pharameo@gmail.com

Тут вообще без вариантов ты нас оставил

Виктор и Блум
Виктор ждал его в кофейне у вокзала. Дешёвый зал, лампы под жёлтым светом, тяжёлый воздух от пересушенного эспрессо. Он сидел прямо, как человек, привыкший решать уравнения, а не унижаться.
Блум вошёл — уже другой. Пиджак дорогой, взгляд холодный. В походке было то, что появляется у людей, когда они начинают верить, что их имя звучит громче, чем их голос.
— Ты знаешь, Виктор, это жизнь… — начал Тони.
Виктор не дал ему договорить.
— Жизнь? Нет, Тони. Это не жизнь. Это подлость. Я закрывал твои карточные долги. Я прикрывал тебя, когда тебя готовы были выбросить из «Вика». Я вытаскивал тебя из грязи, считал тебя своим. А ты сделал то, что делают мелкие люди: украл чужое и выдал за своё.
Он говорил тяжело, будто каждое слово падало на стол камнем.
— Я видел в тебе потенциал. Я верил, что ты другой. Но у вас «других» не бывает. У вас есть только выгода. Ты взял всё, что я тебе дал, и продал меня за место в газетах.
Блум молчал. Его молчание было хуже слов: в нём не было ни сожаления, ни благодарности. Только ледяное согласие с тем, что предательство для него — норма.
— Запомни, — Виктор сказал тихо, но так, что слова будто врезались в стены, — гений не тот, кто украл. Гений тот, кто мог бы остаться человеком. Ты даже этого не смог.
Он встал, оставил пустую чашку на столе и вышел.
Блум остался сидеть. Он выглядел как победитель, но в тот вечер впервые почувствовал: за его именем всегда будет тянуться чужая тень. Виктор встал, посмотрел на Блума так, будто измерял его последний раз:
— Запомни, Тони. Ты не гений. Ты вор в дорогом пиджаке. Ты живёшь не на своём уме, а на моей доверчивости. Ты носишь моё имя в кармане, но вырезал его ножом. И знай: люди вроде тебя всегда думают, что победили. На самом деле вы просто дешевле всех купили собственную душу..

Обвиняя автора в тонком заступничестве за систему, невозможно не ощутить горечь её вечного коварства. Ведь система, эта многоголовая гидра, всегда умеет найти себе защитников, иногда даже самых невинных и искренних, заставляя их говорить на языке порядка, законности и спокойствия. Разве не так она веками укреплялась, разжигая страх перед хаосом и преступностью? Она всегда умела маскировать свои цепи под заботу, свои пытки — под необходимость, а своих противников — под жалкую сволочь, недостойную ни прав, ни милосердия.
Но разве можно всерьёз принять её приговоры? Разве тот, кто встал против неё, — мятежник? Нет, мятежниками всегда была сама система, порабощающая собственный народ ради укрепления своих стен. Она громит, подчиняет, карает и ослепляет, чтобы никто не увидел её истинного лица — лица паразита, питающегося трудом и страхом мирного населения.
Робин Гуд — будь он человеком или мифом — был не мятежником, а антагонистом этой гидры. Его действия — это не борьба за трон, а стремление уничтожить саму идею трона, идею власти, которая берёт у слабого, чтобы кормить сильного. И разве это не главное преступление с точки зрения системы? Вот почему она так ненавидит таких, как он: потому что он отказывается участвовать в её игре, потому что он говорит правду там, где она больше всего нежеланна.