«Возвращайся», – кивнул Могильный и оставил автограф на удостоверении «За отличие в службе». Армейские истории хоккейного болельщика в СССР

Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).

К 23 февраля мы публикуем еще две главы из книги Станислава Гридасова «Кристальные люди», которая только притворяется книгой про «саратовский хоккей». В этих главах автор вспоминает свою службу в армии и то, как перестроечные годы влияли на жизнь молодого советского человека.

Автограф Могильного

В сентябре 1988-го я впервые за 15 месяцев смог попасть на хоккей. После девяти школьных лет, проведенных на трибуне ледового дворца «Кристалл», после тысячи часов, просиженных у телевизора, после десятка сломанных клюшек, разбитой переносицы и операции на мениске, сделанной мне в Иванове, после года учебы в Москве, где мне все равно было, кто с кем и когда играет, да пусть даже «Крылья» с «Автомобилистом» в Сетуни (автобус, метро с пересадкой, электричка от Белорусского вокзала, полтора часа одной дороги – но лишь бы увидеть), – после всего этого я остался без любимого хоккея, хотя горьковский дворец спорта был совсем рядом.

Вот он, через дорогу от нашей воинской части. Молодым увольнительные полагались редко, и на лед мы выходили только с ломом в руках.

«Хоккей? Будет вам сегодня хоккей – от ворот и до ворот», – это была самая удачная шутка ротного. Территория, которую должна была защищать от снега, льда и грязи наша вторая рота, начиналась у ворот КПП, а заканчивалась у ворот автопарка.

В армии я чистил свинарник, ходил на сенокос, копал контрольно-следовую полосу, выносил со склада доски и продукты для прапорщиков, грузил коробки на макаронной фабрике, и вот однажды моя срочная служба потребовалась горьковскому дворцу спорта. Нужно было спешно разобрать после концерта сцену, так как на следующий день в город приезжал ЦСКА. Самый настоящий и самый непобедимый. Тихоновский. 14 олимпийских чемпионов Калгари в составе. В награду за ударную работу наша рота получила билеты на хоккей. Нет, не так – надо проорать от счастья капслоком: НА ХОККЕЙ!

Сослуживцам были непонятны мои скороговорочные заклинания. Макаров – Ларионов – Крутов. Хомутов – Быков – Каменский. Давыдов, Костичкин, Зыбин, Вязьмикин, Васильев. Буре, Федоров и Могильный, еще разведенные по разным тройкам.

Великий ЦСКА буднично разгромил горьковское «Торпедо» со счетом 9:2 (пять шайб забросили защитники: по две – Кравчук и Фетисов, еще одну – Касатонов), и я, чувствуя себя настоящим военным корреспондентом, бродил около раздевалки армейцев. Первым из ее дверей вышел Александр Могильный. Я горячо и, как казалось, убедительно объяснил ему, что перед ним не просто солдат, а будущий спортивный журналист. Расспросил про игру, сказал, что весной 1989-го вернусь в Москву и обязательно возьму у него большое интервью. Могильный кивнул: «Возвращайся, конечно» – и черканул свою фамилию с 19-м номером в придачу на удостоверении «За отличие в службе» – единственном варианте для автографа, найденном в кармане парадного кителя.

За два года в армии я пропустил все. Ножевой, на тоненького (6:5, 5:6, 5:6) финал Кубка Канады, где дебютировал Анатолий Федотов – первый коренной саратовец в хоккейной сборной СССР. Ничего не видел по телевизору – ни победы в олимпийском Калгари, ни золотого гола Юрия Савичева на Олимпиаде в Сеуле, ни финала с голландцами на чемпионате Европы по футболу. Не мог видеть и того, как молодежная сборная СССР с главным тренером Робертом Черенковым и первой тройкой Буре – Федоров – Могильный разорвала канадцев в январе 1989-го на чемпионате мира в Анкоридже – 7:2.

«Вышли в финал, но матч вдруг перенесли: Брежнев умер, надо не играть, а скорбеть». Советский хоккей 80-х и НХЛ 90-х глазами защитника сборной Анатолия Федотова

1989 год, Александр Могильный позирует на фоне Ниагарского водопада для журнала Sports Illustrated

Весной 1989 года я вышел на дембель, ЦСКА завоевал свои последние в ХХ веке золотые медали чемпионата страны, а Могильный сбежал из расположения первой сборной после чемпионата мира, прошедшего в Швеции. В Стокгольме он, конечно, не остался, попросил политического убежища в США и вскоре заключил контракт с «Баффало Сэйбрс».

