20 мин.

Большие люди. Анна Дмитриева: приличные мужчины долго думают, а другие Шараповой не нужны

546

Автор: Сергей ЩУРКО

Наверное, славно было бы работать под ее началом. Анна ДМИТРИЕВА не только замечательный журналист и, по сути, живая история советского тенниса, еще в 1958 году ставшая финалисткой юношеского “Уимблдона”, а затем выигравшая 18 титулов чемпионки СССР, но еще и очень интересный человек.

Я сижу напротив Анны Владимировны на кухне ее московской квартиры и, слушая мягкий, знакомый миллионам болельщиков голос, представляю, как здорово было бы заходить в ее кабинет главного редактора дирекции спортивных программ канала “НТВ-плюс” после работы. И просто говорить за чаем. Не о бегающих на экране 24 часа в сутки мужчинах и женщинах в спортивной форме, а о тех еще временах, свидетелем которых она была. Расспрашивать о людях, о которых мы могли прочитать только в книжках — мемуарах да учебниках истории.

— Больше всего меня поражало то, что вашей крестной мамой была Ольга Книппер-Чехова...

— Все просто объясняется: мой папа был театральным художником во МХАТе и очень дружил с Ольгой Леонардовной. Нельзя сказать, что у нее существовал салон в общепринятом значении этого слова, но круг близких людей, куда входил и отец, собирался регулярно. И когда я появилась на свет, она принимала самое деятельное участие в моем существовании.

Конечно, будучи ребенком, мало понимала, кто является моей крестной. Для меня Книппер была приятной старушкой, у которой всегда тепло и уютно. Она приглашала меня на обеды, где собирались и взрослые. И первый раз колбасу попробовала у нее. Это было так вкусно, что я съела всю, получив, правда, потом указание, что так делать нельзя. А коллега папы, умершего через семь лет после моего рождения, художник Борис Эрдман (он тоже меня опекал), сказал, что по такому случаю пригласит Аню на колбасу специально. И пусть она съест ее, сколько захочет. Детские воспоминания...

Вообще мхатовцы в то время собирались с большим энтузиазмом и вне театра. МХАТ ведь в начале войны эвакуировали — сразу в Саратов, потом в Свердловск. И театралы привыкли существовать одной большой семьей. Но даже у самых известных актеров того времени имелся пиетет перед Ольгой Леонардовной, и он, конечно, был объясним. Она была человеком, что называется, из “тех еще времен”.

— Книппер-Чехова рассказывала вам о своем знаменитом муже?

— Нет, а я почему-то не спрашивала, хотя в школе мы его проходили. Этот пробел восполняли скорее мама и бабушка. Ольга Леонардовна была уже старой женщиной и редко выходила из дома, больше к ней приходила я. А советы получала большей частью практические. Например, какие платья стоит взять с собой на турнир в Англию, чтобы выглядеть там пристойно.

— Говорят, ваш отец заснул дома у Булгакова на читке “Мастера и Маргариты”.

— Да, так и было, но он это сделал на правах друга Михаила Афанасьевича, практически члена семьи. Елена Сергеевна, его супруга, была не очень довольна, потому что папа при этом еще и пролил чай. Думаю, она его немного ревновала к Булгакову, потому что, когда тому хотелось побыть одному, он непременно брал с собой моего отца и они отправлялись гулять. Понятно, что вместе выпивали и это ее раздражало.

Кстати, потом с удивлением узнала, что у Елены Сергеевны после Булгакова было много романов. Мне почему-то казалось, что она должна быть верным хранителем его памяти и архива. Выходит, те же бутербродики она делала и другим...

— Во всем виновата наша любовь к красивым историям. Живые люди всегда проще бронзовых копий.

— Все же надо признать, что Елена Сергеевна совершила действительно отважный поступок, когда ушла от своего мужа-генерала пусть и к талантливому, но тогда бедному литератору. Это была красивая любовь.

— Признаюсь, Чехов и Булгаков являются моими любимыми писателями, но первого все же люблю больше. За активную подвижническую деятельность.

— Чехов мог быть самим собой в отличие от Булгакова — в том мире, в котором тогда жил. Кто знает, если бы он стал влиятельным литератором, а не гонимым, то тоже за кого-нибудь бы хлопотал, а тогда ему просто приходилось выживать. Да и кроме того, давайте помнить, что для писателя писать в стол — это мучительно.

