не было «трёшек» – но Ламар уже тогда был специалистом по ним. Он поливал свои джамперы с 25-30-и футов, словно дождь из тучи»), для Филадельфии – Чемберлен или Эрл Жемчужина Монро, для Калифорнии – Рэймонд Рэй-Лью Льюис или Деметриус Крюк Митчелл, и так далее…
И всё-таки, всё-таки… Даже несмотря на это, одного человека упоминают чаще, чем кого-либо другого – по всей Америке, и даже, наверное, по всему миру, на разных городских площадках. И при этом называют его лучшим, тем, на кого другие хотели бы походить, кто был как бы эталоном, по которому измеряли талант всех остальных. Если вы попросите кого-нибудь, кто знаком с миром уличного баскетбола лишь поверхностно, по касательной, постараться вспомнить величайшего игрока с городских площадок в истории – с вероятностью, близкой к ста процентам, услышите в ответ имя именно этого человека…
И даже я с этим согласен – хотя он и не совсем вписывается в те самые мои критерии, которые я обозначил выше. Его студенческая карьера длилась всего лишь один семестр – и эти полгода он, по большому счёту, провёл на скамейке, споря и ругаясь с тренером. И на драфте его никто не выбирал, и о контракте разговоров с ним никто не заводил (хотя он и провёл какое-то время в тренировочном лагере действующего чемпиона АБА).
Но сами уличные кудесники послали бы меня куда подальше со всеми этими моими «играл за студентов – не играл», «выбирали на драфте – не выбирали», «предлагали контракт – не предлагали». И были бы правы. Ещё раз скажу: сами они измеряли своё величие известностью, а при таком подходе, безусловно, этот человек – самый великий игрок всех времён. Уже тогда, в начале 70-х годов, слава о нём распространялась далеко за пределы его города – случай из ряда вон выходящий (ещё любопытнее, что к тому времени сам он, по большому счёту, уже закончил с баскетболом). Случилось это благодаря тому, что этот человек стал одним из героев книги-бестселлера, которая в те дни считалась лучшим произведением о баскетболе. Книг о баскетболе выходило тогда совсем немного – и уличная игра в них никак не затрагивалась. Совсем. Тем поразительнее был тот факт, что ему отводилась целая глава – одна из ключевых во всей книге. Да, там рассказывалось ещё и о Вертолёте Ноуинсе, и о Разрушителе Хэммонде, но посвящена эта глава была всё же именно этому человеку. В те дни для многих, прочитавших её, она явилась чем-то вроде откровения. И пошло, и поехало – публикации о нём стали выходить регулярно, включая такие многотиражные издания, как «Sports Illustrated», и пишущая братия уже не оставляла его своим вниманием…
То, какое место занимает этот человек в истории городской игры, почувствовал даже я, находясь по эту сторону океана. В истории Джо Хэммонда я уже упоминал, что как раз это имя попалось мне на глаза когда-то, давным-давно, самым первым, если говорить об асфальтовых богах. Я ничего не слышал о том же Хэммонде, о Кирклэнде, о Льюисе – я ещё ничего не слышал вообще ни об одном уличном виртуозе, и даже само это-то имя я не смог поначалу прочитать правильно – но я его уже узнал и запомнил. Если учесть, что дело происходило в второй половине 90-х, и не где-нибудь в Москве или в Питере, а в самой что ни на есть родной провинции, и был я обычным студентом – это много о чём свидетельствует.
Здесь стоит сделать одно замечание – очень значимое. Называя этого человека «величайшим», я при этом совсем не имею в виду того, что он играл в баскетбол лучше всех. Тому, кто собирается прочитать эту «просто историю»… Кстати, как обычно, она будет весьма длинной. А посему, если вы не любитель долгих путешествий по чьей-то жизни, и такие вещи вас утомляют и нагоняют на вас тоску – даже и начинать не стоит, лучше просто пройти мимо, поверьте на слово. Если же есть те, кто готов проделать этот путь до самого конца, им стоит эту разницу запомнить; это действительно очень важно для правильного понимания образа главного героя. Почему в данном конкретном случае я, как бы странно это пока ни выглядело со стороны, не отождествляю понятия «величайший» и «сильнейший», а чётко их для себя разграничиваю, и что я подразумеваю под первым из них, станет ясно дальше. А пока, повторюсь, просто постарайтесь держать в голове, что применительно к этому игроку «величайший» и «лучший» – это не одно и то же.
Если и можно назвать кого-то «главной легендой Ракер-парка» (смотри «Указатель имён») – то именно его. И легенда эта живёт – живёт вот уже несколько десятилетий. Память о каких-то героях «золотой эры» уличного баскетбола уже давно стёрлась, но ему забвение не грозит – слишком заметной фигурой на фоне подавляющего большинства остальных он был. Даже при том, что имена этих героев, в силу понятных причин, широко известны лишь в узких кругах, об этом человеке слышали хоть раз очень многие (во всяком случае – в США). Таким похвастаться больше никто не может. Величие и превосходство некоторых персонажей того времени были столь явны, что поклонники выписали им членский билет в неофициальный Зал славы городских площадок. Но он в глазах почти всех, видевших его, возвышался даже над этими избранными, или правильнее, пожалуй, будет сказать, стоял в стороне, отдельно от остальных, был единственным – и так и будет, пока о нём помнят. Этот странный феномен, этот царь горы, совершал свои подвиги в месте, которое даже сегодня словно бы существует в каком-то ином времени и мире, живёт по своим правилам – в Гарлеме. Что уж говорить про 60-е годы прошлого века?
Расс Бенгтсон, один из редакторов «SLAM Magazine», характеризовал его так: «Иногда в истории появляются люди, которые делают нечто такое, что, кажется, не подпадает под неумолимые законы эволюции с её медленным и постепенным течением и развитием – как если бы они совершили прыжок из эпохи, в которой жили, в следующую. Бег за гранью понимания Джесси Оуэнса (4-кратный олимпийский чемпион в спринте и прыжках в длину) и Майкла Джонсона (4-кратный олимпийский чемпион в спринте), динамическое совершенство Грега Луганиса (4-кратный олимпийский чемпион в прыжках в воду) и Нади Команечи (5-кратная олимпийская чемпионка в спортивной гимнастике)… Эти люди материализовывали, делали реальным что-то совершенно невероятное. Но вертикальные полёты этого человека, возможно, до сих пор являются самыми поразительными в истории (ну, здесь, как говорится в подобных случаях, мнение автора материала, то бишь моё, может не совпадать с мнением цитируемых им, то бишь мной, людей). С одной оговоркой: почти никто в мире так и не увидел ни одного из этих полётов».
Время оказалось не властно над его легендой; скорее, с годами она стала ещё рельефнее, ещё более овеянной мифами, зачастую выглядящими утрированно неправдоподобными. Ещё живы те, кто видел его в игре и рассказывает о нём именно в таком духе.
