Альбер Камю называл футбол университетом. Философ был вратарем, а интервью после Нобелевской премии дал на «Парк де Пренс» 

Вадим Кораблев – о настоящей любви. 

«Всем, что я наиболее твердо усвоил о морали и долге, я обязан футболу».

Вряд ли текст про Камю и футбол можно начать еще пошлее, но важно привести эту известную цитату сразу: во-первых, Камю красиво формулировал мысли, а во-вторых, в этих словах выражено все его трепетное отношение к игре.

Вообще-то мы не привыкли, что люди склада Камю увлекаются спортом. Он один из главных представителей экзистенциализма – философского течения, немыслимого без страха. Камю не любил, когда его ограничивали одним направлением, но это было неизбежно: его герои («Посторонний», «Чума», «Миф о Сизифе») одиноки, обречены, против них целый мир. Камю безупречно описывал мрак и пустоту, мастерски делал из грустного романтичное. Ведь величайший вопрос жизни, согласно Камю, – как остаться человеком в мире людей?   

Да, непросто поверить, что такого увлекал спорт. Скорее ему подходит изучение древних мифов или прогулки возле кладбища, но Камю правда обожал футбол. И даже играл сам – причем серьезно. 

Бабушка била Камю за то, что на футболе он портил обувь. В 18 Камю закончил играть из-за туберкулеза, но тренировал школьников и не пропускал матчи парижского «Расинга» 

Детство Камю – это страдания и потери. Он родился в 1913 году в алжирском городе Мондови, который тогда был частью Франции. Папа – смотритель винного погреба, мама – неграмотная испанка. Во время Первой мировой войны отец служил в легкой пехоте, в 1914-м его убили. Чтобы содержать семью, мама работала сначала на фабрике, а затем уборщицей. Почти все время за Камю следила бабушка, которая обращалась с ним не просто строго, а жестоко: если внук ленился или что-то делал не так, она могла ударить его несколько раз толстой плеткой по ногам и ягодицам. 

Особенно бабушку злил футбол. Камю часто играл возле дома, и когда возвращался в грязной одежде или рваной обуви, она сурово его наказывала – денег на новую не хватало. Поэтому Камю стал вратарем, размышляя так: меньше движений – целее вещи.  

В неоконченном автобиографическом романе «Первый человек», который Камю называл своей будущей «Войной и миром», он писал: 

«Краткие моменты стыда сразу же забывались в классе, где Жак вновь обретал превосходство, и в школьном дворе, ибо на футбольном поле он был царь. Однако это царство было запретным. Потому что двор в школе был цементный, и подметки снашивались там с такой быстротой, что бабушка запретила Жаку играть на переменах в футбол. Она покупала для внуков грубые, наглухо закрытые ботинки, которые казались ей вечными. Вдобавок, чтобы продлить их существование, она отдавала их в мастерскую, где их подбивали огромными гвоздями, имевшими целых два полезных свойства: они укрепляли подметку и с головой выдавали игрока в футбол». 

Окончив школу с отличием, Камю поступил в лицей, где с ним произошли две фундаментальные вещи: он прочитал Ницше, Мальро, Пруста и Достоевского, а еще попал в юношескую сборную лицея по футболу. И это было не менее ценно, потому что его зауважали ученики из состоятельных семей, а приятные строчки в командной газете (например, «Великолепный матч вратаря Камю») вдохновляли писать и ставить первые пьесы. 

Камю даже приписывают пару товарняков за сборную Алжира – хоть он и был частью Франции, все равно играл неофициальные матчи. Развить футбольную карьеру у Камю не получилось из-за болезни: в 18 писатель стал отхаркиваться кровью и несколько месяцев провел в больнице с туберкулезом. Ему запретили тяжелые нагрузки, а после выздоровления он всю жизнь наблюдался у врачей. 

Камю не хотел сдаваться, пробовал бегать со знакомыми, но через несколько минут задыхался. Так он перестал играть – и начал смотреть. Работая во время Второй мировой редактором газеты Paris-Soir, Камю по воскресеньям ходил на матчи любимого парижского «Расинга» – одной из главных команд Франции 1930-х, которая сейчас карабкается в третьей лиге. В разные годы за нее поиграли Эрнст Хаппель, Пьер Литтбарски, Давид Жинола и Энцо Франческоли.

В 1941-м Камю вернулся в алжирский город Оран и преподавал там французский язык в частной школе. Но этого было мало: Камю не только вел занятия, но и тренировал школьную команду. Вернувшись в Париж, Камю продолжил ходить на стадион и очень расстраивался, когда матчи «Расинга» отменяли из-за неспокойной обстановки. Причем он переживал не только за себя: в его записной книжке были такие размышления про человека с именем Этьенн Виллаплан, однофамильца легенды «Расинга» Александра Виллаплана:  

«Этьенн Виллаплан, с тех пор как футбольные матчи запретили, скучает по воскресеньям. Как он проводил воскресенья раньше! И как проводит теперь: слоняется по улицам, поддевает ногой камни, стараясь забросить их прямо в водосточные люки («Один – ноль», – говорит он и добавляет, что дело дрянь). Он вмешивается в игры детей, если те гоняют мяч. Выплевывает окурки и подкидывает их ногой (в начале, разумеется. Под конец он стал беречь окурки)».   

К 1947-му Камю прославился: издал «Постороннего», «Миф о Сизифе» и «Чуму», познакомился с Жан-Полем Сартром и начал ездить с лекциями по миру. Путешествия цепляли еще и из-за шанса увидеть другой футбол: в книге Оливье Тодда «Альбер Камю, жизнь» говорится, что, прилетев в Бразилию в 1949-м, он первым делом попросил кураторов сводить его на местный матч. 

