Виктор и Блум Виктор ждал его в кофейне у вокзала. Дешёвый зал, лампы под жёлтым светом, тяжёлый воздух от пересушенного эспрессо. Он сидел прямо, как человек, привыкший решать уравнения, а не унижаться. Блум вошёл — уже другой. Пиджак дорогой, взгляд холодный. В походке было то, что появляется у людей, когда они начинают верить, что их имя звучит громче, чем их голос. — Ты знаешь, Виктор, это жизнь… — начал Тони. Виктор не дал ему договорить. — Жизнь? Нет, Тони. Это не жизнь. Это подлость. Я закрывал твои карточные долги. Я прикрывал тебя, когда тебя готовы были выбросить из «Вика». Я вытаскивал тебя из грязи, считал тебя своим. А ты сделал то, что делают мелкие люди: украл чужое и выдал за своё. Он говорил тяжело, будто каждое слово падало на стол камнем. — Я видел в тебе потенциал. Я верил, что ты другой. Но у вас «других» не бывает. У вас есть только выгода. Ты взял всё, что я тебе дал, и продал меня за место в газетах. Блум молчал. Его молчание было хуже слов: в нём не было ни сожаления, ни благодарности. Только ледяное согласие с тем, что предательство для него — норма. — Запомни, — Виктор сказал тихо, но так, что слова будто врезались в стены, — гений не тот, кто украл. Гений тот, кто мог бы остаться человеком. Ты даже этого не смог. Он встал, оставил пустую чашку на столе и вышел. Блум остался сидеть. Он выглядел как победитель, но в тот вечер впервые почувствовал: за его именем всегда будет тянуться чужая тень. Виктор встал, посмотрел на Блума так, будто измерял его последний раз: — Запомни, Тони. Ты не гений. Ты вор в дорогом пиджаке. Ты живёшь не на своём уме, а на моей доверчивости. Ты носишь моё имя в кармане, но вырезал его ножом. И знай: люди вроде тебя всегда думают, что победили. На самом деле вы просто дешевле всех купили собственную душу..
Почему никто не сравнивает со Юраном никого ?
Тут вообще без вариантов ты нас оставил
Виктор и Блум
Виктор ждал его в кофейне у вокзала. Дешёвый зал, лампы под жёлтым светом, тяжёлый воздух от пересушенного эспрессо. Он сидел прямо, как человек, привыкший решать уравнения, а не унижаться.
Блум вошёл — уже другой. Пиджак дорогой, взгляд холодный. В походке было то, что появляется у людей, когда они начинают верить, что их имя звучит громче, чем их голос.
— Ты знаешь, Виктор, это жизнь… — начал Тони.
Виктор не дал ему договорить.
— Жизнь? Нет, Тони. Это не жизнь. Это подлость. Я закрывал твои карточные долги. Я прикрывал тебя, когда тебя готовы были выбросить из «Вика». Я вытаскивал тебя из грязи, считал тебя своим. А ты сделал то, что делают мелкие люди: украл чужое и выдал за своё.
Он говорил тяжело, будто каждое слово падало на стол камнем.
— Я видел в тебе потенциал. Я верил, что ты другой. Но у вас «других» не бывает. У вас есть только выгода. Ты взял всё, что я тебе дал, и продал меня за место в газетах.
Блум молчал. Его молчание было хуже слов: в нём не было ни сожаления, ни благодарности. Только ледяное согласие с тем, что предательство для него — норма.
— Запомни, — Виктор сказал тихо, но так, что слова будто врезались в стены, — гений не тот, кто украл. Гений тот, кто мог бы остаться человеком. Ты даже этого не смог.
Он встал, оставил пустую чашку на столе и вышел.
Блум остался сидеть. Он выглядел как победитель, но в тот вечер впервые почувствовал: за его именем всегда будет тянуться чужая тень. Виктор встал, посмотрел на Блума так, будто измерял его последний раз:
— Запомни, Тони. Ты не гений. Ты вор в дорогом пиджаке. Ты живёшь не на своём уме, а на моей доверчивости. Ты носишь моё имя в кармане, но вырезал его ножом. И знай: люди вроде тебя всегда думают, что победили. На самом деле вы просто дешевле всех купили собственную душу..