Я знала о существовании Булгакова давно и очень удивлялась, что в школе мы его почему-то не изучали. Кстати, впервые прочла “Мастера и Маргариту” на французском. Купила роман в 1962-м, когда полетела на соревнования в Париж.

Вообще на разных этапах жизни мне нравились разные авторы. Сейчас, например, не хочу возвращаться к Достоевскому. А когда открывала его для себя в 25 лет, по сути, жила в мире его героев. То же самое и с Толстым. В школе читала его из-под палки, а когда появились дети и надо было убивать время, пока они спали, перечитала “Войну и мир” и просто влюбилась в автора. Аналогично с Герценом. Когда говорю всем: прочтите “Былое и думы”, люди удивляются. Мол, ну что вы... А там ведь оторваться нельзя!

— Что читаете сейчас?

— Современные писатели у меня “не получаются”. Может, исключением стала только американка Донна Тартт. Мне кажется, она очень интересный автор, лауреат Пулитцеровской премии.

— В Беларуси на слуху премия другая — Нобелевская.

— Алексиевич не читала и не хочу. Просто догадываюсь, о чем ее книги. Да, наверное, все очень правильно и хорошо, но тяжело... Впрочем, это характерно для Нобелевской премии по литературе, она всегда была немного политизирована. Кстати, “Доктор Живаго” Пастернака тоже один из моих любимых романов, который можно перечитывать многократно в попытке понять, как хорошая идея стала ужасной.

— “Живаго” впервые напечатали в СССР через 30 лет после того, как он был издан на Западе.

— Такая была страна. Бабушка, которая меня воспитывала, происходила из “бывших”. Дедушку посадили и расстреляли, ее выслали, потом реабилитировали и поэтому все, что открылось в эпоху перестройки, не оказалось для меня секретом. Что, впрочем, ни в коей мере не мешало мне в школе заниматься всеми привычными для советского пионера делами типа сбора макулатуры. В этом плане я была по-советски активным ребенком. Помню, однажды в классе мы готовили подарки товарищу Сталину и бабушка, узнав об этом, твердо сказала: “Ни в коем случае!”. Я удивилась, но мне хватило ума не задавать ей вопросов.

— Каково было с таким воспитанием впервые выехать на теннисный турнир в Англию?

— Мы поехали туда с Андреем Потаниным и двумя нашими руководителями. Они тоже были озабочены, чтобы в глазах иностранцев мы выглядели приличными детьми. В этих целях с нами были проведены профилактические беседы о правилах поведения за столом, а Андрею еще и пижаму купили. Предполагалось, что английские дети обязательно надевают ее перед сном. Андрей ее просто ненавидел. Ему было сложнее, меня все-таки родные муштровали, а он вырос в простой рабочей семье.

— Принято считать, что теннис всегда был уделом творческой интеллигенции.

— Как раз таки после войны он был отнюдь не модным. Им занимались самые разные люди. Никто туда особенно не рвался. Я и сама там оказалась случайно. Все помыслы были связаны с катком в соседнем дворе. Родители же боялись, что я стану неуправляемой и обязательно свяжусь с дворовой компанией. Потому и решили отвести меня на теннис. Но опять же заниматься начала, по современным меркам, совсем поздно, чуть ли не в 12 лет.

Кстати, на Западе теннис тоже не был привилегированным видом. Из аристократов спортсмены не получаются. В Австралии ракетку брали в руки дети из фермерских семей. На полях расставляли сетки, получали первые уроки. Уже потом переезжали в город. Во всяком случае, именно таким был путь к вершинам Рода Лейвера и Нила Фрезера — тогдашних суперзвезд мирового тенниса.

— В ваше время в теннисе можно было заработать?

— Я уже заканчивала карьеру, когда появились деньги — после 1968 года, тогда теннис стал профессиональным. Ольга Морозова и Саша Метревели уже сдавали всю заработанную валюту.

— Представляю, с каким лицом они это делали.

— Что вы, все советские люди были так напуганы, когда организаторы турниров вручали им доллары или фунты, что сдавали их в Союзе абсолютно спокойно.