Та самая книга, о которой я говорил и ещё буду говорить, вышла в 1970-м году и пролила свет на жизнь этого человека, и с тех пор писатели и журналисты снова и снова обращаются к его истории. Хотя он ступил на путь саморазрушения, будучи ещё совсем молодым – ему было всего-то 22 – тем не менее, у него было достаточно времени, чтобы стать легендой. В его истории причудливым образом отразились и преломились судьбы многих и многих героев уличных площадок, славных и безвестных. Они, эти судьбы, то воспаряют к сказочным баскетбольным вершинам, то опускаются к обыденной и, как правило, даже отвратительной реальности. На сценах уличных баскетбольных театров эти артисты творили своё священнодейство и были там настоящими богами – но за их пределами превращались в обычных слабых людей. Подчас и вовсе начинает казаться, что над всеми ними тяготеет какой-то рок, довлеет проклятие. И только когда начинаешь узнавать их биографии, понимаешь, что во всех своих бедах они виноваты прежде всего сами. Не секрет, что историю уличной игры в Америке частенько называют «историей наркотиков, жестокости и баскетбола» – именно в таком порядке; баскетбол – лишь на третьем месте. И совсем не напрасно.
Но, сказав это, было бы несправедливостью по отношению к его идолам умолчать и о другом. О том, что сама атмосфера мест, где проходила их жизнь (вне зависимости от того, где именно эти места находились – в Гарлеме ли, в филадельфийских ли гетто, или в чёрных кварталах Вашингтона, или на захламлённых пустырях Калифорнии), тлетворная и удушающая, оставляла на тамошних обитателях свой, особый тяжёлый отпечаток; с юных лет, чуть ли не с рождения, её ядовитые испарения начинали оседать на их душах, обволакивать их липкой, грязной гадостью, словно никотин – лёгкие курильщика; беспросветная бедность, полное отсутствие каких-либо перспектив, районы, насквозь пропитанные криминалом, с которого всё начиналось и которым всё заканчивалось, легкодоступные алкоголь и наркотики, все мыслимые и немыслимые пороки – всё это отравляло, разъедало сердца, накладывая на них клеймо, словно на каторжников или прокажённых… Как говорил долговязый Джон Сильвер из «Острова сокровищ» про своего попугая: «Поживёшь среди дёгтя – поневоле запачкаешься». Этот затхлый мирок постоянно приучает тебя к мысли, что только в соответствии с его неписанными законами и можно существовать, и никакой другой жизни просто нет. Когда, сколько ты себя помнишь, тебя окружают сплошь пьяницы, наркоманы и уличные бандиты, то начинает казаться, что это естественно, нормально, так всё и должно быть, ты быстро к этому привыкаешь. И так легко стать одним из них, таким же неудачником – и даже самому не заметить этого и запоздало удивиться: «Как же это я дошёл до жизни-то такой?»
Среди них было немало ярких исполнителей, были и впрямь неплохие игроки, были и те, кому все дружно прочили великую карьеру в профессионалах. И кто-то из них жил мечтой об НБА, чувствовал, что баскетбол сможет вытащить его наверх, и относился к нему соответственно – как к чему-то очень для себя важному, чему-то большему, чем просто игра. Он видел в нём средство для достижения успеха – и был достаточно силён духом, чтобы отказаться от всех уличных соблазнов и частично пожертвовать личной свободой. Но таких – единицы, они были счастливыми исключениями из правил. У абсолютного же большинства остальных прослеживается странная двойственность: они считали себя не хуже профи – а нередко и лучше (и, надо сказать, кто-то из них, насколько можно судить, имел на то полное право), но при этом не верили, что смогут пробиться в лигу. Они просто не задумывались об этом всерьёз («я не верил в НБА, улицы – вот это была моя реальность»). А кто-то говорил, что НБА ему вообще не нужна – он и так ощущает себя звездой, («ни в одной команде, ни в одной лиге мне и близко не могли предложить таких денег, какие я делал на улице; у меня было столько денег, сколько никому в НБА и не снилось...»)
Та же двойственность выражалась и в том, что они могли биться в кровь на своих городских площадках, не жалея ни себя, ни противников, эти битвы были не менее принципиальными для них, чем матчи в ассоциации – для профи, и уж точно куда более жёсткими, чем в лиге, но при этом баскетбол продолжал оставаться для них просто удовольствием, развлечением – таким же, как игра в крэпс или в карты; а единственным средством уйти от действительности становился наркотический транс… Все они не видели того, что эта дорога ведёт в никуда, точнее – на самое дно, прямиком в ад. И нередко, чем талантливее был человек, тем с большей лёгкостью он вступал на этот скорбный путь… Они жили не так, как надо, а так, как хотелось. И почти для каждого рано или поздно (обычно – рано) наступал такой момент, когда приходилось расплачиваться за это отношение к собственному житью-бытью. Легкомыслием, безответственностью, даже безрассудством, нежеланием задуматься о том, что они делают, что ждёт их впереди, они сами призывали на свои головы все несчастья и беды… В их жизни было всё – взлёты и фиаско, триумфы и провалы. Для кого-то эти падения быстро превращались в крутое пике, из которого они уже не могли выйти – и уходили совсем молодыми где-нибудь в больнице для бедных, куда привозят уже не столько лечить, сколько умирать, а то и вовсе в какой-то грязной подворотне. Кого-то сия печальная участь миновала – но они так и не смогли понять, что что-то в их судьбе пошло совсем не так, как надо бы, где-то они свернули не туда. И теперь, вместо того, чтобы уйти на почётную пенсию в ранге заслуженных и всеми уважаемых людей, как им вроде и было бы положено с их-то талантом, они доживают свои дни, влача жалкое существование. К счастью, есть и другие. Они, прошагав этот длинный путь до логического конца, осознавали что-то очень важное и ценное – и приходили к мысли, что настала пора исправлять ошибки молодости хотя бы отчасти.
Вообще, только подводя эту «просто историю» к её логическому завершению, я вдруг понял, сколько же отсылок и аллюзий к Евангелию, да и вообще – к религиозной тематике, в ней можно при желании найти. Здесь вам и притчи – о блудном сыне, о раскаявшемся грешнике, и образ падшего ангела, и мотивы дьявольского искушения и, в конечном итоге, продажи души тому же дьяволу, и спасение этой души, и её бессмертие, и даже извечная борьба Добра и Зла. Прямо-таки – «Фауст» Гёте, только гарлемского разлива и пошиба, отредактированный не где-нибудь, а в трущобном гетто…
Конечно, он был не первым, кто пал под этими ударами судьбы, и не последним. Но уж точно – самым знаменитым. И он прошёл все эти этапы – всё было в его не очень длинной жизни. Он ставил на уши восторженные толпы своей игрой. Он был наркоманом и вором. Он сидел в тюрьме. А все последние годы он посвятил тому, чтобы молодые ребята не повторили его ошибок. И сегодня для Гарлема он – кто-то вроде местного святого. Он – Эрл Козёл Мэниголт, легенда…
***
I have no rival, no man can be my equal...
I know that people talk about me – I hear it every day...
Yeah, watch this man fly!
У меня нет соперников, и нет мне равных...
Я знаю, что люди говорят обо мне – я слышу это каждый день...
Да, посмотрите – этот человек летает!
Queen, Фредди Меркьюри, «Принцы вселенной»
И судим был каждый по делам своим.
Откровение святого Иоанна Богослова, глава 20, стих 13.
– Вы – величайший игрок. Назовите кого-либо, столь же великого, как и вы сами, кого-то, кого можно было бы сравнить с вами. Какого-нибудь игрока, против которого или вместе с которым вам довелось выходить на площадку. Я имею в виду: кто был лучшим игроком, с которым вы сталкивались? Уилт? Бэйлор? Уэст? Мэджик? Доктор Джей? Я хочу узнать. Только одно имя. Кто этот парень? Скажите мне, кто был величайшим игроком вашей эры?