«Могила уже в Анкоридже мог сбежать, – скажет мне Роберт Дмитриевич, к которому я приеду на подмосковную дачу, когда засяду за эту книгу. – Я читал потом его интервью. Он говорил, что мог, но не хотел Батю подводить. Меня то есть».

Я захожу на YouTube и включаю запись матча от 4 января 1989 года. На 21-й минуте Могильный забрасывает первую шайбу, потом вторую, третью, комментаторы телеканала CBS в ужасе, по экрану ползет устрашающий титр «Правда ли, что Могильный – лучший молодой игрок мира прямо сейчас?». Канадцев добивает Сергей Федоров, сирена, наши бросают клюшки и краги, кувыркаются на льду, а потом слетаются воробьиной стаей к скамейке запасных – качать Черенкова. И снова на лед, в объятия, крупный план Могильного, еще один крупный план, вери вери гуд совьет тим, Могилны зе грейт.

Могильный – самый недооцененный в России хоккеист 1990-х. Почти никогда не дает интервью.

«Рядом со мной стоял стул. Я его поднял и треснул Брагина по башке». Тренер Черенков, который должен был сделать «Спартак» чемпионом, но не успел

Увольнительные записки

На втором году армии, зимой с 1988 на 1989 год, в солдатском продмаге стала пропадать еда. Опустели лотки, откуда мы прежде черпали горстями засохшую желтую с проседью карамель. Ушел мармелад. Исчезли бело-голубые банки со сгущенкой, стоявшие на полке пирамидой, будто физкультурники из «Динамо» во время гимнастического парада. Пропала мелкая, на перекус, килька – и с перловкой (за 33 коп.), и в томатном соусе (за 37 коп.). Больше не навещал нашу воинскую часть и лучший друг голодного солдата – майо­нез (рецепт быстрого насыщения был прост: берешь батон, разрезаешь его вдоль на две равные части, заливаешь между ними банку провансаля, и готово). Даже мыши подключились к этой продовольственной блокаде, сожрав вместе с картоном присланную мне родителями на день рождения коробку шоколадных конфет.

Выручали дружба, землячество и права старослужащего. На кухне можно было нажарить картошки, на продовольственном складе – разжиться свеклой, морковью и капустой, в офицерском кафе, где поваром служил земляк-саратовец, – стаканом сметаны, а вольнонаемные барышни Валя, Марина и Галя, приходившие на работу к девяти утра, приносили по предварительному заказу плавленый сырок, а по большим праздникам – и водку. Хоть на завтрак не ходи.

Я и не ходил, заодно пропуская зарядку, построение и общий подъем под гимн Советского еще Союза. Встав в 5:40-5:45 и наскоро умывшись, покидал расположение роты, чтобы к шести утра включить радио «Юность» – единственный канал (он назывался «Молодежный», вещание с 6:00 до 8:20), по которому к нам регулярно поступали свежие хиты. Подстелив шинель, лежал и слушал – Патрисию Каас и группу «Мираж», «Наутилус Помпилиус» и «Кино», Владимира Кузьмина и «Черный кофе», все подряд, что давали, без выбора, как в солдатской столовой.

«Ваш Кузьмин простой, как три копейки», – говорил на репетиции ансамбля песни и пляски рядовой Эльмир, соло-гитарист из Татарии, вздыхал («нашли чем восхищаться») и в 30 минут снимал на слух аккорды «Симоны» («Она прекрасна, как морской рассвет, на целом побережье лучше девушки нет, нет, нет») – ну нет, ничего интересного. И снова садился разучивать Стиви Уандера.

На концерте выходного дня он бодро запиливал в клубе «Симону» (восторг!), а потом погружал зал в неизбывную солдатскую печаль – «Мою любовь», еще один тогдашний хит Кузьмина, тягучий, как ночь в карауле: «Ты промелькнула и исчезла в вышине, звезда любви в прекрасном сне». Дома Эльмира ждала русская девушка, но строгие родители не одобряли ни ее, ни его увлечения гитарой. «Моя любовь, тебя мне не увидеть, нет, с тобой мне не расстаться, нет». Он почти плакал: «Что мне делать? Я люблю ее». Пока Эльмир служил, ему подбирали невесту-татарочку и нормальную профессию.