— Не сомневаюсь, что были одной из самых завидных советских невест — красивая, молодая, успешная, часто выезжающая за рубеж.

— Конечно, я всегда чувствовала к себе интерес со стороны ребят что в школе, что в университете. Но родители держали меня в ежовых рукавицах. Мальчики, которые хотели ухаживать за мной, обязательно представлялись отчиму, и он сортировал их довольно строго. В семье знали всех партнеров по теннису, и Саша Метревели и Андрей Потанин были наполнены чувством ответственности за меня. Андрей был немного неуправляемый, но очень талантливый. В отличие от нас он раньше начал взрослую жизнь, был весьма популярен, но при случае с удовольствием приезжал к нам домой покушать. Бабушка его кормила и контролировала на всякий случай.

— Выходить замуж вы все же предпочитали не за спортсменов, а за внуков знаменитых советских писателей.

— Это не расчет, а простое совпадение. Другом моего первого мужа Миши Толстого был Митя Чуковский, за которого я вышла замуж второй раз.

— Корнея Чуковского хорошо помните?

— У Корнея Ивановича были разные этапы в жизни, в том числе и те, когда его организованно травили. Одно только “Тараканище” чего стоило. Но я застала уже тот период, когда он был на пьедестале, и прекрасно помню, как он стремился помогать людям, казавшимися ему интересными, в том числе и материально. Понятно, что мне была интересна его реакция на первые свои заметки. “Ну что ж, — говорил он, — неплохо для первого раза. Благодаря тебе я узнал, что слово “свечка” имеет еще и спортивное значение”.

Когда Митя служил в армии, я жила на даче в Переделкино и мне приходилось общаться с Корнеем Ивановичем довольно тесно. По сути, опекала его. И этот период был важным для меня с точки зрения общего образования и литературного мироощущения. У нас не бывало прозаических разговоров, мы всегда говорили о том, что его волновало или было полезно мне. Даже когда Чуковский плохо засыпал и ему читали на ночь, он подбирал книги, которые могли быть нам полезны. Но выбирал то, что я точно читать бы не стала — скажем, Мамина-Сибиряка или Леонида Андреева.

— Бедная Анна.

— Конечно, мне хотелось все побыстрее закончить и уйти, и когда, казалось, он уже уснул, я на цыпочках шла к двери. И вдруг совершенно неспящим голосом Корней Иванович говорил: “Ну, неужели неинтересно, чем там все закончилось?” У него был редкий дар — талант общения с самыми разными людьми. Думаю, это было главным, что позволило ему, когда-то очень молодому человеку, приехавшему в Петербург, войти в круг самой изысканной литературной общественности и быть там принятым. Он стал критиком и позволял себе любые суждения, не всегда приятные, и все равно был любим. В первую очередь из-за таланта общения.

— Предполагаю, что, придя в журналистику, вы уже этим необходимым достоинством обладали. Хотя ваш будущий шеф в спортивной редакции Гостелерадио Александр Иваницкий любил повторять, что спортсмены хорошо знают только собственный вид спорта.

— Я интересовалась разными видами. И контролировала своих сверстников. Очень хорошо помню, как начали свой взлет братья Майоровы и Вячеслав Старшинов — мы всегда общались на ту тему, которая им близка. Спортсмены прежде всего любят говорить о себе. Например, если Евгения Кафельникова сейчас начать спрашивать, как играет Надаль, он не сразу пойдет на общение. А если вспомнить, как Женя сам в первый раз что-то выиграл, то раскроется.

— Непробиваемые люди были в этом плане?

— Мне повезло, я не должна была общаться со всеми, чаще всего выбирала, с кем мне интересно. Трудно было, когда поставили вести матч Каспаров — Карпов. Там были такие страсти, что Толя Карпов, с которым были хорошие отношения, немного ревновал меня, думая, что болею за Каспарова.

— А вы за кого были?

— За Каспарова. Потому что с ним связывались надежды на изменение жизни нашей страны. Страна в конце 80-х разделилась на две части. Те, кто был за старую советскую власть, болели за Карпова. Те, кто хотел перемен, — за Каспарова. Хотя оба тогда были еще довольно далеки от политики.

— Как вы сейчас относитесь к Каспарову?