– Мне приходит в голову лишь один человек…
Пауза, несколько секунд на раздумье…
– Господи… Этот парень, наверное, Козёл…
Такой вот диалог состоялся по окончании прощального матча Абдул-Джаббара. Вопрос исходил от Чика Хирна – многолетнего комментатора на играх «Лейкерс» (который ввёл в баскетбольный лексикон, в числе прочего, словосочетание «слэм-данк»). А отвечал на него сам Карим собственной персоной.
Это – начальная сцена фильма «Подбор (или, скорее, всё-таки, именно «Отскок»): легенда Эрла Козла Мэниголта» (правда, это название наши синхронисты-толмачи, которые, видимо, являются не очень большими любителями и знатоками баскетбола, переводят как «Возвращение: легенда Эрла Козла Маниго»).
Но не спеши, читатель, обвинять автора в бессовестном плагиате – что он, мол, просто взял и внаглую спёр этот эпизод для своей истории. Потому что множество – большинство, наверное, – рассказов об этом человеке начинается именно с фразы Джаббара. А если и не начинается, то она рано или поздно всё равно в них всплывает. Причина проста: если ты играешь в баскетбол, и Карим называет тебя «величайшим» – что же может быть для тебя лучшей рекламой, лучшей рекомендацией, лучшим признанием твоих заслуг и статуса? Что может быть более интригующим?
Это высказывание Абдул-Джаббара встречалось мне в разных вариантах – возможно, потому, что Карим отвечал на похожие вопросы несколько раз. Согласно одному, он говорил, что Козёл – абсолютно лучший игрок, которого он видел, в другой интерпретации – что Козёл – величайший игрок, которого Нью-Йорк дал баскетболу. Или, например, что Козёл – лучший среди всех баскетболистов, имевших сходные с ним антропометрические данные. Или, сливая два последних варианта в один: «Козёл – величайший баскетболист из Нью-Йорка среди всех парней его роста» (к слову, именно в такой формулировке чаще всего и можно увидеть эту фразу Кэпа).
Версий несколько, но суть фраз Карима – одна. Меняются только слова, а содержание-то остаётся всё тем же. Эра Джаббара длилась очень долго – два десятилетия. И в эти временные рамки уложилось так много легендарных, великих или просто звёздных карьер, что сразу и не сосчитаешь. Кто-то уже был на сходе, когда он (тогда ещё – Фердинанд Льюис Алсиндор-младший) появился в лиге, кто-то – наоборот, только начинал, когда сам Кэп уже готовился к торжественным проводам на пенсию, ну, а чей-то спортивный путь полностью пришёлся на эти двадцать лет. И людей, становившихся за этот период корифеями НБА, немало. Пусть Джордан на момент того самого прощального матча Карима провёл лишь первые сезоны в ассоциации (хотя уже успел разок стать MVP регулярки), так что Майкла можно вынести за скобки, но Карим мог вслед за Хирном повторить чьё-либо имя, которое предложил ему на выбор комментатор. Мог назвать кого-нибудь совсем другого. Бёрда, например. Или Оскара Робертсона. Или Джона Хавличека. Или, допустим, Элвина Хэйса. А может, Уолта Фрэйзера. Или Джорджа Гервина. Или Мозеса Мэлоуна. Или… Ох, слишком долго перечислять – действительно, их наберётся не так уж мало; те же Уиллис Рид, Дэйв Коуэнс, Боб МакАду, Билл Уолтон, Пит Маравич, Нэйт Арчибальд… Да, ясное дело, я не ставлю этих людей на одну ступень по степени величия, и не каждый из них претендуют на неофициальный титул «лучшего» в период с конца 60-х по конец 80-х – но нет сомнений, что все они относятся к числу «самых-самых». И, ответь Джаббар на вопрос Хирна… ну, не знаю… ну, положим: «Уэс Анселд» – в этом всё равно можно было бы разглядеть хоть какую-то логику.
И ведь даже ими список, в общем-то, не исчерпывается. Есть и другие звёзды, которые в своё время были на первых ролях и блистали ярче других, хоть они и не являются в исторической ретроспективе в пантеоне богов НБА такими же иконами, как те, что перечислены в предыдущем абзаце: я сейчас имею в виду кого-нибудь вроде Бернарда Кинга, Эдриана Дэнтли или, скажем, Сидни Монкрифа – и так далее. Одним словом: выбирай – не хочу! Даже если бы Абдул-Джаббар произнёс какое-нибудь из этих имён – это, тем не менее, не выглядело бы столь удивительным и даже странным. Столь необычайным…
Просто вдумайтесь в это. Остановитесь на несколько секунд, посмотрите в окно или, например, в угол комнаты – и вдумайтесь ещё раз: Карим отдаёт звание «величайшего» не кому-нибудь изо всех этих небожителей (кого-то из которых я коснулся выше, а кого-то просто не стал упоминать – потому что, ещё раз скажу, их слишком много) – он говорит так о каком-то совершенно другом человеке. Причём и его-то называет не по имени, а по прозвищу – и это вроде как намекает на то, что Кэп с ним достаточно близко знаком, а потому, по идее, должен бы знать, о чём и о ком говорит. Это кажется непостижимым… И само-то по себе это прозвище и близко не благозвучное, а совсем даже наоборот – какое-то, мягко говоря, простецкое и абсолютно не внушающее трепета и уважения, как, казалось бы, должно быть, раз уж разговор зашёл о «величайшем» – просто Козёл. «Эй, ты, Козёл, иди сюда!» Каким вы представляете себе парня, к которому все обращаются вот так?.. Нет, конечно, прозвища, которые давали и дают спортсменам, в том числе и звёздным – это тема особая, есть среди них и более смешные, и куда менее приличные (доходящие порой до откровенной пошлости), если уж на то пошло, чем «Козёл», но… Точно помню, что, когда в своё время я впервые прочитал об этом человеке, то в голову сразу же пришло следующее: «Легендарный баскетболист – и Козёл?.. что-то не того… как-то не вяжется… в смысле – как-то совсем не комильфо…» Не знаю, как вам, а моему мысленному взору предстал кто угодно, но только не атлет-качок ростом от двух метров, с рельефной мускулатурой, с телом совершенных пропорций, как у античной скульптуры, с косой саженью в плечах, с размахом рук, как у альбатроса, с ногами, как у кузнечика, на которых он прыгает чуть ли не выше собственного роста…
В общем, если ваше воображение тоже не нарисовало кого-то эдакого, то мы с вами оказались не так уж далеки от истины. Потому что всего этого – каких-то особенных мускулов, богатырских плеч, длиннющих рук и, уж тем более, роста – у Козла и впрямь не было. При своих 185 см (а кто-то утверждал, что в нём было ещё меньше) он весил 79 кг. Не было ничего такого – ничего, кроме ног. Но о его волшебных, исключительных ногах разговор ещё впереди…
Главный герой, явление первое. Эрл Козёл Мэниголт – человек, которого Карим Абдул-Джаббар считает «величайшим».