Чтобы вы окончательно убедились, насколько Камю свой. Вот факт, который вспоминали его друзья: на улицах философ чеканил и пинал пустые банки из-под газировок. 

Выиграв Нобелевскую премию, Камю дал интервью на «Парк де Пренс» во время матча. Он писал, что на стадионе чувствует себя ни в чем не повинным 

В 1957 году Камю получил Нобелевскую премию «за огромный вклад в литературу, высветивший значение человеческой совести». Тогда же он в очередной раз высветил любовь к футболу. 

Через неделю после новости о победе Камю французское телевидение записало с ним большое интервью. Тоже представили уютный кабинет с гладким столом из дорогого дерева и полки с книгами на заднем плане? Зря, потому что писатель выбрал для разговора декорации «Парк де Пренс» – они общались с журналистом прямо на трибуне во время матча «Расинга». 

Обязательно включите видео: там есть прекрасный диалог, начавшийся с реплики журналиста про вратаря, который пропустил нелепый гол: 

– Кажется, он не в лучшей форме. 

– Не вините его. Если вы встанете в ворота, узнаете, насколько это тяжело. 

Футбольное амплуа Камю идеально ложится на его образ. Недавно мы писали про книгу последнего победителя Нобелевской премии Петера Хандке «Страх вратаря перед одиннадцатиметровым». По сути, это посвящение Камю: главный герой, убивший человека (отсылка к «Постороннему»), – бывший вратарь. И это совсем неудивительно, потому что голкиперы, как и персонажи Камю, находятся в отчуждении: часто скучают, пока команда разбирается на чужой половине поля, не празднуют голы с партнерами, играют в другой форме. 

В мире литературы не только Камю и Хандке романтизировали вратарей. Владимир Набоков, который защищал ворота Кембриджского Тринити-колледжа, как-то написал: «В большей мере, чем хранителем футбольных ворот, я был хранителем тайны. Сложив руки на груди и прислонясь к левой штанге, я позволял себе роскошь закрыть глаза – и в таком положении слушал плотный стук сердца, и ощущал слепую морось на лице, и слышал разорванные звуки еще далекой игры, и думал о себе как о сказочном экзотическом существе, переодетом английским футболистом и сочиняющим стихи на непонятном никому языке, о неизвестной никому стране. Неудивительно, что товарищи мои по команде не очень меня жаловали».

Камю намного спокойнее чувствовал себя среди людей, увлекающихся спортом. Однажды к его другу и издателю Мишелю Галлимару приехал двоюродный брат Робер, и они с Камю очаровали друг друга при первом же рукопожатии: 

– Я играю в регби, – сказал Робер. 

– А я в футбол, – ответил Камю. 

Он не написал про любимую игру даже маленького рассказа, но футбол так или иначе мелькает в его лучших произведениях. 

В «Чуме» репортер Рамбер спорит с бывшим футболистом Конем: «Когда Рамберу удалось обнаружить, что Конь еще и футболист, все чрезвычайно упростилось. В свое время и он сам усердно занимался футболом. Разговор, естественно, перешел на чемпионат Франции, на достоинства английских профессиональных команд и тактику «дубль ве». К концу завтрака Конь совсем разошелся, обращался к Рамберу уже на «ты», старался убедить его, что в любой команде «выгоднее всего играть в полузащите». «Пойми ты, – твердил он, – ведь как раз полузащита определяет игру. А это в футболе главное». Рамбер соглашался, хотя сам всегда играл в нападении». 

А в «Постороннем» есть такой атмосферный фрагмент: «В пять часов опять загрохотали трамваи. С пригородного стадиона возвращались любители футбола, облепившие и площадку, и ступеньки, и буфера.

Следующие трамваи привезли самих игроков, которых я узнал по их чемоданчикам. Они пели и орали во все горло, что их команда  покрыла себя славой. Некоторые махали мне рукой. Один даже крикнул: «Наша взяла!» А я ответил: «Молодцы!» – и закивал головой. Потом покатилась волна автомобилей».

Главное признание в любви к футболу Камю сделал в последней законченной повести «Падение», где пытался ответить, в чем же все-таки смысл жизни. Повесть построена на монологе «судьи на покаянии», бывшего парижского адвоката Жан-Батиста Кламанса, в середине произведения он рассуждает: «Даже теперь переполненный до отказа стадион, где происходит воскресный матч, и страстно любимый мною театр – единственные места в мире, где я чувствую себя ни в чем не повинным».

Конечно, эта мысль принадлежит самому Камю. За год до смерти он ее немного отшлифовал, сказав в интервью, что театр и футбол – два его настоящих университета. 

В «Мифе о Сизифе» Камю развил одну из важнейших концепций философии экзистенциализма – абсурд. Камю пытался выяснить, почему человек, который вроде бы должен стремиться к счастью, постоянно натыкается на преграды и вынужден, например, заниматься нелюбимым делом. Камю считал, что худший вариант – это сдаться обстоятельствам, а правильный выход – как минимум идти к благополучию, пусть и не все будет получаться. 

Возможно, Камю и проникся футболом, потому что он тоже часто абсурден и несправедлив. А заглянув внутрь, Камю просто не смог остановиться. 

Монолог Аль Пачино – легендарен: вдохновил «Рому» на камбэк против «Барсы», помогал Анчелотти и Симеоне

Интервью с Алексеем Смертиным о любви к жизни: стихи Бродского, поездки на «Харлее» из Франции в Испанию, знакомство с Моуринью на яхте

Фото: commons.wikimedia.org/United Press International, Ehnemark Jan, Robert Edwards; Gettyimages.ru/Keystone; globallookpress.com/Mary Evans Picture Library