9 мин.

Притяжение Шомы Уно

309

«Одна из тех вещей, которые у Шомы получаются действительно хорошо, когда он на льду, это использование гравитации, силы притяжения — как в техническом, так и в артистическом планах. Его движение имеет определённый «вес» и этот вес, в свою очередь, приводит к возникновению предельной «интенсивности»., напряженности. Это то качество, которое присуще именно ему».

(Стефан Ламбьель — французскому каналу Евроспорт. Источник)

Притяжение музыки

Что определяет музыкальность фигуриста на глубинном уровне, его способность погружаться в музыкальный материал самому и погружать в него зрителей так, что его катание начинает казаться естественным продолжением музыкальной мысли, будто бы новым голосом этой музыки? Откуда возникает это ощущение «естественности», «органичности» катания — или, цитируя слова Джонни Вейра, сказанные им по ходу проката Шомы Уно, то ощущение, когда коньки фигуриста начинают казаться естественным продолжением его тела?

Секрет этого магнетизма и этой магии погружения в музыку — вовсе не в эффектном использовании «акцентов» во время прыжков или вращений. И вовсе не в ярких хореографических «фишках» на наиболее запоминающихся фрагментах музыкальной мысли. Это достаточно поверхностный и наиболее очевидный уровень музыкальности. Секрет более глубокого эффекта погружения — в соответствии движений фигуриста музыке на более мелком и базовом метро-ритмическом уровне. Когда кажется, что музыка как будто бы создаёт свое ритмическое «гравитационное поле», которое притягивает к себе все движения фигуриста и определяет их ритм, темп и характер. Вот тогда возникает магия соответствия.

Возьмем, скажем, такие предельно стандартные, отработанные годами тренировок, элементы программы, как заходы на прыжки. Эти заходы — «рутина» любой программы, в которой, казалось бы, говорить о какой-то музыкальности и артистичности просто невозможно. Стандартные комбинации шагов и поворотов (и движений рук), зачастую повторяемые практически без изменений из года в год и буквально въедающиеся в мышечную память фигуриста.

Как, скажем, вот этот заход на четверной флип.

Но стоит только обратить внимание на ритм передвижения фигуриста — особенно его ног — как сразу становится понятным уровень музыкальности, уровень того самого «погружения» в материал.

У Шомы меня всегда изумляло это качество — способность соответствовать музыкальному материалу на «микро-уровне» даже во время исполнения простейших шагов и самых рутинных элементов программы. Его способность балансировать на тонкой грани, отделяющей «механистичность» движений, которая возникает тогда, когда фигурист передвигается слишком строго в ритме музыки («марширует» на каждую долю) — и той чрезмерной свободой передвижения, которая отрывается от музыкального ритма и теряет тот самый пресловутый «магнетизм». Это уникальная способность соответствовать ритму, но не буквально — сохранять определенную долю свободы и импровизационности, не теряя при этом связи с оригиналом. То, что в мире исполнительства именуется «рубатностью» — допускаемой ритмической неточностью ради сохранения естественности и органичности музыкальной мысли. Чувствовать эту грань допустимой неточности — важнейшее качество для любого исполнителя музыки.

Заход на каскад из двух тулупов в Gravity не менее показателен. В чем-то, пожалуй, он даже проще и понятней.

В этом заходе хорошо видно, как каждая новая сильная доля придает телу фигуриста импульс, и как оно реагирует на этом импульс — он начала захода и вплоть до двойного (увы и ах!) тулупа, каждая сильная доля подчеркивается или движением руки и корпуса, или поворотом, или собственно прыжком. Как и в предыдущем примере, на этом внешне совершенно непримечательном участке хореографии становится очевидным присутствие невидимой нити, натянутой между музыкой и спортсменом. Эта нить может временами натягиваться или, наоборот, ослабляться, но она никогда не рвется.

Музыка в Gravity создает свое «гравитационное поле», в рамках которого фигурист движется и дышит.

Барочный контрапункт линий

Другой необходимый для создания особой магии погружения в музыку компонент — это наличие соответствующего «инструмента», с помощью которого можно было бы передать все изгибы и все складки музыкальной ткани. Можно очень естественно и органично — с той самой «рубатностью», о которой я написал выше — исполнить музыкальное произведение, но если вы играете его на ужасной писклявой скрипке, только что выпиленной на мебельной фабрике соседского городка, вам будет очень трудно конкурировать с музыкантом, исполняющим то же самое произведение на шикарном Страдивари или Гварнери. Даже если его внутренняя музыкальность не настолько глубока и впечатляюща.

«Инструмент» фигуриста — это его руки, корпус, лицо, ноги, коньки: его тело. Шома, без сомнений, счастливый обладатель уникальной по выразительности скрипки Страдивари: пластичнейший корпус, изгибами которого можно передать все, что угодно; очень выразительные красивые руки, которые могут быть мягкими или внезапно становиться максимально экспрессивными и напряженными в зависимости от характера музыки; наконец, выдающийся уровень скольжения — та база и та платформа, на которой можно творить, можно играть красками.