Я долго раздумывал, стоит ли включать «историю» Козла в «Галерею не сыгравших» – или пустить её отдельным материалом, вне рамок цикла. Всё-таки предполагается, что здесь появляются портреты людей, которые наверняка оставили бы в НБА, по крайней мере, заметный след. А вот про Козла такого не скажешь – во всяком случае, в категорической форме. Уж очень много с ним сомнений. Многие из тех, кто видел этого парня в игре – и при этом смотрел на него не восторженными глазами болельщика, а более-менее цепким, оценивающим и критическим взором человека, который считается мало-мальским специалистом в баскетболе, относились к его перспективам в НБА более, чем скептически. Оно и понятно: Козёл был фантастически, сверх меры одарён в чём-то одном – но в той же мере и обделён в чём-то другом. Какие-то его навыки были реально запредельными, но какие-то находились не то, чтобы на зачаточном уровне – тут уж правильнее будет сказать, что они не просто требовали длительной и кропотливой работы, а фактически отсутствовали. И этот чересчур узкий игровой диапазон Козла ставит слишком уж много вопросов, которые перетекают в дискуссию на тему: а насколько хорош он был бы на следующем уровне – профессиональном? И насколько хорош он был вообще? И выводы многие делают для Козла совсем неутешительные: ничего бы он в НБА не показал, да и не задержался бы он в лиге…
Но при этом немало очевидцев его представлений в парках и на школьных площадках характеризуют Эрла, как достаточно разностороннего игрока. И многие верят, что он смог бы стать звездой – если бы попал в руки высококвалифицированного, настоящего тренера-профессионала, который готов был бы возиться с ним и развивать его, как игрока – а сам Козёл, со своей стороны, согласен был бы учиться и расти в игровом плане. Есть и те, кто считает, что даже не случись этого – всё равно он сумел бы оставить след в истории, стать значимой (и даже знаковой для своего времени) фигурой. Мол, если бы, когда им заинтересовались профессиональные команды, его тело продолжало оставаться в той поистине полубожественной форме, если бы у Козла ещё сохранялся его ультра-атлетизм, если бы он не превратился в ходячую развалину – уж вот тогда бы… В любом случае – мы никогда не узнаем, что было бы тогда...
То же самое – и с его человеческими качествами. Кому-то он запомнился, как очень замкнутый, излишне самолюбивый – вплоть до эгоизма. Но подавляющее большинство – особенно гарлемские дети 90-х годов – считали его чуть ли не своим ангелом-хранителем. Подростки, которых воспитывали матери-одиночки, дружно называли его «нашим общим отцом – отцом для всего района».
Так или иначе, я понял в определённый момент, что не включить его портрет в «Галерею» – это чуть ли не преступление.
Есть основная причина, по которой без Козла «Галерея» была бы неполной. Самая главная.
Просто его персона занимает свою, уникальную нишу в истории баскетбола, и никого другого нельзя с ним здесь сопоставить. Я бы даже сказал – не в истории, а в баскетбольном фольклоре.
Частенько в повествованиях об этом человеке так или иначе обыгрывают слово «легенда»; не «рассказ», не «история» – а именно «легенда». Взять хотя бы название того же фильма. И это сразу же наводит на мысль, что он существовал (и играл) где-то на стыке реальности и сказки. И с этим тоже всё понятно. Легенд в истории Ракер-парка немало. Но ни за кем не тянется такой длинный шлейф баек и побасенок, ни о чьей игре в парке не ходит такого множества мифов, в большинство из которых просто невозможно поверить – настолько они похожи на небылицы, и ничей образ не увенчан в той же степени тем самым легендарным ореолом – только Козёл достиг такого; он стал главным персонажем устного народного творчества в Гарлеме (по крайней мере, если говорить о баскетболе) – и сравниться в этом с ним никто не сможет.
Каким-то таинственным образом он, будучи не самым великим игроком из тех, что выступали в парке, стал, тем не менее, его главной легендой – и возвысился над остальными. За счёт чего? Вопрос, как нередко бывает, и сложный, и простой одновременно. Я даже не буду специально, искусственно пытаться на него ответить по ходу дальнейшей истории – потому что каких-то причин, которые укладываются в чёткие и сухие формулировки, здесь не найти; все красивые фразы оказываются бессильными: невозможно выразить самыми цветистыми гиперболами, метафорами и всяческими другими литературными приёмами то, какой след он оставил в душах местных жителей.
Оказавшись в Гарлеме, вы просто увидите это – что он занимает в сердцах аборигенов совершенно особое место, на которое, опять же, больше никто претендовать не может. Да, конечно, раньше это отношение было ещё более особым, и за последние несколько лет оно немного улетучилось – и всё-таки оно присутствует и по сей день.
Чтобы ощутить это в полной мере, естественно, здесь нужно родиться. Но, если вам вдруг случится разговориться с каким-нибудь старожилом лет около 60-и, а уж тем более – 70-и, на тему баскетбола, вы всё равно это отношение прочувствуете. А если поведёте беседу не совсем правильно, то рискуете нарваться на небольшие неприятности:
– Здравствуйте. Мне сказали, что вы раньше часто ходили в парк и застали времена, когда там играли Пи Уи Кирклэнд и Джо Хэммонд?
– Ага, застал. Если бы эти парни попали в НБА – в лиге узнали бы, что такое настоящий баскетбол.
– И Козла тоже видели?
– О-о-о, ну, Козёл – он и есть Козёл, тут уж ни убавить, ни прибавить. Козёл – он такой один; больше таких не было, нету и не будет…
– А вот, скажите пожалуйста… Кирклэнд, говорят, придумал кроссовер, первым сделал спин-мув… Разрушитель, рассказывают, набросал через Дока Ирвинга полсотни очков за двадцать минут…
– Точно-точно. Я же тебе говорю – эти парни умели играть. Против Пи Уи не мог выстоять ни один разыгрывающий – он самого Скейта Арчибальда вытрясал из его обувки! А кое-кто из профи, если узнавал, что Джо будет сегодня играть в парке, уже не выходил на площадку – он возвращался домой, потому что чуял: Разрушитель – ха-ха-ха! – поимеет его, как захочет! Его никто не мог сдержать один-на-один! И всё это – истинная правда!
– Ну да. Но я, вообще-то, хотел спросить о другом. Вот у них были такие свои фишки, благодаря которым их все запомнили – и вспоминают до сих пор. А у Козла что-нибудь такое было?
– Ну ты, парень, даёшь! А то, ещё бы не было! Он доставал четвертаки с верхушки щита! Он прыгал так, как больше никто не прыгал!.. Хотя… не, подожди, вру… Была ещё парочка ребят, которые летали так же высоко и так же далеко, как Козёл – Джеки Джексон и Вертолёт Ноуинс. Первого, правда, я уже мало застал, но всё-таки кое-чего видел. Но они-то были повыше Козла – и заметно! Так что таких больше не было! А двойной данк? Вот его точно делал только Козёл! Я тебе говорю!
– О`кей. Допустим – я в это поверю. Предположим – на минуту предположим – что я верю в то, что Козёл в прыжке мог достать до верхней кромки щита. Но, даже если так оно и было, как вы говорите – ведь для серьёзной игры это не годится, там ведь такое не прокатит! Если он был на такое способен – всё равно с двух шагов для такого прыжка не разбежишься! И за двойной данк четыре очка ведь тоже не засчитают! Ну, я хочу сказать, что вот эти фокусы – они подходят скорее для представлений «Гарлем Глобтроттерс», чем для матча, который играется по всем правилам…
– Э, э, э! Полегче на поворотах, парень! Смотри, держи в следующий раз свой язык за зубами и не сболтни такую вот хрень где-нибудь в другом месте! Знаешь, не так поймут, и у тебя большие проблемы будут… Да я бы сам с тобой сейчас по-другому поговорил, будь хоть на десять лет помоложе!.. Козёл стал бы суперзвездой! Нет, не так – Козёл и был самой настоящей суперзвездой!