— Он имеет свою позицию, и это очень хорошо. Это говорит о принципиальности человека. Но то, что Гарри Кимович ведет себя в этой принципиальности как ортодокс и бывший большевик — я и больше никто, — не идет на пользу делу.

— Кто ваш любимый спортсмен?

— Жизнь длинная, и приоритеты меняются. На меня сильное впечатление произвела победа Владимира Сальникова на Олимпиаде в Сеуле. Тогда на него уже никто не ставил. У нас с ним всегда были хорошие отношения. Мы жили в те времена, когда взять интервью после соревнований нормой не считалось.

На Играх доброй воли Володя выиграл заплыв с мировым рекордом. По современным меркам, я совершенно спокойно пошла бы в микст-зону и взяла бы у него интервью. А тогда это было невозможно. Но в программу “Время” это интервью запланировали. И я нашла в нашем “Олимпийском” стеклянный заборчик, прокричала из-за него: “Володя!” и бросила микрофон. Сальников его поймал и дал интервью через стекло, из-за которого оператор его снимал.

Подобное произошло и с Александром Тихоновым. На Олимпиаде в Лейк-Плэсиде в 1980-м тоже обходились без коридора для журналистов. Я была в этот день свободна и поехала смотреть биатлон. Как вдруг мне позвонили и сказали, что необходимо интервью. Помчалась на финиш, увидев там Сашу, прокричала ему и бросила микрофон... Тихонов блестяще справился. Разумеется, чтобы человек согласился на такой формат общения, надо быть с ним в приятельских отношениях.

— Тот же Иваницкий говорил мне в интервью, что очень мало спортсменов находят себя в жизни после окончания карьеры.

— Да, не все могут быть творческими личностями, а большой спорт не дает возможности приобрести специальное образование. Поэтому, когда все заканчивается, сверстники уже далеко. Иваницкий, кстати, из той редкой породы атлетов высокого класса, кто всегда готовил себя к другой жизни. Он был очень образован и считал необходимым интересоваться самыми разными темами. Был воспитан, хотя рос в такой среде, где этим особенно не заморачивались.

— Он был хорошим руководителем? Ваша коллега Нина Еремина дала Иваницкому уничижительную характеристику.

— Руководитель не может нравиться всем. Иваницкий видел мир таким, каким хотел видеть. Мне, например, он помогал. Во-первых, принял на работу, не побоявшись, что за мной тащился шлейф подруги Солженицына.

— Как просто, мимоходом, вы об этом факте упомянули.

— В том-то и дело, что факта не было. Хотя “подруга Солженицына”, конечно, звучит довольно лестно. Впрочем, когда будущий нобелевский лауреат жил на даче Корнея Ивановича, он вел весьма закрытый образ жизни. Ему надо было выживать в том мире, который был к нему жесток. Хотя, конечно, в домашнем общении за столом он был вполне общительный и милый.

— На Гостелерадио СССР существовало много табу.

— Это была не цензура — мы просто знали, что не должны делать. Например, перед чемпионатом мира по хоккею меня отправили готовить материал о советской сборной. Я записала нормальные советские интервью с Борисом Михайловым, Петровым и Якушевым. Причем последнее было самым интересным, потому что Сашу взяли под большим сомнением. У него были сложности во взаимоотношениях с прошлым тренером, мы говорили о разном: о психологии спорта, о поисках себя. Якушев не говорил так, как надо, безапелляционно и уверенно: мол, наша задача выиграть и мы это непременно сделаем во славу отечественного спорта. И когда я показала смонтированный материал редактору, он сразу же забраковал Якушева. Дескать, зачем нам это надо? “Давай этих бодрых ребят!”

Таких мелочей было много. Например, мы всей страной боремся за здоровый образ жизни и проводим “День коньков”. Я приезжаю снимать сюжет и понимаю, что все это профанация и липа, никаких коньков там нет, а соревнования проводят просто для галочки. Делаю совсем другой сюжет, который тоже ложится на полку со словами уже другого редактора “Аня, ну кого это волнует?”. И ведь мы не против советской власти, мы за нее, но...

— С кем из великих тренеров было интересно общаться?