«Его движение имеет определённый вес и этот вес, в свою очередь, приводит к возникновению предельной интенсивности, напряженности» — никто не определил главную особенность катания Шомы точнее его собственного тренера, Стефана Ламбьеля. Шома как мало кто способен передавать в своем катании и энергетическое «сжатие», и энергетический «выброс» — или то, что на современном хореографическом языке (школы Марты Грэм) называется «contraction and release».

Больше всего в этих крошечных фрагментах поражает отдача фигуриста — работа корпуса, рук, головы, шеи, даже глаз для создания максимальной интенсивности и амплитуды движения: важное качество, позволяющее визуально «увеличить» невысокого, скажем прямо, фигуриста на льду.

Это качество особенно ярко проявляется в более сложных по своей геометрии движениях и реализуется, в частности, в уникальной для этого фигуриста манере работы с пространством: в использовании всех пространственных координат: «верха», «низа», правой и левой сторон. Дорожки шагов в обеих программах этого сезона — это виртуознейшие контрапункты линий рук, корпуса и ног, в ходе пересечения которых рождаются самые причудливые геометрические узоры хореографической ткани:

Кульминационный момент дорожки шагов заслуживает отдельной гифки:

Обратите внимание, как фигурист «исследует» и «завоёвывает» все координаты пространства. В этом небольшом геометрическом этюде показательна одна только траектория правой руки Шомы: драматичное хватание за голову в начале — движение вниз — движение вверх — обратно к голове. При этом траектория левой руки отличается, особенно в конце. А корпус поет свою мелодию, а ноги — свою. Из сочетания асинхронных по времени и разнонаправленных в пространственном плане линий — из их контрапункта — рождается сложное полифоническое целое. На мой взгляд, главный секрет способности Шомы создавать такие сложные узоры на льду — это, прежде всего, все-таки именно волшебный корпус, который «склеивает» все детали целого воедино. Рискну сказать — лучший корпус в мужском одиночном катании последних лет.

Пространственная сложность и полифоничность линий тела — то, что позволяет Шоме чувствовать себя как рыба в воде и в сложной барочной полифонии, и в прозрачной классике, и в предельно эмоциональном оперном веризме, и во французской шансон, и в сложном по эмоциями и ритмам блюзе. Это то, что позволяет ему быть одинаково убедительным в разных музыкальных стилях и жанрах.

Корпус Шомы — это его личная коллекционная скрипка Страдивари, на которой можно исполнить все, что угодно. И на которой все прозвучит идеально.

Притяжение Шомы Уно

«Гравитация» в песне Джона Мейера — это тяжесть, давление ожиданий, разочарования, расставания. Все то, что тянет нас вниз. Все то, что заставляет нас забыть о своих мечтах и идеалах. Что пригибает к земле. Что заставляет нас остановиться.

Gravity is working against me

And gravity wants to bring me down

Эта «тяжесть» — в том числе и тяжесть ожиданий. Тот Сизифов камень, который мы часто начинаем катить в неподъемную гору по собственной воле. Эта тяжесть, например, может быть Олимпийским серебром 2018го года и статусом будущего лидера сборной, которому надо соответствовать. Эта тяжесть может быть необходимостью показывать высокие результаты, которая постепенно высасывает из тебя энергию и любовь к своему делу. 

It's wanting more that's gonna send me to my knees

Пока этот камень не выскальзывает из рук, пока ты не оказываешься в КиКе наедине со своим провальным прокатом. Пока эта тяжесть не ломает тебя и не выплескивается наружу в слезах.

В карьере Шомы была своя «тяжесть» — и был новый взлет. Но эта тяжесть не прошла бесследно — она оставила свой след в катании, в человеке. Она наполнила карьеру Шомы объемом, формой, геометрической сложностью. Она преобразовалась в интенсивность, напряженность — и создала особое «притяжение». Гравитацию.

То притяжение, которое заставило меня купить билеты на финал Гран-при в Турине, переиначив ради этой поездки все свое расписание и организовав отдельную научную командировку в Италию на той же неделе — потому что никакой другой возможности оказаться в Турине хотя бы на выходных не было. Чтобы спустя 6 лет после Ростелекома-2016 и уже в десятый раз в своей жизни увидеть вживую такого знакомого, но в то же время такого нового Шому. Чтобы в тот момент, когда он вышел на Туринский лед, забыть и про неудобные сиденья Палавелы, и про холод арены, и про зрителей вокруг, и, кажется, даже про само время. Чтобы понять, как можно бороться — и побеждать. И как высоко можно взлететь — в самые небеса. Чтобы вдохновиться. Чтобы сказать этой тяжести:

Gravity, stay the hell away from me!

Сегодня Шоме Уно исполнилось 25 лет.

logoСтефан Ламбьель
logoШома Уно
logoсборная Японии
logoФинал Гран-при по фигурному катанию