– Ладно, ладно, извините, если что не так сказал… Я читал, что Хэммонд и Кирклэнд умели делать то-то, то-то и то-то, правда?
– Точно. Слышь, «Лейкерс» и «Буллз» предлагали им хорошие деньги – но наши ребята послали их на хрен, потому что хотели остаться здесь, с нами…
– Я в курсе. А Козёл тоже это умел?
– Не, врать не буду, он так не мог…
– И ещё мне рассказывали, что Пи Уи и Разрушитель обладали вот тем-то, тем-то и тем-то…
– Ну да…
– А Козёл?
– Не, мы никогда не видели от него чего-то такого – значит, он, наверное, был на это и не способен…
– Вот-вот-вот! Вот к этому-то я и веду! То есть, получается, что и Кирклэнд, и Разрушитель играли лучше, чем Козёл?
– Ну, выходит, так… Блин!.. Слушай, ты мне совсем голову заморочил! Кто это был лучше Козла?! Он был самым крутым! Да кто ты вообще такой, чтобы говорить это? Ты здесь был, когда все они играли? Эй, Бобби, Томми, подойдите-ка сюда и полюбуйтесь! Мужики, поглядите на этого говнюка! Он прочитал пару никчёмных книжек и теперь думает, что, типа, чё-то там петрит в баскетболе! Он тут, типа, меня поучает и несёт всякую х…ю!..
– Да я даже не думал! И, вообще-то, я за команду академии играл…
– Чего-чего? Знаешь, тут всем просто насрать на то, за кого и когда ты там играл, и мне тоже, усёк? Я всегда говорил, что ваше поколение ни фига не смыслит в игре! Охренеть можно – сказать такое про Козла! Вали отсюда трепать языком где-нибудь в другом месте! А нам с тобой больше разговаривать не о чем! Но сначала запомни: Козёл был самым, самым крутым, настолько крутым, насколько ты только можешь это себе представить, если у тебя, конечно, на плечах голова, в которой что-то есть, а не жопа, хотя я в этом сомневаюсь – и ещё круче… Если бы ты только увидел, как он играл – хотя бы один разок…
Вот так воспринимают Козла в Гарлеме. Он там – «самый крутой». Казалось бы, понятия «самый лучший» и «самый крутой» вполне тождественны, в них вкладывают абсолютно одинаковый смысл. И обычно так оно и есть. Но только не в случае Козла. Когда разговор заходит о нём, это совершенно не одно и то же, и есть разница, которая выглядит неуловимой, эфемерной – и всё же она существует, вполне определённая и чёткая. Оказывается, совсем необязательно играть лучше всех, чтобы быть круче всех. Всё потому же: очень трудно выразить и сформулировать вот эту разницу словами – я постараюсь это сделать по ходу дальнейшего рассказа, но не уверен, что получится. Если выйдет – хорошо, нет – ну, значит, не судьба. Но она, эта разница, есть.
Так в чём же тут секрет? Почему именно Козлу было суждено превратиться в главную легенду парка? Конечно, во многом это связано с тем, что он стал одним из первых игроков на площадке, кто перевёл игру в воздух, куда-то туда, в небо, куда обычным людям дороги нет (как любит говорить кое-кто: «сделал баскетбол вертикальным»). Уже тогда, на рубеже 50-60-х годов, Козёл был тем, над кем сила тяжести по непонятным причинам не имела той же власти, с которой она давит на подавляющее большинство населения планеты – хотя и роста-то он был лишь чуть-чуть выше среднего (а кто-то говорит – так и вовсе самого обычного).
Но это не объясняет его загадки. Просто в его игре, и, наверное, в нём самом было что-то такое… какое-то волшебство, магия, что ли… И вот оно-то и позволяло ему быть тем самым Козлом. При том, что большая часть его жизни прошла вполне себе заурядно и, несмотря на все его феерические полёты над парком – более, чем приземлённо. Наверное, такой человек мог родиться только тогда, в то время, и только там – в Гарлеме (хотя формально, конечно, он появился на свет в другом месте).
В Ракере, повторюсь, были звёзды – и заезжие профессионалы, и из местных. И было их множество. Были легенды. Были свои «короли». И кое-кто из них объективно играл лучше, и умел намного больше. Но тайна этого человека в том, что всё равно самым крутым был именно он. И лишь ему гарлемцы присвоили, быть может, самый почётный титул – пусть и неофициальный. Только одного – одного-единственного – человека в парке называют «Королём королей». Человека, о котором «Sport Magazine» когда-то написал: «Если вы вдруг решите его клонировать, вам придётся попросить ДНК у Эрла Монро и Джулиуса Ирвинга и смешать их. Тогда, возможно, вы и получите Эрла Мэниголта». Или просто Козла.
***
Началась эта история… А впрочем, когда она началась – неясно. В конце концов, истоки многих великих легенд, как говорится в таких случаях, «покрыты мраком неизвестности» – и эта относится как раз к числу таких.
Эрл родился… а, кстати, Эрл ли? Ведь, если на то пошло – то даже его настоящие имя и фамилия доподлинно неизвестны. И его имя, и фамилия-то уж точно при появлении на свет были совсем другими (например, в некоторых источниках можно наткнуться на информацию, что изначально его назвали Джеймсом Росси). Быть может, останься у него «родная» фамилия и дальше – и стал бы он совсем не Козлом, а, скажем, каким-нибудь Истребителем, а может, Маленьким Ястребом. Или, например, Чёрным Моисеем. Ну, или, на худой конец – просто Королём или Великим…
Уж если даже то, как его на самом деле звали, окутано туманом таинственности, стоит ли удивляться, что к дате его рождения это тоже в какой-то степени относится. Официально, она, конечно, есть – потому что трудновато человеку прожить в цивилизованном мире без этой штуки, и таковой принято считать 7-е сентября 1944-о. Но даже сам Эрл сильно сомневался в том, что эти цифры, указанные в его документах, соответствуют истине, а просто не взяты с потолка. И сомневался не зря: чем больше начинаешь раскапывать эту тему, чем больше источников поднимаешь – тем больше появляется у Козла и дат рождения. Всплывают и 43-й, и 45-й годы…
Определённо, кто-то знал и дату, и имя – врачи, принимавшие роды, обслуживающий персонал в роддоме, который заполнял сопроводительные документы… Но это было так давно, что, конечно же, они ничего уже не помнят. И единственным точно установленным фактом остаётся только место рождения – город Чарльстон в Южной Каролине.
Да и в самом деле – было бы что запоминать! Нет, скажи им тогда кто-нибудь, что этот младенец – будущая легенда Гарлема и всего баскетбола, кто-нибудь из них, может, и обвёл бы этот день в календаре красным цветом. Но, естественно, это было никому невдомёк. Тогда рождение Эрла все наверняка воспринимали следующим образом: ну, подумаешь, ещё у одной афроамериканской пары, которая и себя-то прокормить толком не может, появился очередной орущий отпрыск…
Да уж, это точно – очередной. Потому что Эрл был уже девятым по счёту ребёнком в семье. Причём его отец, кажется, тоже был немного волшебником – но только в другой области. Ведь все ребята были мальчишками! Не каждый, далеко не каждый мужик может похвастаться тем, что «настрогал» девятерых сыновей. И ещё меньше – что всех девятерых он нормально воспитал и поставил на ноги. Впрочем, как раз последнее к отцу Эрла совсем не относится.