Я же переписывался с незнакомкой, студенткой из Красноярска Леной («музыка на-а-ас связа-ала»). В письмах мы обменивались впечатлениями и вырезками: в конце 1980-х каждая молодежная газета страны, от «КП» до областной, вела еженедельную рубрику о современной музыке, рецензировала альбомы и составляла хит-парады (самый знаменитый – «Звуковая дорожка» в «МК»). В Москве, Горьком, Красноярске часто писали про ленинградский и свердловский рок-клубы. А в нашем клубе, армейском, имелся не только свой ансамбль, но и проигрыватель «Вега». По субботам днем я ставил для однополчан, свободных от нарядов, грампластинки «Алисы» и «ДДТ», рассказывал историю групп и делился музыкальными новостями из горьковской газеты «Ленинская смена». Свинцовый, как небо, как пуля, как типографская строка альбом Кинчева «Блок ада» и шевчуковское «Не стреляй!». За такие песни еще год назад легко было схлопотать пару нарядов вне очереди, если не хуже. Не стреляй – это кому? Вэвэшникам! Не руби – саперной лопаткой. Не бойся. Верь. И возлюби.

Армия разваливалась, как старая, подгнившая по углам картонная коробка. Сбежав в «увал» (по договоренности с дежурным офицером или просто сиганув через забор), мы всюду успевали первыми. На выставку «Митьков», премьеру «Ассы», конкурс горьковских красавиц или первый в Горьком рок-фестиваль, где половина выступающих косила под «Аквариум», а вторая – играла тяжелый рок. Даже в театр, на редкую тогда постановку «Мастера и Маргариты» – в город с гастролями приехал Саратовский театр драмы имени Карла Маркса. Сергей Сосновский блистал в роли Коровьева, Александр Галко – Воланда, хотя я больше пялился на полуголую брюнетку Геллу, артистку Джураеву.

Раскритиковав в окружной газете «Начеку» культурно-массовую работу среди солдат, я сначала получил нагоняй, а потом, в рамках гласности (если такой умный), – приказ: сам и займись. Довольный, поехал в областной кинопрокат выбирать фильмы для нашего клуба, надеясь на что-то актуальное, жизненное – ну там «Курьера», «Маленькую Веру», «Иглу» с Виктором Цоем или «Полет над гнездом кукушки». Но оказалось, что зарубежное кино по-прежнему пребывало под запретом для военнослужащих – любое, даже производства ГДР или Польши. Ни про индейцев нельзя, ни про Освенцим. К тому же новые и популярные советские фильмы сначала разбирали кинотеат­ры Горького, потом – районные центры, после них – села и передовые колхозы, а нам оставался лишь агитационный шлак. В растерянности я читал наклейки на бобинах, ища что-нибудь стоящее, пока не увидел знакомое – «реж. Андрей Тарковский»! Эмигрант, но теперь можно.

Если «Иваново детство» зевая, но посмотрели в клубе (все же про войну), то после воскресного показа «Зеркала» я подслушал рецензии сослуживцев: хотели отдохнуть, а тут какой-то козел притащил эту чушь, вечер испортил. По счастью, почти никто не знал, кто был этим козлом. Только начальник клуба улыбался ехидно. Но я все равно упорно прокатал на следующих выходных и «Солярис», и «Сталкера».

Из увольнительной я тащил в роту бледные демократические листки, московские и местные, где молодой горьковский ученый-физик Борис Немцов призывал к свободе, хозрасчету и ускорению перестройки. Он шел кандидатом на выборах первого Съезда народных депутатов СССР. С выборов его сняли – незаконно, решил я и весной 1989-го подговорил все подчиненное мне отделение вписать в бюллетень фамилию Немцова, запоров тем самым стопроцентные показатели воинской части, получившей приказ голосовать за ректора госуниверситета. «Среди нас. Нашлось. Одиннадцать. Паршивых. Овец», – чеканил коман­дир полка, со злостью оглядывая зал, будто выдирая шерсти клок. Я посмеивался про себя: им нельзя рисковать, а мне все равно, я уже ухожу. У меня дембель.

