Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 31
Перевод, иллюстрации и загадка - mandragora.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 11 (начало)
Между нами выросла стена. Дело было не только в бестактности моего ответа. Мы оба знали, что за ним стояло: сезон 1986 года прошел для меня впустую, и я не мог позволить себе потерять еще один.
Мы не собирались сразу же заводить еще одного ребенка, но и не особо старались предохраняться. Мы были еще детьми – в чем-то взрослее своих лет, в чем-то совсем неопытные. Татум совсем недавно, в ноябре, исполнилось 23 года, а мне было 27. Кевин появился только после полугода наших усилий, поэтому у нас в головах прочно засело убеждение, что завести ребенка для нас очень, очень непросто.
Что ж, в этот раз все оказалось слишком просто.
Я серьезно размышлял, стоит ли нам сохранять беременность. Татум хотела узнать мое мнение на этот счет, и я сказал:
– Разве мы готовы к этому?
Татум возмутил этот вопрос, она не нашлась сразу, что ответить. Повисло долгое молчание, которое взорвалось бурной ссорой.
Все пары ругаются – от этого никуда не деться – но наши ссоры были отвратительны и разгорались мгновенно. Мы оба были с характером, а Татум отнюдь не была девочкой-фиалкой. Она росла сорванцом и умела постоять за себя: ее отец был несостоявшийся боксер, брат быстро пускал в ход кулаки. Когда наши размолвки стали чаще, я заметил, что как только я повышал голос, она отшатывалась, будто ожидая удара, хотя я никогда не бил ее.
Думаю, Татум мерила всех мужчин по своему отцу, и это ставило меня в дурацкое положение. Сначала она видела во мне улучшенную версию Райана, но когда между нами начались ссоры, сравнение стало уже не в мою пользу. Она утверждала, что я нападаю на нее, но сама, надо признать, никогда не оставалась в долгу.
Мне все больше и больше казалось, что ничего хорошего в этой беременности нет. Когда Татум ждала Кевина, я три последние месяца вообще не играл, и тогда нам это очень помогло, но я не мог бросит играть сейчас, когда с таким трудом возвращался в тур. Из-за нагрузок у меня начались проблемы со спиной, а порой я не мог элементарно сконцентрироваться.
В начале февраля случилась несчастье: у Татум началось кровотечение. Наш доктор сказал, что в 20% случаев такое кровотечение приводит к выкидышу, и я попытался внутренне к этому приготовиться. Буквально накануне я сомневался – нужен ли нам еще один ребенок, но во время визита к врачу я неожиданно для себя расплакался. Я понял, как я хочу этого ребенка и как боюсь его потерять. К моему огромному облегчению, все оказалось в порядке.
Но мое отношение к карьере не изменилось – это лишь означало, что мне не так весело будет разъезжать по турнирам. Именно в это время я снова решил нанять тренера. На меня слишком много всего навалилось, и я нуждался в поддержке. Моей первой мыслью было обратиться к тренеру Борга, Леннарту Бергелину, и я до сих пор жалею, что не сделал этого – он бы обо мне заботился, как раз это мне было тогда нужно. Тем не менее, мне было неудобно его приглашать, потому что я все еще не был стопроцентно уверен, что Борг ушел окончательно. Кроме того, Борг с Леннартом были неразлучны все эти годы, и я с трудом представлял себя на месте Бьорна.
Лучше бы я обсудил все с Боргом. Поменять тренера – обычное дело, в этом нет ничего такого уж странного. Но тогда я не мог трезво взглянуть на многие вещи. Возможно, я просто не хотел слишком много работать.
А возможно, в душе я знал, что магия, которая вела меня к вершинам, безвозвратно покинула меня.
Я пригласил Тони Палафокса.
Без сомнения, Тони был настоящим пробным камнем: наставник, друг, источник спокойствия, именно он (не считая Гарри Хопмана) сформировал меня как игрока. Его невозмутимый характер идеально мне подходил: когда я, еще подростком, бесновался на корте, Тони просто стоял, помахивая ракеткой, и ждал, когда я кончу ругаться, и мы вернемся к тренировке. Именно такое спокойствие мне в тот момент и было нужно.
