Брайан Бурк. «Закон Бурка. Жизнь в хоккее» 5. «Это мама Бретта Халла»
***
На этом этапе повествования вы, несомненно, ожидаете услышать гимн Гарварду — старейшему университету США, возможно, самому известному высшему учебному заведению в мире, месту, в котором мечтали учиться многие, пропитанному историей и мифами, где находится юридический факультет, выпустивший судей Верховного суда, лидеров промышленности, президентов США и одних из самых влиятельных людей на Уолл-стрит.
Что ж, здесь вы этого не найдете.
На протяжении многих лет я возвращался, чтобы читать лекции на юридическом факультете. И я выступал в бизнес-школе. Думаю, я был лоялен и благодарен Гарварду. Но мои три года там? Это будет самая короткая часть этой книги, потому что они мне не понравились. Гарвард мне совсем не понравился.
Так вот, я не хочу быть двуличным. Окончание Гарвардской школы права сильно изменило мою жизнь. Это просто потрясающе. Когда меня спрашивают, где я учился на юридическом факультете, я никогда сразу не отвечаю, что в Гарварде. Я говорю в Бостоне, а потом пусть спрашивают: «О, а там где? Бостонский колледж? Бостонский университет?» Обычно им требуется около пяти догадок, прежде чем они попадают в Гарвард, а затем они отступают. Нет никаких сомнений в том, что это меняет правила игры.
Так что, возможно, оно того стоило. Но понравился ли мне этот опыт? Даже близко нет.
Это было еще во времена «Бумажной погони» [Paper Chase] — если вы слишком молоды, чтобы помнить, это был роман, который был превращен в фильм, который был превращен в телесериал о студентах и профессорах юридического факультета Гарварда. Они передали все почти правильно. Профессора постарались сделать его как можно более неприятным и пугающим. У меня был контракт с Кларком Байсом — он был одним из профессоров, прототипом которого был персонаж Джона Хаусмана в «Бумажной погоне». Это были трудные, язвительные люди.
Я признаю, что часть моей проблемы заключалась в том, что я был не в своей лиге в академическом плане. Вы столкнетесь лицом к лицу с парнями из Принстона и Йеля. Это было тяжело. Мне приходилось лихорадочно работать, чтобы не отставать. И я тосковал по дому. Хотя я и раньше уезжал на учебу, я очень скучал по своей семье. В первый год у меня была не очень хорошая ситуация с проживанием. Я жил в трех километрах от кампуса — приезжал на велосипеде, когда погода была приличной, и прогуливался пешком, когда она была паршивой. Я был на мели. Я все еще возмущался тем, что мне пришлось бросить хоккей.
Так что, да, я ненавидел Гарвард.
Второй год был немного лучше. У меня была приличная ситуация с жильем ближе к кампусу с парой отличных соседей по комнате, и у меня была работа на неполный рабочий день — исследования в юридической фирме, где я зарабатывал хорошие деньги. Возможно, самое главное, что я начал играть в регби за Гарвардскую школу бизнеса. Я люблю этот вид спорта. Я потратил все свое право на участие в соревнованиях под эгидой НСАА, играя в хоккей в Провиденсе, но это была клубная команда, которая играла с одними из лучших команд в этом районе — «Бикон Хилл», «Банкер Хилл», «Бостон Джентльменс». Я играл против четырех или пяти Американских орлов, членов сборной Соединенных Штатов.
* * *
—
Теперь, когда мы с Керри поженились, она переехала ко мне, а мои соседи по комнате, Гэри Томан и Стив Экли, съехали. Третий год был моим любимым на юридическом факультете Гарвардского университета. К этому моменту ты уже не берешь ничего, кроме факультативов, так что я могу выбирать курсы, которые меня интересуют. У меня появились друзья, я немного поигрывал в хоккей, работал неполный рабочий день, продолжал заниматься регби, и жизнь была довольно хорошей. Но это не значит, что я внезапно влюбился в это место.
Выпускной был весной в конце третьего курса. Керри была на поздних сроках беременности нашим первым ребенком, Кэти. Мои родители приехали из Миннесоты на церемонию, и они очень гордились мной. Но я просто хотел покончить с этим.
