6 мин.

Синекдоха, Лондон

«Таймс» – это не просто газета. «Таймс» – это самая британская из британских газет, старейшая и наиболее респектабельная, которую не стыдно принести королеве к завтраку. «Таймс» – это словно литературная норма в языке: она может меняться со временем, но в каждый отдельный момент остается незыблемой и значимой для всех. По крайней мере, в «Таймс» всегда считали именно так.

Ни одна общетематическая лондонская газета не могла, само собой, обойтись без спорта, национальной гордости Британии. Конечно же, читая «Таймс», можно было узнать, скажем, о результате соревнований по гребле между Кембриджем и Оксфордом, о ходе регбийного Кубка пяти наций или о последних международных матчах по крикету. С футболом, который принято было воспринимать как спорт низших классов, дело обстояло несколько хуже: совсем без новостей обойтись было нельзя, но уж точно они не могли оказаться на первых страницах или стать темой для полноценной колонки редактора. Ну и, само собой, за пределами островов читателей «Таймс» не могло интересовать ничего: первые три чемпионата мира по футболу отразились на страницах газеты лишь в виде пяти скупых строчек новостной ленты. Однако после войны многое изменилось в мироощущении британцев – все больше расплывались грани классов общества, все меньше оставалось имперского самомнения – и перемены не заставили себя ждать и в футболе.

«Таймс» оказалась готовой к этим переменам. По старой традиции все материалы газеты до конца шестидесятых публиковались в качестве анонимных, однако любой читатель мог легко отличить материалы главного футбольного автора издания от остальных. Этот безымянный корреспондент не жалел красок, чтобы описать каждый матч, его герои оживали и приобретали поистине монументальные пропорции, а слова складывались в изощренные, живые и яркие конструкции. Звали его Джоффри Грин, в штате издания он проработал с 1946-го по 1976 год.

Элегантного, высокого, похожего на Питера О’Тула и Шерлока Холмса Грина называли футбольным поэтом, и он оправдывал это звание каждым своим текстом, находя все новые и новые фигуры речи для самых разных футбольных событий. В последние десятилетия о его текстах все чаще вспоминают по грустным поводам – когда умирает очередной герой давно минувших матчей, не находится более красивых слов, чем те, которые писал Грин. Его Гарринча был «человеком, превращающим тыквы в кареты и мышей в людей», его Джордж Бест был «темным призраком, скользящим среди людей», и редкий некролог Ференца Пушкаша обходился без описания чудо-гола в ворота англичан, когда Билли Райт остался в дураках после финта венгра, проскочив мимо, словно «пожарная машина, спешащая не на тот пожар». Текст, написанный Джоффри после того исторического поражения в ноябре 1953 года – сам он назвал его «сумерками богов» – через пятьдесят лет был опубликован заново и читается сейчас не менее свежо, чем тогда.

От этого разгрома Англия за тринадцать лет прошла путь до победы на домашнем чемпионате мира. За это время тексты Грина перебрались с подвалов седьмых страниц на передовицы, а тиражи газеты заметно выросли – далеко не в последнюю очередь из-за нового уровня освещения футбола, охватывающего все аспекты от взаимоотношений игроков и технических тонкостей до межнациональных отношений и социальных проблем. Грин восхищался в первую очередь футболом британским, атлетичным и мыслящим, с отвращением относясь к грубой и прагматичной «латинской» манере, убивающей игру и усыпляющей зрителей, и делая особое исключение для «дионисийских танцев» сборной Бразилии. Чемпионат 1966 года он воспринял не только как победу родной страны и грандиозное событие мирового масштаба, но и как торжество красоты футбола над цинизмом. Грин страстно, как художник-абстракционист, любил геометрию игры, динамику перемещений, механику взаимодействий. Иногда даже больше, чем саму игру.

Форвард сборной Англии Малколм Макдоналд вспоминает, как в 1973 году уже весьма немолодой Джоффри, поехавший с командой на товарищеский матч в Болгарию, отказался садиться в автобус, отправлявшийся на матч. Сидя с привычным стаканом виски на площади перед отелем, Грин залюбовался на прекрасные виды и объявил, что матч ни в коем случае не cможет сравниться с теми ощущениями, которые он испытывает в этот момент. Он написал положенные 1200 слов о футболе, своеобразную поэму в прозе, в которой сравнивал флаги, развеваемые струящимся по холмам ветром, со славными звездами прошлого – и приходил к выводу, что такое же живое и изобретательное движение не мог продемонстрировать никто. Вернувшись с закончившегося унылой нулевой ничьей матча, Макдоналд спросил у Грина, видел ли тот игру. «О, малыш, я был за тридевять земель с игроками, куда более великими, чем ты», – ответил журналист.