— С главным тренером сборной страны по плаванию Сергеем Вайцеховским. Он говорил ярко и интересно о том, что его волновало. Виктор Тихонов был очень закрыт. У нас были давние динамовские отношения, и он никогда не отказывал в интервью, но ответы всегда были формальными и, конечно, журналистского удовлетворения не приносили.

Мне очень нравился Вячеслав Платонов — я с ним разговаривала, когда он уехал работать в Финляндию. Был очень интересен и всегда открыт для общения. Хотя кто знает, насколько он был бы откровенен, если бы оставался тренером сборной по волейболу. В такой должности всегда появляются рамки, выходить за которые, как правило, мало кто рискует.

Ваш Володя Парфенович очень нравился. Ведь в чем смысл журналистской работы? В умении почувствовать появление новых звезд. В 1979-м он был еще никем, но я, что называется, положила на него глаз. И сделала большой репортаж о молодом победителе Спартакиады народов СССР. Потом, когда Володя выиграл в олимпийской Москве три золота, наше общение, естественно, было продолжено. Парфенович — очень интересный спортсмен и собеседник. Я и после спорта следила за его судьбой, знаю, что он был депутатом и до сих пор имеет свою позицию, что опять-таки хорошо.

— Приходилось вам общаться и с советским теннисным вундеркиндом конца 80-х — Наташей Зверевой.

— Наташа — очень талантливый и очень сложный человек. Помню период, когда она была маленькой и симпатичной в общении. Но потом, когда подросла, стала в этом плане очень трудной. Мне кажется, у нее не было образовательной основы и, когда надо было принимать другой мир, у Наташи начался душевный раскардаш.

— Не у всех крестной была Книппер-Чехова.

— Это совсем не обязательно. Оля Морозова, например, из очень простой семьи, но с нормальным человеческим пониманием, что такое хорошо и что такое плохо. А Наташиному отцу, Марату Николаевичу, всегда казалось, что он какой-то гонимый и нелюбимый в собственной стране. Видимо, это мироощущение он передал и дочке. Во всяком случае, я чувствовала у нее элемент раздражения при общении с соотечественниками.

— Виктория Азаренко тоже не является любимицей белорусских журналистов.

— Когда с ней вижусь, она очень доброжелательная. Просто у нее был агент — жена ее бывшего тренера, которая к ней никого не подпускала. И то ли Вика положилась на нее, то ли та надавила, но с Азаренко стало очень трудно договориться об интервью. Но я ее довольно много комментирую и создаю для зрителей ее мир — следует признать, весьма положительный. Саша Метревели даже подтрунивает надо мной, когда начинаю Вику хвалить. “Ну все, Аня, Лукашенко обязательно даст тебе за Азаренко Героя Беларуси”. Вообще, мне кажется, журналисту надо встретить Вику на улице и договориться об интервью напрямую — уверена, она не откажется. Я знаю ее маму, она мне даже как-то передавала слова благодарности. Но опять же, все они росли на моих глазах и уже тогда знали, кто такая Анна Дмитриева.

Ваша Азаренко — очень интересная девушка. Во-первых, в теннисе она прямо противоположна себе в жизни. По своей сути она ласковая и доброжелательная, сейчас, может, стала постарше и пожестче — из-за драмы личного характера. Но раньше была ребенком, а сейчас делает из себя монстра. Не знаю, может, с помощью тех же самых агентов. Выходит на корт, как на боксерский поединок, — в капюшоне, в наушниках... Мне не очень приятно наблюдать эту картину. Хотя понимаю: она себя отгораживает. Вика ведь всю жизнь боролась со своими слабостями. Раньше, когда ее игра прерывалась парой ошибок, у нее начиналась истерика. Она плакала и бросала ракетку. Может, сейчас, в новом имидже, Азаренко пытается от этого уйти.

Вика мне любопытна во всех проявлениях. С одной стороны, она играет в мощный теннис, а с другой — он не дает ей выигрыша. Шарапова играет аналогично, но там все проще: или в аут, или туда. А Азаренко не может, она должна каждый розыгрыш перемолоть, у нее двойная нагрузка. Такой стиль очень тяжелый, и Вика каждый раз все это преодолевает.

А вспомните, какой веселой она раньше была с этим Редфу? Значит, может быть другой. Повторюсь: меня Вика очень занимает. Я словно придумала себе какой-то образ и в этом нахожу интерес. Ведь все равно принимаю ее как нашу.