Я даже не надел шапочку и мантию — на мне был костюм. Я был единственным на нашем курсе, кто так поступил. Сенатор Тед Кеннеди выступал с речью на церемонии, но мы туда не пошли. Это был чертовски жаркий день. Моя жена была на восьмом с половиной месяце беременности. И я помню, что там было нашествие цыганской моли, и Гарвард-Ярд стоял совсем без листьев. Деревья были заполнены миллионами гусениц, и все, что можно было услышать, это звук их жевания, и маленькие кусочки листьев, которые падали на землю. Было так громко, что казалось, будто это океан. Моя жена была несчастна. Мои родители злились. Мы сидели во дворе юридического факультета, стараясь успокоиться.
— Разве мы не пойдем в Гарвард-Ярд, чтобы послушать выступление мистера Кеннеди? — спросила моя мать.
— Мама, мы останемся здесь, в тени, — сказал я. — Моя жена на восьмом с половиной месяце беременности, ей очень жарко и неудобно, а я ненавижу это место. Я так счастлив, что уезжаю.
Я взял диплом и ушел.
Через четыре недели я был в центре Бостона, где проходил курс подготовки к сдаче экзамена на адвоката. Мы были в большом зале, и сессия длилась с семи до десяти вечера.
Я позвонил домой в перерыве, чтобы узнать как там Керри.
— У меня схватки, — сказала она. — Ты должен вернуться домой.
— С какой частотой у тебя схватки? — спросил я ее. — Я хочу остаться до конца лекции. Я подумал, что если схватки все еще будут достаточно далеко друг от друга, у меня будет время.
— Тащи свою гребаную задницу домой, — сказала Керри.
Так я и сделал. Я забрал ее, мы поехали в больницу, и родилась Кэти. Какой подарок!
* * *
—
Я сдал экзамен.
— Первая преграда, которую ты прошел! — сказал мой отец.
К тому времени я уже начал работать в бостонской фирме Palmer & Dodge, где проходил практику. Каждый из новых юристов должен был провести первый год, пройдя трехмесячную стажировку в таких областях, как завещание, судебная практика, корпоративное и публичное право, прежде чем закрепиться в одном из департаментов.
В конце процесса я выбрал корпоративное право. Это оказалось неразумным выбором.
Заведующий кафедрой был прекрасным юристом и партнером. Но с самого начала он испытывал ко мне неприязнь, и его мнение не изменилось. Партнер отправил меня заниматься «голубым небом» — так поступают в юридической фирме, когда у них нет реальных планов на тебя. Для тех, кто не является юристом, законы о «голубом небе» были приняты, чтобы регулировать продажу ценных бумаг, опасаясь, что без регулирования предприниматели будут продавать доверчивым инвесторам акции голубого неба. Работа с «голубым небом» заключается в том, чтобы подготовить ценную бумагу (например, выпуск облигаций портового управления Массачусетса) к продаже в каждом штате, а также проверить, является ли она законной инвестицией для пенсионных фондов и т. п.
Это важно в масштабах всего мира, но при этом умопомрачительно повторяется и надоедает. Несмотря на это, я хотел остаться в корпоративном праве в надежде создать свой собственный список клиентов.
Оглядываясь назад, я понимаю, что ненавидел эту работу, а мой босс ненавидел меня — было неизбежно, что конечная станция для меня настигнет раньше, чем позже. Однажды я наткнулся на формулировки в законе Нью-Гэмпшира, которые немного отличались от формулировок практически в любом другом штате. И вот я подошел к партнеру и показал ему это. Мы просмотрели этот случай, и он поручил мне снять защиту с данного объекта.
Я сдал отчет, и партнер отправился на закрытие сделки. Тогда юрист из другой фирмы сказал ему:
— Я вижу, что ваш парень из «Голубого неба» выставил эту ценную бумагу на продажу в Нью-Гэмпшире. Что ж, директор по ценным бумагам в Нью-Гэмпшире занимает другую позицию.
Партнер в панике позвонил мне.
— Я тебе показывал, — напомнил я ему. — Ты все прояснил. Не надо мне сейчас вот начинать.
Когда партнер вернулся с закрытия, он был в плохом настроении. Но он собрался с двумя другими партнерами, и все они согласились, что у нас более выгодное положение в соответствии с уставом. На этом все и закончилось — по крайней мере, я так думал.
На следующей неделе у нас было ежемесячное собрание отдела. В восемь утра, до начала рабочего времени, в зале заседаний собралось 15 человек. И партнер продолжил рвать мне задницу на глазах у всех. Он не назвал меня по имени, но все знали, что я парень с «голубым небом», поэтому все знали, о ком он говорит.