Макдоналд даже не думал обижаться – он относился к Грину практически с благоговением и слушал его рассуждения об игре с глубочайшим интересом. Как-то раз перед очередным матчем «Ньюкасла» Джоффри мельком заметил, что действительно хорошие форварды забивают независимо от того, насколько плохо они играют. На поле Макдоналд почувствовал, что у него вообще ничего не получается, однако всплывшие у него в памяти слова репортера «Таймс» помогли ему абстрагироваться от своей отвратительной формы, и в итоге Малколм забил два гола.

Футболисты вообще видели в нем своего, несмотря на богемные манеры Грина – однажды Бобби Мур, прилетев на ЧМ-70 в Мексику, привел собравшихся репортеров в замешательство, когда прямо с трапа прокричал «Над радугой, малыш!» Действительно, кто мог знать, что у Грина была манера приветствовать друзей строчками из песен, а Мур сумел разглядеть его длинный силуэт среди толпы.

Впрочем, Джоффри не всегда был литератором-интеллектуалом, написавшим несколько фундаментальных трудов по истории английского футбола и многие тысячи статей и заметок. Когда в шестидесятых он вернулся в свою школу, его престарелый учитель классической литературы признался, что каждый день читает статьи Грина и не понимает, откуда что взялось: «В школе ведь ты был настолько бестолковым, что с трудом мог правильно написать свое имя на экзаменационной работе». «Извините», – смущенно пробормотал именитый автор и будущий кавалер Ордена Британской Империи в ответ.

А вообще, Грин инстинктивно вызывал уважение практически у всех – даже у тех, кто не особо ценил красочность слога и изящество формулировок. Как-то раз «Лидс» отмечал в Венгрии очередную победу в еврокубках, и вся команда набилась в небольшой бар в аэропорту. Кто-то пил пиво, кто-то вино, самые слабые духом – минеральную воду, а высокий человек в длинном плаще, стоявший чуть в стороне у стены, заказал двойную дозу местного крепкого ликера. Капитан «Лидса» Билли Бремнер, невысокий свирепый полузащитник с огненно-рыжей шевелюрой, передавая стакан от стойки, с недоверием понюхал коричневую жидкость и скривился от учуянного аромата. Человек в плаще выпил пойло залпом и заказал еще столько же. «Кто это, черт возьми?» – спросил шепотом Бремнер, наблюдая подвиги незнакомца. Ему объяснили, что это Джоффри Грин, футбольный корреспондент и редактор «Таймс».

Вернувшись в Англию, Бремнер тут же выписал себе газету и получал ее ежедневно тридцать с лишним лет, ровно до того самого дня, когда Грин скончался. Билли был человек не того склада, чтобы читать «Таймс», – и, собственно, никогда не газету и не читал. Она всегда лежала свернутой на журнальном столике, каждый день, даже тогда, когда «Лидс» выигрывал еще один трофей или самого Бремнера удостаивали какой-нибудь очередной награды. Просто так суровый шотландец выражал свое уважение человеку, сумевшему перепить весь «Лидс».

Последний номер «Таймс» оказался на столе Бремнера девятого мая 1990 года. Меньше чем через два года в Англии была основана премьер-лига, которой было суждено за пятнадцать лет превратиться в самый могущественный чемпионат Европы – во основном благодаря тому, что англичане всех классов и сословий интересовались своим футболом достаточно, чтобы платить за него столько, сколько им скажут. Крайне сложно как-либо оценить количественно вклад Грина в этот успех – невозможно учесть, как именно его статьи повлияли на миллионы читателей «Таймс», сколько талантливых журналистов он вдохновил за долгие годы своей работы и как его наследие распространилось по стране. Но почему-то кажется, что без искр его таланта блеск нынешней премьер-лиги был бы на пару-тройку звездных величин менее ослепительным.

Пожалуй, сам Джоффри сформулировал бы предыдущее предложение с куда большим изяществом.