Тони согласился стать моим личным тренером, но как только мы начали работать, я увидел, что дело не ладится. Он был словно рыба, вытащенная из воды – он предпочитал обычные упражнения на технику и был настолько робок, что не мог даже позвонить и назначить тренировку.
В мае Тони был со мной на Кубке Наций [сейчас этот турнир называется Командный Чемпионат Мира] в Дюссельдорфе. Я играл с Мирославом Мечиром
и был на пределе – нервный и злой: публика освистывала меня и поддерживала Мечира. Я все думал: «Что не так с этими людьми? В прошлый раз, когда я здесь играл, они болели не за меня, а за Лендла, а теперь за этого чертового Мечира!». Это выводило меня из себя.
Мечир был мистер Плавность – он бегал, как олень и потрясающе владел своим телом. Мы выиграли по сету, в третьем я отставал с брейком, много кричал и возмущался, и, наконец, судья объявил:
– Штрафное очко, мистер Макинрой; гейм Мечира.
– Ну, все, – пробормотал я и сказал судье:
– У меня болит плечо.
Подошел Тони и спросил, что случилось.
– С меня хватит – ответил я, ушел с корта и сам себя удалил с матча.
Я заявил:
– Не буду больше играть. К черту эту публику. Кончено.
Тони уехал домой.
Но я продолжал играть. Чем еще я мог заниматься? Часто, когда ты на пределе, оказывается, что до конца еще далеко.
Я продолжал искать помощи: после Тони меня какое-то время фактически тренировал Питер Флеминг, потом я опять работал с Полом Коэном, но интенсивность его тренировок была чересчур даже для меня. Однако ни я, ни мои помощники не могли добиться хоть какого-то успеха. К сожалению, я действовал вопреки своим инстинктам. Я качался, нанимал тренеров, пытался изменить свою игру – и все больше изменял самому себе. И я поплатился.
Со мной случилось то же самое, что в той или иной степени случается со всеми, кто был на вершине. Как только ты теряешь это место, начинается неконтролируемый спуск по спирали, и повернуть назад очень трудно. Это не быстрый, а постепенный процесс, и спускаясь, ты все время твердишь себе, что скоро все изменится. Но мало-помалу число неудач начинает превышать число успехов, и радость от занятия любимым делом уступает место боли.
Возможно, если бы я взял перерыв на весь 1986 год, моя жизнь была бы другой. А может быть, и нет.
Но кое-что имело для меня прежнее значение – это были деньги. Деньги значительно усложняют жизнь.
Возможно, Борг поступил верно – сразу сжег за собой все мосты и заставил болельщиков скучать по себе. Я выбрал другой путь. Последние пять-шесть лет карьеры я был заурядным теннисистом мирового класса. Я не мог отказаться от таких денег. Чем бы еще, черт возьми, я мог заняться? Быть восьмым, или девятым, или десятым номером в мире все же лучше, чем где-нибудь протирать штаны.
В первом раунде Открытого Чемпионата Франции я проиграл двадцатилетнему аргентинцу Горацио де ла Пена.
Только две недели назад я легко расправился с ним в Риме. Это была еще одна «последняя капля».
– К черту все. Не буду играть Уимблдон. Не могу, – сказал я.
Отчасти, я был даже рад этому своему решению. Дома у меня был один ребенок, и ждал появления на свет другой. Я был нужен Татум. Конечно, мне пришлось найти причину снятия. Меня беспокоила спина, болело плечо, я чувствовал дискомфорт в бедре – обычное дело для теннисиста моих лет. Разумеется, я вполне мог бы играть с этими травмами.
Мне хотелось, чтобы мир догадался об истинных мотивах моего поступка, о том, что на самом деле я хотел увидеть своего маленького сына и беременную жену – чтобы люди поняли мои мысли и чувства. Мне хотелось показать всем, что в жизни есть вещи поважнее Уимблдонского титула. Сам я ощупью подходил к этой мысли – сможет ли остальной теннисный мир понять ее вместе со мной?