— Я никогда в жизни не чувствовал себя так неловко, — сказал он. — Мы не можем терпеть такую небрежную юридическую работу.
В этот момент я услышал достаточно и заговорил.
— Подожди, — сказал я. — Расскажи всем, что произошло на самом деле. Изначально ты разрешил ей продавать. После того, как все сорвалось, вы пересмотрели ее с двумя другими партнерами и снова выставили на продажу. Я не возражаю против того, чтобы принимать дерьмо, когда я облажался, но возражаю, когда я не облажался.
Это был конец моей работы в Palmer & Dodge. Уже на следующий день меня навестил Джордж Малхерн, старший партнер компании. Он сказал мне, что я не фигурирую в их планах. В юридической фирме никого не увольняют; они говорят что-то вроде: «Ты не на пути к партнерству». Мне пришлось задержаться еще на полгода, чтобы закончить работу, которая уже значилась в планах. Но в течение нескольких дней у меня было несколько предложений о работе, из которых я мог выбирать.
Я выбрал Hutchins & Wheeler. Они пытались нанять меня сразу после окончания юридического факультета, знали о моем опыте в хоккее и были заинтересованы в развитии бизнеса по представлению интересов спортсменов. Я уже помог двум своим старым товарищам по «Мэн Маринерс», Майку Буснюку и Фрэнку Бэйту — тому самому, с которым я дрался в тренировочном лагере — с их контрактами.
Компания Hutchins & Wheeler также поручила мне заниматься финансированием промышленных доходов, что оказалось довольно прибыльным, но в конце концов представление интересов хоккеистов стало моей основной работой.
Это были еще первые деньки существования агентов игроков. Первым был Боб Вульф, а в хоккее Алан Иглсон начинал с Бобби Орром и создал большую сеть клиентов, одновременно возглавляя Ассоциацию игроков Национальной хоккейной лиги. Помимо Иглсона, почти все остальные игроки НХЛ были представлены всего несколькими парнями — Гасом Бадали (у которого были Уэйн Гретцки и Марио Лемьё), Артом Камински, Нормом Капланом, Биллом Уоттерсом и Доном Миханом.
А теперь и Брайаном Бурком.
Чтобы было понятно, технически я никогда не был агентом. Я был юристом, выставлял счета игрокам на почасовой основе, а не брал процент от их дохода. И я действовал немного иначе, чем другие ребята. Если игрок хотел, чтобы я представлял его интересы, он должен был быть готов следовать моим правилам, а не наоборот.
Самой большой частью этого было то, что они должны были согласовать бюджет. Они могли потратить столько-то денег на машину. Они должны были откладывать столько-то денег в банк каждый месяц. Моя политика была очень жесткой. Я видел, как слишком много парней просаживали деньги на ветер. Если игроку нужна была помощь в управлении деньгами и инвестициях, я поручал им консультантов, с которыми у меня был контракт, чтобы я мог подать на них в суд, если они потеряют деньги игроков. Я хотел, чтобы они поняли, что игровая карьера коротка и неопределенна, поэтому они должны были экономить свои деньги. Каждый игрок думает, что получит еще один контракт, что он останется в НХЛ на 10 лет. Я пытался убедить их в том, что контракт, который они только что подписали, вполне может стать для них последним. А в контракты парней, которые рано бросили колледж, став профессионалами, я добавил пункт об образовании, чтобы они могли вернуться и закончить обучение после того, как уйдут из хоккея.
Приведу пару примеров того, как это работало.
Питер Тальянетти, который играл за «Виннипег Джетс», «Миннесоту Норт Старз» и «Питтсбург Пингвинз», был моим клиентом. Он учился в колледже Провиденса, и у меня было большинство игроков, вышедших оттуда и ставших профессионалами.
Он только что подписал контракт с «Виннипегом» и хотел купить новую машину. Я установил лимит расходов в размере $14 тыс.
Питер позвонил мне из дилерского центра «Сааб» в Род-Айленде.
— Бурки, — сказал он, — я нашел машину, которую хочу, но парень опустит цену лишь до $14 400. Могу ли я её купить?
— Нет, — ответил я. — Дай трубку продавцу.
Я сказал этому парню:
— Слушай, через пять минут он уедет оттуда на этой машине за $14 тыс., или уйдет без машины. Это не подлежит обсуждению.