— А с Шараповой вам легко общаться?

— У нее папа, с которым не хочется разговаривать. Тем не менее он удивительным образом сумел воспитать дочку, которая в этом плане ведет себя безупречно. Конечно, если ее схватишь на улице, она с тобой беседовать не будет. Найдет возможность уклониться, да и вообще не факт, что ее так просто можно встретить в городе. Но что касается официальных взаимоотношений с прессой, она все знает и ведет себя весьма доброжелательно. Конечно, может, не скажет ничего из того, что не хочет сказать, но какие-то темы охотно поддерживает. Во всяком случае, ни я, ни мои корреспонденты не испытывали с ней трудностей.

У Маши есть агент. Он американец и русского не знает, тем не менее активно интересуется всем, что мы говорим в своих репортажах о Шараповой. Если возникают какие-то вопросы, мы их обсуждаем, потому что надо быть в хороших отношениях со всеми игроками. Мне нравится, что Маша, хотя и живет в Америке, называет себя российской теннисисткой. Это говорит о ее позиции и мироощущении.

— А мне Мартина Хингис всегда была симпатична.

— У нас почему-то считают, что я ее тоже люблю, хотя это не так. Но девушка она, безусловно, талантливая. У нее удивительное игровое чутье. Такое чувство, что внутри Мартины находится компьютер. Она хороша начала, но потом сломалась, когда начал превалировать мощный силовой теннис. Сейчас Хингис вернулась, хорошо играет в паре, и это как минимум любопытно.

— Почему они возвращаются?

— Женщине легко уйти из спорта — надо просто родить. Но не у всех получается. Почему сестры Уильямс играют до 35? Значит, не могут найти свой мир, в котором будут востребованы как женщины. Так и Хингис. У нее всегда были романы, был даже муж, но, видимо, все эти явления случайного порядка. Думаю, такая же проблема и у Маши Шараповой. Ну, какой нормальный мужчина подойдет к ней с намерением поухаживать?

— Многократный чемпион вроде Овечкина.

— А она с ним, может, и не захочет. Какой-нибудь американский футболист? Ей с ним неинтересно будет. А нормальный человек сто раз подумает: зачем мне это нужно?

— Страшно.

— Приличный будет много думать, а неприличные не нужны.

— Тонко вы подметили. Вот что значит семь лет работы в качестве главы спортивной редакции канала “НТВ-плюс”. Изучили мужчин от и до?

— Ну, какие еще мужчины — они всегда были для меня мальчиками. А я, старая тетка, возилась с ними, как в школе или в детском саду. Хотя сейчас они уже все суперзвезды и ходят, надув щеки.

— С удовольствием дают интервью друг о друге.

— Мне неприятно их читать.

— Кто был вашим любимцем?

— Не сказать, что любимцем, но с Васей Уткиным много работала. Мне не нравится, что он занимается шантажом. И со мной это делал.

— Боролся за денежные знаки?

— Просто в какой-то момент подумал, что забыт — и решил о себе напомнить. Сейчас вроде как Черданцев в фаворе, но я им много не занималась.

— Почему Василий не побрился налысо, как обещал?

— Да ну, если он при его полноте был бы еще и лысым... А что обещал это сделать... Мало ли какую ерунду он говорит. Все его бесконечные высказывания — это ведь чушь собачья. Уткин очень фальшивый стал. Вася уже сам себя не знает. В нем очень много честолюбия, и оно не дает ему возможности насладиться работой.

— Женить Васю надо.

— Я хотела, но для этого ему надо похудеть.

— Так уже.

— Еще надо. А кандидатура есть.

Признаться, кандидатура есть и у меня, и на правах журналиста, кажется, умеющего располагать к себе собеседников и искренне интересоваться делами героев своих публикаций я откладываю в сторону ненужный уже диктофон. Чтобы обсудить столь тонкий вопрос с человеком, похоже, знающим об этой жизни все...

http://www.pressball.by/articles/author/others/92413

>

Просмотров всех постов блога на эту неделю:

 

Просмотров всех постов блога в ноябре 2015 года:

Просмотров всех постов блога в 2015 году:

logoWTA