Вообще, история Мэниголта, наверное, представляет кое-какой интерес для психоаналитиков и прочих последователей Зигмунда Фрейда. Во всяком случае, она даёт немало пищи всяческим мозговедам порассуждать на предмет того, что многое, очень многое в нашей дальнейшей жизни определяется тем, как прошло наше детство. И фундамент для последующих успехов или неудач для большинства из нас закладывается ещё тогда.
А уж у Эрла это детство было… не приведи Господь никакому ребёнку такого детства.
Кажется, что младший Мэниголт ещё не научился толком ни ходить, ни говорить – а его уже предоставили самому себе. Сказать, что он не знал родительской ласки – значит, ничего не сказать. В его жизни до определённого момента просто не существовало ничего подобного. Никого не беспокоило, покормили ли Эрла перед тем, как уложить спать; никого не волновало, давали ли ему вообще в этот день хоть что-нибудь поесть. Он, как, надо думать, и его многочисленные братья, при живых родителях фактически был беспризорником. Создаётся впечатление, что когда разговор заходил о детях, родителей этих больше интересовал процесс, нежели его результаты… И если мать всё-таки вела себя в большей или меньшей степени, как и подобает, то вот отец…
Впрочем, говорят, что она умерла, когда мальчишка был совсем уж маленьким. И семья осталась на попечении папаши. Если, конечно, это можно назвать «попечением», а самого мужика – «отцом». Те немногие, кто могут кое-что рассказать о детских годах Эрла в Чарльстоне, вспоминают его «папашу», как настоящего домашнего деспота и тирана. Да к тому же чуть ли не с маниакальными и садистскими наклонностями. Вполне возможно, что у него действительно были не все дома. По крайней мере, по словам тогдашних соседей семейства, всё его воспитание сводилось к порке многочисленных сыновей почём зря, по поводу и ещё чаще – без всякого повода: «Хотите знать, в каких условиях рос пацан и его братья? Так вот, слушайте: этот чувак лупил своих сыновей нещадно, лупил их день и ночь – всех вместе и по отдельности. И постоянно орал, что в один прекрасный день всех их поубивает. Там просто невозможно было жить! Так что, когда вспоминаете Эрла, и, возможно, начинаете его за что-то осуждать – просто представьте себе, каково ему приходилось в первые годы жизни, и, может быть, вам станет понятнее то, почему с ним всё это случилось… Из их дома круглый день слышался детский плач…»
Даже немного удивительно, как при таком-то отношении Эрл не захирел окончательно. Кажется, уже тогда, в пору этого печального и горького раннего детства, его лицо утратило всякую жизнерадостность – практически навсегда. Действительно, фотографий, на которых Эрл улыбается, вы почти не найдёте. Их очень мало. Обычно на них можно увидеть сурового и мрачного мужика; он взирает на вас неприветливым и даже недобрым взглядом из-под вечно нахмуренных бровей, как будто всё время чем-то недоволен…
Вот-вот. Вот об этом я и говорил – обычно на фотографиях Эрл вылядел именно так. Улыбку на этом лице можно было увидеть очень редко.
Вполне может статься, что мальчуган и впрямь не зажился бы на свете, но тут ему впервые улыбнулась удача. Сколько раз ему вообще в жизни везло? Наверное, пальцев на одной руке хватит, чтобы сосчитать…
В то время в городе оказалась по каким-то своим делам некая добросердечная тётенька. Она давно обратила внимание на малыша – немытого-нечёсаного, в оборванной одёжке, который частенько копошился неподалёку в грязи и пыли, посматривая по сторонам голодными глазами. Вообще-то, в таком возрасте детям положено находиться под пристальным присмотром взрослых – но до этого пацана, казалось, никому во всём мире нет ровным счётом никакого дела.
Как-то она взяла мальчишку в дом, в котором временно остановилась в Чарльстоне – просто накормить досыта. Потом ещё, и ещё… А, когда он однажды задержался у неё до вечера, оставила его на ночь. Чему сам он, наверное, был только рад, хотя и было-то ему всего-ничего, и он ещё мало что соображал и понимал на этом свете – ведь эта женщина была первой на его пути, от которой исходило обычное человеческое тепло. Но для Эрла-то это было чем-то совершенно новым и непривычным…
Согласно другой версии, она случайно наткнулась на парнишку, когда оказалась по какому-то делу в одном из местных детских домов, куда к тому времени отдал Эрла папаша (а правильнее будет сказать – сдал, как ненужную вещь; хоть не убил, как не раз грозился – и на том спасибо). А может, она как раз и пришла туда целенаправленно – забрать какого-нибудь ребёнка, потому что точно известно, что детей у неё никогда не было, и ей приглянулся именно Эрл (или тогда ещё – Джеймс Росси? Или его звали как-то ещё? Впрочем, неважно). Причём, вроде бы, это был уже далеко не первый приют для бедолаги – он успел поменять их несколько, несмотря на то, что ему было всего два-три года от роду.
Так или иначе, знакомство Эрла с этой сердобольной леди, которую все звали просто «мисс Мэри», закончилось тем, что она решила усыновить мальчика (есть и другой вариант – что это произошло уже в Гарлеме, куда переехала его семья). И дала ему свою фамилию – Мэниголт. А вместе с ней, вполне возможно, правда, сама того совсем не желая, и прозвище, под которым через несколько лет его узнает весь Нью-Йорк. И под которым он войдёт в историю баскетбола…
Так Эрл переехал в дом своей приёмной матери. Хотя «домом» эту хибару, затерявшуюся где-то в самой глуши Южной Каролины, с единственной жилой комнатой, можно назвать с большой натяжкой. Там не было даже нормального трубопровода – не говоря уж об электричестве и отоплении. Скорее уж – деревянная хижина, лачуга. В общем, как говорится, удобства – во дворе… Это тоже наложит свой неизгладимый отпечаток на натуру парня. Там, в этой сельской местности, у молодого Эрла просто не было возможности нормально познавать внешний мир и налаживать с окружающими связи. Редкие выезды в город превращались для него в настоящие большие путешествия. А оказавшись там, он не произносил ни слова, и частенько слышал, как у него за спиной жалостливо шушукаются приглушённые голоса – это городские жители искренне сочувствовали бедному пареньку из глубинки, принимая его, в лучшем случае, просто за немого, а в худшем – и вовсе за умственно отсталого, за дурачка.
В 1951-м, когда Эрлу было семь (если отталкиваться от официальной даты его рождения), мисс Мэри нашла через кого-то из знакомых работу в одной из многочисленных прачечных в Манхэттене, в верхней части Уэст-сайда. Тогда-то он и познакомился с Гарлемом.