Он получил машину за $14 тыс.
В другой раз я вел переговоры о первом контракте Рэя Сташака с «Детройт Ред Уингз». Мы с Рэем договорились, что если я смогу получить для него хотя бы $250 тыс., он бросит колледж.
«Уингз» прислали лимузин, чтобы встретить меня в аэропорту Детройта. До этого момента единственный раз в жизни я ездил в лимузине в брачную ночь. И вот, я забрался на переднее сиденье вместе с водителем.
— Сэр, — сказал он, — я думаю, что вы должны быть сзади.
— Просто веди гребаную машину, — сказал я.
Правда заключалась в том, что я не знал как себя вести.
Я вел переговоры напрямую с Майком Иличем, владельцем «Уингз». Больше всего мне запомнилось то, что в тот день у меня был ужасный грипп — мне пришлось отлучаться в туалет около четырех раз, пока мы согласовывали детали контракта. Я устал, как собака.
Это оказалось невероятной сделкой — что-то около $750 тыс.
Приехав в аэропорт, я позвонил Рэю из телефона-автомата.
— Ну что, я ухожу из колледжа? — спросил Рэй.
— Да, именно так.
— Значит, ты получил 250?
— Немного больше...
— Два шестьдесят?
И потом я назвал ему цифру. Конечно, он был очень счастлив.
— Итак, сколько я могу потратить на машину сейчас? — спросил Рэй.
— Двенадцать тысяч долларов, — сказал я ему. — Так же, как и все остальные. Эта цифра не меняется, независимо от того, насколько велик был контракт. (Это было за пару лет до Питера Тальянетти, к тому времени сумма увеличилась.)
Если парни не желали следовать моей системе, я был рад побудить их подписать контракт с кем-то другим. Я помню, что был вратарь, лучший в стране, из Университета Миннесоты Дулут (Рик Кости), очень хороший игрок, который хотел меня нанять. Я рассказал ему о бюджете, и он сказал:
— Но мне нравится тратить много денег на одежду.
— Знаешь что? — сказал я ему. — У нас с тобой ничего не получится. Тебе следует найти другого агента.
Я не набирал игроков. Всех их направляли ко мне их тренера или игроки, которых я уже представлял, и большинство из них были из американских колледжей. Это была моя естественная база для контактов, потому что я был из Миннесоты, играл в колледже Провиденса и играл в летней лиге Миннесоты с ребятами из всех лучших заведений страны (включая 13 членов олимпийской сборной США 1980 года «Чудо на льду»).
Юниорский хоккей был мне более чужд. В какой-то момент, чтобы попытаться лучше понять этот мир, я совершил тур по Хоккейной лиге Онтарио, останавливаясь в Виндзоре, Лондоне, Торонто и Кингстоне. Я лучше понял продукт, так что мог, по крайней мере, говорить о нем со знанием дела. Но я так и не смог вывести многих игроков из юниорской игры.
Многие из моих ребят были студентами-свободными агентами, например, Джоэл Отто и Дэйв Поулин.
С Джоэлом была отличная история. Он был выбран из Бемиджи Стейт — колледжа третьего дивизиона — для участия в спортивном фестивале Олимпийского комитета США. Я сказал ему, что если кто-то и подпишет его, то, скорее всего, это произойдет очень поздно, поэтому ему нужно набраться терпения.
Я работал в хоккейной школе «Мэн Маринерс» в Портленде, когда меня вызвали со льда и сказали, что на телефонной линии Крейг Патрик — Крейг тогда был генеральным менеджером «Нью-Йорк Рейнджерс». Речь шла о Джоэле — он хотел подписать его и предлагал контракт «два плюс один» (два года плюс опция на третий) с подписным бонусом в размере $35 тыс.
— Хорошо, Крейг, — сказал я, — звучит здорово. Я поговорю с Джоэлом сегодня вечером, когда уйду со льда, и я перезвоню тебе завтра и сообщу, что он скажет.
Прежде чем я успел передать это предложение, Крейг перезвонил мне и сказал, что отзывает его.
— Почему? — спросил я.
— Один из наших парней говорит, что он не умеет кататься на коньках.
— Крейг, — сказал я, — ты сделал мне предложение из лучших побуждений. Я даже не передал его парнишке. Ты обязан держать его открытым в течение 24 часов.
Крейг согласился, что показывает, какой он классный парень.