И конечно, я услышал в ответ:
– Макинрой опять выкинул номер.
Загадка. Я любовалась этой семейной идиллией, пока не прочитала текст мелким шрифтом. Что там утверждалось, по-вашему?
В 1985 и 1986 годах, когда вступил в силу «Кодекс поведения», я решил не участвовать в Кубке Дэвиса. За это время Артура в должности капитана команды сменил Том Горман.
Том сам был довольно хороший игрок, хотя никогда не «выстреливал», и, по моим ощущениям, он был весьма лоялен по отношению к Теннисной Ассоциации Соединенных Штатов (USTA). Он определенно не стал бы раскачивать лодку и смотреть сквозь пальцы на Кодекс, а так как Кодекс не в последнюю очередь приняли из-за меня, я не ожидал от Тома телефонного звонка.
Однако, когда в 1986 году США в третий раз упустили Кубок, Теннисная Ассоциация начала укреплять свои ряды. В начале 1987 года Горман позвонил мне и спросил, не могу ли я сыграть матч во встрече первого круга против Парагвая.
– Парагвая! – воскликнул я. – Я вам в Парагвае не нужен – вы легко выиграете вторым составом. Кстати, как там насчет Кодекса?
– А что, если это не проблема? – спросил Горман – Ты будешь тогда играть?
– Не в этот раз, Том. Я вам не нужен.
Что ж, мы проиграли Парагваю. Туда поехали Аарон Крикштайн и Джимми Ариас.
Ариас вел 5-1 в пятом сете пятого, решающего, матча и проиграл его некоему Уго Чапаку – примерно пятисотому номеру рейтинга! Я это хорошо запомнил – в это время я играл выставочный турнир в Лиссабоне, и кто-то сказал мне:
– Америка проиграла Парагваю 2-3.
– Ты шутишь! – изумился я.
Неожиданно перед нами встала угроза вылета из группы. Теперь мы должны были играть стыковой матч с Германией. По правилам Кубка Дэвиса, в случае проигрыша стыкового матча вы выбываете из группы шестнадцати лучших стран и на следующий год играете во второстепенных зональных соревнованиях. Вы должны с боем прорываться назад. А Германия была очень сильным противником – Беккер два последних года выигрывал Уимблдон.
«Ну что же, надо знать меру», – подумал я, – «я возвращаюсь в команду». Я скучал по Кубку Дэвиса – это был последний оставшийся мне островок командного спорта. Я позвонил Горману и сказал:
– Ладно, я буду играть.
– Я тебе перезвоню, – ответил он.
Что-то здесь было не так. Перезвонив, Горман сказал:
– Слушай, я беру тебя в команду, только ты должен за неделю до матча сыграть турнир в Саус Орэндж.
Он говорил о турнире Джина Скотта в Саус Орэндж, Нью-Джерси – о моем самом первом турнире в ATP туре: я играл его одиннадцать лет назад и набрал там свои первые очки. Милый турнир, но уж точно не моего уровня. И что это, в конце-концов, за проверка?
– О чем ты говоришь? Что это должно доказать? – спросил я.
– Прости, я не могу тебя взять, если ты там не сыграешь, потому что я хочу, чтобы у тебя была пара разогревочных матчей, – объяснил Горман.
Я сосчитал до десяти:
– Том, я выиграл четыре Кубка Дэвиса и несколько «мэйджоров». Как ты думаешь, я знаю, как мне лучше всего готовиться к матчам?
– Я тебе перезвоню, – ответил он.
Наконец Горман позвонил мне с предложением компромисса: Пол Анакон, Тим Майотт и я сыграем друг с другом, и два победителя будут в команде.
Я проглотил свою гордость – она чуть не застряла у меня в глотке – и сказал «да». Я хотел обратно в Кубок Дэвиса. В команду вошли я и Майотт.
И мы проиграли Германии со счетом 2-3.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
:(
Матч с Германией был сумасшедший. Это ж в нем Мак с Беккером зарубились до 17:15 в решающем сете после нескольких часов борьбы.
Спасибо!