На дворе стоял удушающий зной, как в пекле – обычная картина для лета в этих местах. Но до Эрла сразу дошло, что это – далеко не курортная зона с присущими ей ленью, однообразием и скукой. Нет, здесь текла совсем другая жизнь. Быстро он понял и ещё одно: бесчеловечная жара-то иногда спадала, но было кое-что, остававшееся неизменным – игра. То были как раз времена, когда Нью-Йорк называли «городом баскетбола», там царила своеобразная эпоха баскетбольного Возрождения. Но Гарлем стоял особняком – даже в сравнении с Бронксом и Бруклином, или, тем более, Квинсом, не говоря уж об остальных районах Большого яблока. Это где-нибудь в парижской Сорбонне, веке эдак в тринадцатом, люди, может, и тратили своё время на многочасовые теологические споры о человеческой природе Христа или о достижении вечной благодати. А здесь умами властвовала игра. И разговоры велись почти исключительно о баскетболе. Для белых спортивной Меккой Нью-Йорка был, конечно же, «Мэдисон-сквер-гарден». Но хотя бы здесь жители Гарлема не чувствовали себя ущемлёнными: они-то могли похвастаться, что у них подобных мест сразу несколько: тут вам и «Маунт-Моррис-парк», и площадка на 7-й авеню между 128-й и 129-й улицами (через несколько лет турнир, проводимый на ней, переедет на новое место и обретёт название, под которым его будет знать весь баскетбольный мир – «Ракер-про-лига»), или, например, спортивный «Гаучо-зал»… И не беда, что происходящее в «Мэдисоне» показывают по телеку и описывают в газетах, а вот местные турниры этого лишены. Гарлемцы отлично обходятся и так: они изустно передают друг другу все перипетии воскресной битвы в том же «Гаучо-зале» – и делают это не хуже самых языкастых журналистов. Во всяком случае, они сами в этом уверены. Эти рассказы путешествуют от одного квартала к другому, пересекают улицы – и возвращаются обратно, обрастая всё новыми подробностями… И в конце концов нередко приобретают откровенно сказочный, а то и анекдотический оттенок. И главные герои этих историй – настоящие короли, которых обыватели канонизируют при жизни. Лишь старики здесь ещё помнят те годы, когда Гарлем как-то обходился без оранжевого мяча, или когда он там только-только появился. А уж молодые были уверены на все сто, что баскет в Гарлеме был всегда – с начала времён…
Приехав в Гарлем, юный Эрл обнаружил, что в баскетбол здесь играют везде – в школах, на улицах, в парках. Он был просто околдован (на фото – Маунт-Моррис-парк)...
Неудивительно, что, попав в такую атмосферу, очутившись в Гарлеме в самый разгар проводившихся там летних лиг, маленький наивный Эрл, никогда в жизни не видевший ничего подобного, начал терять голову на этой почве. Пока ещё потихоньку…
Хотя, пожалуй, дело не только в этом особом микроклимате, царившем в Гарлеме. Скорее, главную роль здесь сыграло кое-что другое…
Эрл пошёл в школу, но там, как и следовало ожидать, у него начались немалые проблемы. Его коммуникативные навыки были совершенно неразвиты и оставались чуть ли не на младенческом уровне. Он был всё таким же одиночкой, как и в Южной Каролине. Те, кому приходилось общаться с Эрлом в те годы, вспоминают его, как очень замкнутого мальчишку. В общем-то, он, по большому счёту, так и оставался эдакой «вещью в себе» до самого конца; Эрл словно постоянно кутался от внимания окружающих в невидимый плащ, пытаясь спрятаться. «Он был, ну, скажем так, беспокойным малышом. Насколько талантливым, настолько же и конфликтным», – вспоминает один из немногочисленных приятелей Мэниголта в детстве. А позже один из партнёров по школьной команде, за которую играл Эрл, опишет его так: «Он был ужасно самолюбивым. Может, даже эгоистичным. И на площадке тоже. Но он был хорош, чертовски хорош. Он был лучше нас всех, вместе взятых – и ещё в десять раз лучше. Но он, кажется, вообще не знал, что есть такие вещи, как общение и дружба. Он появлялся в раздевалке… ну, знаете, как это показывают в фильмах о Диком Западе: вот главный герой заходит в салун и смотрит таким взглядом, что, мол, все вокруг – враги, и он в любое мгновение готов достать свой револьвер и открыть пальбу. Так что мы никогда с ним не разговаривали. Мы все видели: его единственный настоящий товарищ – это мяч. Вот с ним они друг друга отлично понимали!» Правда, те, кто знал его поближе, все, как один, говорили, что проистекает это совсем не из скверного нрава Эрла: просто он действительно не умел устанавливать контакт и нормально общаться и со своими сверстниками, и со взрослыми, и не понимал, как это сделать, и что за этой обманчивой внешней угрюмостью на самом деле скрывался на редкость простодушный добряк. Этот шлейф так и тянулся за ним всю жизнь: в глазах людей, общавшихся с ним, он имел репутацию хорошего, доброго парня, готового отдать последние гроши, если кому-то нужно помочь – но при этом всегда странноватого, с какими-то своими тараканами в голове. И лишь на баскетбольной площадке он давал выход эмоциям и становился самим собой. И только там он мог убежать – хотя бы на несколько часов – от окружающей действительности.
К моменту перехода Эрла в четвёртый класс Мэри сменила работу на куда более чистую – она устроилась одной из управляющих в «Пеннингтон-отеле» на пересечении 95-й улицы и Риверсайд-драйв. Эта должность давала несомненные преимущества: она позволяла снимать там жильё по льготной цене, и теперь мальчишка мог похвастаться тем, что у него есть своя собственная отдельная комната (как и у его приёмной матери). К тому же, в его жизни появился ещё один человек, которого он мог назвать «родным». Это – некая тётя Хэтти. Кем она приходилась Эрлу – не очень-то понятно. На этот счёт тоже существует несколько версий: кто-то называет её сестрой одного из настоящих родителей Эрла, другие говорят, что она была двоюродной сестрой самой Мэри Мэниголт, третьи настаивают, что это никакая не сестра, а просто подружка Мэри… Как бы то ни было, это тоже не так уж важно. Самым главным для Эрла было то, что теперь есть ещё кто-то, кто проявляет о нём заботу и нянчится с ним. Тётя Хэтти какого-то особого влияния на судьбу парнишки не оказывала, и упоминаю я о ней лишь потому, что она ещё возникнет в одном из эпизодов этой истории в качестве персонажа второго плана – просто, чтобы вы знали, кто это такая, когда придёт её очередь выйти на сцену.