В тот вечер генеральный менеджер «Калгари» Клифф Флетчер позвонил и сказал, что «Флэймз» заинтересованы в Джоэле. Они предлагали контракт «один плюс один» с подписным бонусом в размере $10 тыс. с дополнительным соглашением о том, что он не подпишет опционный год, так что на самом деле это был всего лишь однолетний контракт. «Флэймз» хотели взять на себя обязательство только на один год.
— Все в порядке, Клифф, — сказал я. — Но если он подпишет второй контракт, бонус составит $55 тыс.
— Пятьдесят пять?! — Вскрикнул Клифф.
— Верно: 55. Если я возьму 10 в первый год, то второй будет стоить вам 55.
Клифф неохотно согласился.
В тот вечер я позвонил Джоэлу и обсудил с ним оба предложения.
— Ну, значит, я «Рейнджер», — сказал он.
— Нет, ты примешь сделку с Калгари, — сказал я ему. — С тобой подпишут второй контракт и ты получишь 55. (В те дни это были хорошие деньги.)
У него была потрясающая 12-летняя карьера во «Флэймз», и он считается одним из лучших подписаний студенческих свободных агентов.
* * *
—
Я не просто помогал своим клиентам в составлении бюджета. Я также принимал непосредственное участие в их хоккейной карьере. Я потратил бесчисленное количество неоплачиваемых часов, путешествуя по каткам, чтобы посмотреть игры и тренировки, в которых участвовали мои игроки. Я побывал во всех их тренировочных лагерях. Я думал, что часть моей работы заключается в том, чтобы сделать из них лучших хоккеистов, какими они только могут быть, и косвенно, конечно, я выиграю от этого. Но даже если они бросят меня после того, как я приведу их в НХЛ, по крайней мере, я помог им стать хоккеистами.
И несколько парней меня бросили. Боб Фрёзе разозлился на меня, потому что я не смог пойти на церемонию награждения после того, как он выиграл Дженнингс Трофи [прим.пер.: Награда ежегодно вручаемая вратарю, сыгравшему в регулярном чемпионате не менее 25 матчей за команду, пропустившую наименьшее количество шайб]. Он вернулся к Биллу Уоттерсу. Но я не потерял слишком много парней, и это потому, что я всегда был прозрачен — так и работаю; если ты хочешь делать это по-моему, отлично, а если нет — нет проблем. Я никогда никому не продавался. Это они должны были купиться.
Я был особенно строг к своим игрокам из низших лиг. Все дело было в том, чтобы привести паренька на шоу, используя жесткую любовь. Если у кого-то из моих игроков была плохая игра, когда он выходил на лед, я просто говорил ему об этом. Я говорил ему: «Ты умрешь здесь, если кое-что не изменишь».
Я помню, как ходил на матч АХЛ в Рочестере, чтобы посмотреть на Гейтса Орландо. У него была ужасная игра. Когда он сошел со льда, он увидел, что я жду его, и понял, что его ждет.
— Знаю, знаю, — сказал он.
Я все равно набросился на него.
— Ты крадешь деньги, играя таким образом. Тебе следует купить «Макдоналдс» в Рочестере, потому что здесь ты и закончишь с хоккеем. Ты должен взять себя в руки.
Так я общался со своими игроками. Не всем это нравилось, но если они подписывали со мной контракт, то это было частью сделки. Это относилось как к маргинальным игрокам, так и к будущим суперзвездам, таким как Бретт Халл.
* * *
—
Я работал в Бостоне и преподавал коммерческое право по вторникам вечером в колледже Провиденс. (Я люблю преподавать. Когда я работал в «Кэнакс», я преподавал спортивное право в качестве адъюнкт-профессора на юридическом факультете Университета Британской Колумбии в течение всех пяти лет, когда я был помощником ГМ [генерального менеджера], и в течение первых пяти лет, когда я сам был ГМ. Есть много вещей, в которых я не очень хорош, но я думаю, что я довольно хороший преподаватель.)
В два часа дня я получил сообщение от некой Джоан Робинсон с номером телефона в городском коде 604. Я не узнал ни имени, ни номера и не перезвонил ей. Я вышел из офиса, сел на поезд домой и собирал свои вещи, прежде чем отправиться в Провиденс, когда позвонил мой помощник.
— Звонила Джоан Робинсон, — сказала она.
— Знаю, — ответил я. — Я получил сообщение. Я перезвоню ей завтра.