Ротный замполит, всего год назад отговоривший меня вступать в КПСС (я хотел участвовать в ее демократизации, по солдатской квоте такая возможность была, а он: «Стас, не спеши, не надо тебе этого»), проводил меня из армии со словами: «Надеюсь, у тебя хватит ума не лезть в политику».

И я не знаю точно, кто из нас прав.

Меня ждет на улице дождь,

Их ждет дома обед.

***

Вид с Волги на Саратов. Открытка конца 1980-х

В Саратове тепло и радостно, как в детстве. Конец апреля, Волга блестит на солнце, будто в ее тихих волнах покачиваются тысячи серебряных змеек. Ослепнуть от такой красоты. По Волжской улице я легко поднимаюсь в горку, к центру города, на Проспект, наш домашний пешеходный Арбат, где всегда вьется молодежь. По дороге встречаю Диму. Такой же, как и я, страстный болельщик «Кристалла», книгочей и начинающий журналист Дима меня не узнает. За то время, что мы не виделись (Иваново, МГУ, армия), я вырос на 20 сантиметров.

К девятому классу почти все пацаны во дворе вытянулись, я же едва доходил им до плеча. Помню, как, стоя в компании, с жаром рассказывал о новом хоккеисте «Кристалла», отмечая его высокий рост. «Неужели он выше тебя?» – притворно удивился Дима. Все захохотали, я сник, получив удар под дых.

В Иванове я упорно грыз нелюбимую морковь, а дома с помощью родителей соорудил тренажер роста. Длинная узкая сетка, в которой советские хозяйки хранили репчатый лук, была подвешена за крючок в потолке, на ее дне болтался белый теннисный мячик. Каждый день не менее ста раз я выпрыгивал, будто футболист после подачи углового, и кивком головы вколачивал мяч в угол воображаемых ворот. Дасаев? Чанов? Бирюков? Неважно – гол! Так и вырос, всего за год-полтора занятий, из всех своих прежних одежек. Хочется думать, что тому причиной были мои старания, а не просто время пришло.

«Дима! – тряхнул я его за плечо. – Это же я, Стас». Он повел меня в «Аромат» – новое коопе­ративное кафе на Проспекте, тесный и душный стеклянный пенал, прилепленный к стене старого дома, где дородная армянская тетя Валя и ее подручная Лена варят лучший в городе кофе. Зато здесь – как в фейсбуке – все. И телефон не нужен. Возьми чашку кофе, выйди на улицу, сядь на прохладный подиум соседнего здания – с его бокового фасада еще не стерлись готические черты католического собора, переделанного после революции в кинотеатр «Пионер». Здесь, в теньке, где сидели с такими же чашками и курили знакомые и незнакомые парни и девушки, можно было узнать все и про всех. Валера? Час назад прошел в сторону Крытого, наверное, скоро обратно пойдет, жди, увидишь. Виталик? О-о-о, Виталя у нас в актеры подался. Новый театр в Саратове появился – «АТХ». Женька замуж вышла, с дочкой сидит. Если муж подменит, вечером сюда придет. Машка в меде учится, давно не видели.

Кооперативное кафе «Аромат» в Саратове. Фотография: oldsaratov.ru

Каждый день начинался теперь с кофе в «Аромате», а закончиться мог где угодно – на футболе, на квартире у новых знакомых за просмотром еще недавно запрещенного кино (видеосалон с прокатом – прямо напротив «Пио­нера»), в редакции газеты «Заря молодежи», на пьянке после спектакля в «Академии театральных художеств» (на всю ораву – две банки консервов, три буханки черного хлеба и много-много теплой водки) или на чьей-нибудь даче, в саду, под заливистые байки соловья.