Правда, в школе в плане отношений с одноклассниками всё было по-прежнему плохо. Межличностное общение оставалось для него таким же трудным делом, и Эрл продолжал ощущать себя изгоем и отщепенцем – как и раньше: «Они не хотели со мной играть, не принимали в свою компанию, потому что они не смотрели на меня, как на равного себе; для них я был туповатым сельским пареньком откуда-то из глухомани, который никогда не сможет стать в большом городе своим. Ну, типа, таким деревенским придурком. Они издевались надо мной, оскорбляли…» Неудивительно, что, даже если Эрл и стремился получить образование (что вряд ли), такое отношение к нему в школе отбило у него всяческое желание учиться. Да и не учился он, по большому счёту; так, просто присутствовал на уроках – не более того…
Кстати, раз уж зашёл разговор о школе, стоит рассказать о том, как появилось его прозвище. В самом деле – ну почему Козёл-то? Что-то как-то несерьёзно…
Нет, конечно, были и те, кому их давали за какие-то особенности внешности – например, Эрик-Орех (за характерную форму головы), или Расс-Лягушачьи Глазки (понятно, за что), или просто Тощий Томми. Но эти люди не относились к числу главных героев уличных баталий. Если ты – настоящая легенда, то должен носить куда более устрашающий ник. Если ты – звезда, то люди могут не знать твоего имени, но твоё прозвище слышали все – и именно по нему обычно тебя и зовут. Оно должно внушать трепет: то ли дело Разрушитель, Человек С Тысячью Ходов, Убийца, Маньяк, Коготь, Ястреб, Too Hard To Guard (непереводимая игра слов; буквально: «тот, против кого слишком трудно защищаться») – и ты сразу же понимаешь, что с этим парнем просто не будет. Кто-то получал их за свой игровой стиль: Флай, Человек-Лифт… Кто-то – за непомерный размах рук (Человек-Бабочка). Или просто за то, что он был на площадке совершенно особенным: Чёрный Иисус, Чёрный Моисей, Чёрный Волшебник… Даже если поначалу это прозвище звучало не слишком громко, то болельщики быстро меняли его на что-то более звучное – если видели, что этот парень заслуживает к себе истинного почтения. Так было, скажем, в случае с Риком Кирклэндом: поначалу его прозвали просто Человек-Палка за бросающуюся в глаза худобу, но уже очень скоро он стал Пи Уи. Причём все знали, что Пи Уи – это совсем не Маломерок, Коротышка, Шибздик или, допустим, Шкет, а нечто куда более уважительное и даже ласковое – Малыш. А тут – на тебе: величайшая легенда Ракера – и какой-то Козёл…
Так вот, согласно паре версий, «Козёл» – это козёл и есть. Ну, в смысле – зверь. По первой из них, появилось такое прозвище именно тогда, когда Эрл пошёл в школу, и носило оно ярко выраженный оскорбительный оттенок как раз потому, что для однокашников Мэниголт был «деревенщиной». И вкладывали они в это слово самое наихудшее из всех возможных значений; особо циничные городские жители частенько принимают застенчивость и душевную простоту, свойственные ребятам вроде Эрла, за нелюдимость, диковатость, недалёкость и даже тупость (хотя, чего уж тут скрывать, умом он и впрямь не блистал – ну так ведь, с другой стороны, и не все его одноклассники были Эйнштейнами). Вот они и не нашли ничего лучше, как сравнить его с этим своенравным и далеко не самым интеллектуальным представителем животного мира.
Вторая версия, к счастью, обошлась без такой нехорошей изнанки – и она имеет отношение непосредственно к баскетболу. Она гласит, что Эрл стал «Козлом», уже начав играть. И делал это с такой страстью… Хотя в данном случае, пожалуй, лучше будет сказать: с упёртостью, что это сразу же заметили и отметили все вокруг: и те, кто играл вместе с ним, и особенно – его оппоненты. Вспоминают, что он снова и снова лез под щит, в самую гущу – несмотря на все тычки, толчки и удары (потом выливавшиеся во многочисленные синяки и ссадины), которые он получал там от куда более высоких соперников. Причём в детстве у него была характерная привычка, которая иногда давала о себе знать и потом, когда он уже повзрослел, – всякий раз, прорываясь к корзине, он двигался, низко наклонив голову. Как козёл, который, идя в атаку, угрожающе выставляет вперёд рога.
Третья – пожалуй, самая красивая. И она уже никак не связана с фауной. И вообще, согласно ей, «Козёл» – это на русском совсем и не козёл даже. На английском «козёл» – «goat», но в случае с Мэниголтом это следует читать, именно как «G.O.A.T.» – широко известная аббревиатура «Величайший на все времена» (Greatest Of All Time). Звучит здорово, да и версия эта – одна из самых распространённых, но здесь есть одно большое «но». Говорят, что Мэниголт сам себя так окрестил – а в парке подобные вещи были не приняты. То есть, прозвище-то ты мог выбрать, какое заблагорассудится, и мог сам называть себя так, как душе захочется, сколько угодно – но вот вслед за тобой его никто повторять бы не стал, потому что ты этого пока недостоин. Как говорил Пи Уи Кирклэнд: «В те дни ты должен был заслужить себе прозвище. Ты не мог придумать сам себе какое-нибудь прозвище, какое тебе понравится, и потом сказать всем остальным: «Эй, а теперь все называйте меня так или эдак», нет, такое не проходило. Прозвище тебе должны были дать другие – если ты был достаточно крут, если они считали, что ты этого стоишь. Правда, было исключение – Джулиус сам сказал в парке: «Уж если вам как-то хочется меня звать – зовите «Доктор». Но он заслуживал того, чтобы быть исключением…» Получить тогда ник было далеко не простым делом. Это было что-то вроде помазания на трон; это было не просто слово. Когда болельщики начинали называть тебя именно по прозвищу, а не по имени – значит, они признали тебя, присвоили тебе титул, и теперь ты можешь считать, что официально вошёл в число избранных, лучших, ты добился чего-то очень весомого на этих уличных площадках. Если ты «доигрался» до того, что старые болельщики называют тебя уже только по прозвищу, а не по имени, а новые и вовсе этого имени-то не знают (зачем оно, если есть ник?) – что ж, можешь считать, что тебя ввели в своеобразный зал славы уличного баскетбола (пусть такового и не существует в реальности). Когда Эрл появился в том же Ракере, то он уже был «Goat»`ом (ну, или «G.O.A.T.»`ом). И с трудом верится, что он вот так пришёл в парк и заявил: мол, вот он я – Величайший, так меня все теперь и называйте. Такое бы, как сказал Пи Уи, просто там не прокатило. Чтобы добиться этого, нужно было пройти тернистый путь, пролить немало пота – да и крови тоже. Так что, хоть всё это, повторюсь, действительно звучит красиво, но вряд ли так и было на самом деле…
Ну, и версия четвёртая, насколько я могу судить – наиболее достоверная. В ней речь идёт о том, что Эрл стал «Козлом» в результате недоразумения (именно об этом я говорил, когда упоминал о том, что Мэри, вполне возможно, дала приёмному сыну не только фамилию, но и прозвище). Некий учитель в его школе то ли был не в состоянии по каким-то причинам правильно произнести его фамилию, то ли неверно прочитал её с самого начала – и дальше так и повелось, то ли выговаривал-то он её как надо, но обладал весьма своеобразным прононсом… В общем, у этого учителя буква «Л» из фамилии «Мэниголт» (Manigault) вылетала напрочь, и он говорил что-то вроде «Мэнигоут». Сотоварищам Эрла слышалось «Mani-Goat» – и, естественно, они сразу подхватили это и обозвали новичка «Козлом». Есть ещё одна вариация на ту же тему: что младшеклассники тоже просто неправильно расслышали фамилию Эрла – «Нэнни-Гоут» вместо «Мэниголт» – и так она к нему и прилипла. В паре материалов об Эрле на русском мне встречалось это словосочетание (Nanny Goat), которое авторы ни к селу ни к городу перевели, как «Козлиная Нянька» – хотя на самом деле оно значит всего лишь «коза». А поскольку Эрл был всё-таки мальчиком, а не девочкой, то сразу же превратился в «Козла»…
Только пару дней назад какой-то блогер, желавший попасть на главную, развёл эпических масштабов трагедию, что его, дескать, не ценят, а материалы у него просто шик... и я сразу вспомнил про вас. Вот уж у кого действительно выдающиеся материалы, которым место на самой что ни на есть Наиглавнейшей странице!
Огромное спасибо! На сегодня обеспечен хорошей историей благодаря вам.
GOAT = Greatest of All Time