— Нет, ты перезвонишь ей сейчас, — сказал мой помощник. — Это мама Бретта Халла.
Конечно же я перезвонил. Я знал все о Бретте — сыне Бобби (Джоанна была бывшей Бобби), который играл в Университете Миннесоты Дулут и был перспективным игроком, задрафтованным командой «Калгари Флэймз».
Я связался с Джоан по телефону, и первое, что я сказал, было:
— Вы подумаете, что я сумасшедший, но я не могу сейчас с вами разговаривать, потому что мне нужно уйти и провести урок.
Я позвонил ей в тот вечер после того, как вернулся домой, и почти час проговорил с ней и ее мужем Гарри.
— Как вы узнали мое имя? — спросил я ее.
— Ну, мы попросили Клиффа Флетчера назвать имена агентов, и он назвал нам четыре или пять. Вас он не назвал, поэтому мы решили, что будем работать с вами.
Они пригласили меня приехать в Ванкувер и продолжить разговор лично. На следующее утро первым делом я сел в самолет.
Джоанн, Гарри и я отлично поговорили, и мы действительно нашли общий язык. Когда мы закончили, Джоан сказала мне, что они хотят нанять меня, чтобы я представлял Бретта.
— Я не могу согласиться на это, пока не встречусь с ним, — сказал я. — Я не представляю кого попало. Он может мне не понравиться, а я ему.
На следующий день я сел на самолет до Миннеаполиса, а затем поехал в Дулут. Мы встретились в баре под названием «Гараж», где тусовались игроки. Я объяснил ему, как я работаю: бюджет и все остальное. Через десять минут он сказал:
— Я хочу, чтобы вы представляли меня.
— Я еще не закончил, Бретт, — сказал я. — Мне нужно знать, подходишь ли ты мне.
Я не знал, был ли Бретт тем пареньком, который мог бы выдержать ту критику, которую я ему дам. Он вырос в семье одного из самых известных хоккеистов в мире. Имя на спине его свитера могло бы сделать его немного примадонной.
Но, как оказалось, он был совсем не таким. Бретт был великолепен — отличный клиент и отличный парень.
Я дал ему $100 тыс. от «Флэймз», чтобы он оставил колледж, плюс $10 тыс. пожертвований университету.
Я помню, как Клифф сказал:
— Я не могу поверить, что делаю это.
— Ну что ж, — сказал я, — или он вернется в Дулут.
В дебютном сезоне Бретта в качестве профессионала он играл за Терри Криспа, который тренировал фарм-команду «Флэймз» в АХЛ в Монктоне. С самого начала он не очень вписался. Назвать Терри Криспа олдскульным было бы преуменьшением. В середине сезона Бретт позвонил мне и сказал:
— Вы должны вытащить меня отсюда. Все, что делает Криспи, это ругается на меня и говорит, что я долбаный, толстый, избалованный студентик.
Я прилетел в Монктон и тихонько пробрался на каток, чтобы посмотреть, как тренируется команда. Бретт не лгал. Во время тренировки Криспи постоянно его тюкал: «Ты гребаный жирный, блевотный выпердыш» и многое другое в том же духе.
Мы с Бреттом поехали обратно в его квартиру. Помню, той зимой в Монктоне выпало безумное количество снега — самое большое за последние 20 лет. Сугробы были настолько высокими, что с улицы не было видно домов.
Я сел рядом с Бреттом, и он повторил это снова.
— Вы должны вытащить меня отсюда.
Было совершенно очевидно, что он ожидал, что я буду сочувствовать его бедственному положению. Но я обернулся против него.
— Сколько ты весишь? — спросил я его.
— Не знаю, — ответил он.
— Ты чертовски толстый, Бретт.
Когда у меня были парни с избыточным весом, я заставлял их брать двухкилограммовый мешок сахара и держать его на расстоянии вытянутой руки. Они бы не подумали, что лишний вес в два килограмма — это большая проблема. Но через 30 секунд их рука обвисала.
— Это то, что ты берешь с собой на лед, — говорил я им.
У меня не было мешка сахара, чтобы провести демонстрацию с Бреттом, но я сразу сказал ему, что не вытащу его оттуда. В то время его волосы были очень длинными. Я сказал ему:
— Завтра тренировка в 10. Ты придешь туда в восемь и спросишь Криспи, можешь ли ты поработать над чем-нибудь еще. А после тренировки ты делаешь гребаную стрижку. Соберись, сбрось пятерку, и я подумаю, как тебя отсюда вытащить. Но пока ты не соберешься, я ничего не сделаю. Начни вести себя так, будто тебе не все равно, и они начнут относиться к тебе так, будто им не все равно.