Проведя два года за забором, я с удивлением обнаружил, что жизнь изменилась куда сильнее, чем можно было представить по ночным трансляциям программы «Взгляд» или проблемным публикациям в «Новом мире». Вокруг Ледового дворца грозно веяли буревестники чего-то нового – парковские, парни чуть старше меня или чуть моложе, прозванные так по соседнему Парку культуры и отдыха. Они, как и я, носили в школе пионерский галстук, гоняли на переменках мячик и играли в мушкетеров – не встречал ни одного пацана, кто играл бы в гвардейцев серого кардинала. Я мог тренироваться с ними в одной хоккейной группе у Виталия Федоровича Климова или в футбольной секции ДЮСШ «Спартак». С кем-то мы наверняка встречались на хоккее, где счастливо орали хором: «Кристалл», дава-а-ай!»

У пацанов, росших в 1970-е, было много общего – одна команда, одинаковые фильмы (одни на всех, где все за одного), одинаковый форменный школьный костюмчик. И вдруг – пиджак полез по швам, пуговицы разлетелись. Теперь мальчики, выросшие возле парка и в Заводском районе, организованно рэкетировали владельцев комков, торгующих сигаретами и просроченным баночным пивом.

Будто ты умер. Тренер, который сохранил Ивана Ткаченко для хоккея в лихие 90-е

Сезон-1989/90. Скамейка саратовского «Кристалла» в матче против ленинградского СКА. Фото: Николай Титов

В криминальных хрониках о Саратове тех лет я читал про двух мальчишек, своих сверстников. Дружили с детства, после армии по­шли вместе в банду, поначалу на второстепенные роли в массовых сценах грабежа и разбоя. Вскоре поднялись, обросли собственными группировками, а когда не поделили рынок, один застрелил другого, отрезал голову и пинал ее во дворе, как мяч. Превращать череп мертвого врага в чашу, мяч или пепельницу они не по Булгакову учились.

Соскучившись по журналистской работе, тем летом я брался за любой репортаж – из морга, куда привезли трупы отмороженных бойцов, или из передового степного колхоза, где финишировала одна из последних гонок социалистического соревнования. Писал, конечно, и о футболе. В середине 1980-х тренер саратовского «Сокола» Борис Евгеньевич Яковлев, седой интеллигентный старик, влюбил город в команду, привив ей шустрый, озорной футбол. В домашних матчах «Сокол» забивал по три-четыре мяча. В городе эту игру называли спартаковской или бесковской, а сейчас я бы ее уподобил – смейтесь! – лучшим образцам «Арсенала» Арсена Венгера.

«Кристалл» же теперь не выдерживал сравнения ни с «Соколом», ни с моими новыми увлечениями. Перестройка, разоружение и кризис советского хозяйства отняли почти все богатство у «Тантала» – Умнов больше не мог, как прежде, содержать команду, и «Кристалл» вечно мучился без денег. Мы уже не мечтали о «вышке», мы даже не всегда попадали в переходный турнир. Выше нас по таблице вставали не только старые знакомые из Уфы, Казани, Новосибирска, Минска, Харькова; даже «Кристалл» – другой «Кристалл», из Электростали! – смотрел на Саратов сверху вниз.

Зато осенью 1989-го, вернувшись к учебе на второй курс журфака МГУ, я получил невероятный для прежних лет подарок: в Москву впервые приехали команды НХЛ, «Калгари Флэймс» и «Вашингтон Кэпиталс».

Первые русские за океаном, массовые жалобы на Тихонова и серия против «Калгари» и «Вашингтона», которая больше не «супер». Советский хоккей и Перестройка. Следующая глава из книги «Кристальные люди»

«Кристальные люди: Записки о советском хоккее, сделанные с любовью саратовским мальчиком, мечтавшим стать вратарем и играть как Третьяк или Мышкин». М.: 5 Рим, 2018

Автор книги – Станислав Гридасов, известный спортивный журналист, основатель сайта Sports.ru, бывший главный редактор журнала PROспорт.

Специальная акция для читателей сайта – книга «Кристальные люди» (подарочный вариант, 1136 страниц, альбомный формат, больше 1000 уникальных иллюстраций) с автографом автора – всего за 1200 рублей.

Для того, чтобы приобрести книгу, напишите автору (gridasov) на почтовый ящик mail.ru и укажите в теме письма промо-код SPORTS72.

Ознакомиться с избранными главами из книги можно по этой ссылке.

Подписаться на telegram-канал «Гридасов с бородой»

Фото: РИА Новости/Фред Гринберг (2); globallookpress.com/Evguenii Matveev/Russian Look (5,6)