3 мин.

ДО ПОСЛЕДНЕГО ЗАНАВЕСА

37

Кому на роду суждено быть повешенным - точно не утонет. А если утонет - то его достанут, оживят, и снова выпустят в жизнь - как в аквариум, в котором нет места веревкам, мылу и табурету. 

И аквалангу там тоже места нет.

Зато там есть обычный оцинкованный бак на двадцать литров, который, будучи запросто пробитый одним легким движением среднего пальца, оставляет в кинематографической вечности Великого Мастера по имени Сан-Саныч.

И еще там есть лошадь и шпага, и плащ королевского мушкетёра Де Тревиля, давшего путёвку в жизнь наивному идеалисту Д'Артаньяну.

И снайперская винтовка Василия Кораблёва, так и не порвавшая посконный путь Витьки-Антибиотика.

А еще там пылится протокол сержанта милиции, решавшего наивные проблемы хрущевской оттепели с шагающим по Москве Никитой Михалковым.

Там неспешно наворачивает обороты и мешки с мукой мельница, на которую безбашенно забредал золотухинский Бумбараш.

Там суетливо бегают вокруг инкассаторской машины Никулин с Евстигнеевым, на старости лет решившие умыкнуть из благих побуждений музейное полотно, и навеки оставшиеся в анналах как "Старики-Разбойники".

Там покрывается тиной "Вальтер" Штирлица, вдумчиво застрелившего во имя спасения пастора Шлага провокатора Клауса.

И гоголевский нос тоже там - под взором дурноватого полицмейстера, выбивающего из привычной действительности майора Ковалева последние остатки здравомыслия.

Где-то там зарастает тысячелетней паутиной клетка, в которую злыдень Горгон засадил несчастного Мая, ожидая сказочных потоков золота в заражённой бубонной чумой "Сказке Странствий".

А где-то за клеткой Мая вереницей ютятся гробы, пользующиеся дичайшим спросом на Диком Западе: в городке, забытом людьми и Богом, но так отчаянно возвращенным в Жизнь мистером Фёстом и братьями Люмьер.

Там пылится Хламида Левия Матвея - чьими стараниями Иешуа был снят с креста, но до сих пор не удостоился одобрения "истеблишмента" нашей грешной Земли, несмотря на гений Юрия Кары.

А телевизор, заботливо восстановленный космонавтом Павлом Кавешниковым для своей потерянной казанской сироты-дочки, до сих пор круглый год показывает "Голубой Огонек".

И еще там стоит с хлыстом на арене адского цирка господин Стефенсон, которому так удачно продали Пеппи-Длинный Чулок...

В этом аквариуме чего только нет.

Кто-то назовет этот паноптикум цирком - и будет стопроцентно прав. И любой урожденный Дуровым был бы обречен на развеселую жизнь потомственного понимателя зверей: повседневную вольтижировку с брыкающими мустангами, пожимание лап нетрезвым медведям с балалайками, сование головы в пасть недобрым крокодилам, и прочие каторжные удовольствия "раба арены". А ведь звери просто по-человечески хотят, чтобы их ПОНИМАЛИ.

И Дуров (будучи настоящим, ПОТОМСТВЕННЫМ Дуровым) - их понимал. Но его генетическую страсть в пубертатном возрасте странным образом перебила пьяная Мельпомена, и - приписанный к арене, - он поменял проверенный манеж пятисотлетней династии на неясную улыбку нарождающейся советской послевоенной кинематографии.

Вот так, с первым криком: "МОТОР!", и сухим щелчком хлопушки манеж был оставлен на попечение воцирковленных родственников, и арена навсегда потеряла талантливого дрессировщика. Зато театр и кино обрели гениального АРТИСТА.

Вот так лефортовский забияка, коему на роду было суждено взвешивать свой талант на цирковых лонжиях, сделал главное в своей жизни сальто-мортале.И ни цирк, ни кино, ни театр никогда об этом не жалели.

Потому что на экране и на сцене он черт знает сколько раз тонул, прыгал и дрался - а благодарная публика неизменно рукоплескала, восторгалась, и боготворила. И будь я проклят, если не перечислю дюжину своих друзей, в отрочестве пытавшихся повторить бессмертный фортель Сан Саныча с баком, и успешно переломавших свои несозревшие длани...

Будь я проклят.

Его любили все пацаны восьмидесятых - безудержно и безоглядно. Как своего в доску. И не имело значения, в кого мы играли во дворе - в наших буйных головушках все равно сидели Де Тревиль и Д'Артаньян. И все мы тогда были гасконцами.

Так ведь и он был тоже в чем-то гасконцем - честным, горячим, и по-детски бессмертным.Успехи не срывали ему голову, а неудачи - не останавливали.

И свой выход на арену он отработал мастерски.

Это был чертовски изысканный аллюр. 

По-цирковому: чистый парад-алле.

Так больше не играют...

И ещё - он шёл по жизни, смеясь. Жил, как играл. А играл - как жил.

Всё по-настоящему.

С первой хлопушки - и до последнего занавеса.