К Рождеству того года он забил всего 14 голов. Он похудел на 5 килограмм, подстригся, начал работать с Криспи и пошел в разрыв. Он закончил сезон с 50 голами, был назван новичком года в АХЛ и больше никогда не играл в низших лигах.
Бретт сделал все это сам. Но ему нужен был кто-то, кто сказал бы ему правду. Ему нужно было, чтобы кто-то выложил ему это прямо в лицо. (Я с большим уважением отношусь к Бретту Халлу.)
* * *
—
После того, как я занялся бизнесом по представлению интересов игроков, мне позвонил Билли Клири, который был хоккейным тренером в Гарвардском университете. Он сказал мне, что один из его бывших игроков хочет стать агентом, и поинтересовался, готов ли я уделить ему полчаса своего времени.
Я сказал Билли, что работаю один, что не ищу партнера. Но Билли хороший парень, поэтому я согласился на встречу. Бывшим игроком был Боб Гуденау.
На самом деле я играл против него, и я знаю, что многие люди ругают его, но он был хорошим игроком в колледже. Он играл сильно и жестко.
Кроме того, в то время он был отличным парнем — парнем, с которым можно было пить пиво, травить анекдоты. У него было хорошее чувство юмора. Он понимал хоккеистов. Он все понимал, как и я — у меня была связь с игроками, которой не было у других агентов, потому что они никогда не играли в хоккей.
В итоге мы проговорили пару часов и обсудили совместную работу. Я хочу прояснить одну вещь: несмотря на то, что говорят некоторые люди, я никогда не был партнером Боба Гуденау. Мы просто сотрудничали. Я разговаривал с его ребятами, когда они были на Востоке, а он разговаривал с моими ребятами, когда они были на Западе. Он был полезен мне, и я помогал ему. И когда я ушел из бизнеса, у него оказалось около половины моих клиентов.
И я помог ему получить должность главы Ассоциации игроков НХЛ после того, как сняли Эла Иглсона. То, что я помог ему оказаться в таком положении — одно из моих самых больших сожалений.
* * *
—
Идея вытурить Иглсона уже возникала однажды. Майк Милбери был представителем игроков «Бостон Брюинз», и он был очень недоволен тем, как идут дела с профсоюзом. Однажды вечером после того, как «Брюинз» отыграли утренний матч в «Гарден», он пригласил меня и мою жену поужинать с ним, чтобы поговорить о профсоюзе.
Майк отличный парень. Очень прямолинейный. Во многом мы очень похожи. Я играл против него в колледже, когда он учился в Колгейте. Он не помнил этого, но я-то точно помнил. Это был самый кровавый хоккейный матч, который я когда-либо видел. Он был похож на Вьетнам.
Один из наших парней щелчком попал в их вратаря шайбой, его маска разломалась и порезала его так сильно, что кровь залила весь лед. Позже одного из наших капитанов, Джона Мартина, толкнули о борт, и он зацепился за болт, который торчал наружу, и прорвал 23-сантиметровую рану на его предплечье. Он вернулся на скамейку запасных и готовился к следующей смене, когда тренер сказал:
— Я должен посмотреть на твою руку.
— Отвали, — сказал Марти.
— Посмотри на пол, — сказал тренер.
На полу скамейки была лужа крови. Он сильно истекал кровью. Потребовалось 30 или 40 стежков, чтобы закрыть этот разрез.
Затем другой наш капитан, Майк Марвелл, получил клюшкой в глаз. Лу Ламорелло не доверял врачам в Колгейте, поэтому мы ехали обратно в Провиденс, а Майк стонал от боли, лежа на спине. Мы все время пытались уговорить Лу остановиться у больницы, но он не хотел этого делать — говорил, что дома у него уже есть врачи.
В итоге Майк потерял половину зрения на этот глаз. (Не из-за задержки, а просто из-за самой травмы.)
Но вернемся к ужину. Милбери, не теряя времени, перешел к делу.
— Что мы собираемся сделать, чтобы прибить Алана Иглсона?
Я дал ему несколько советов — вопросы, которые игроки могли бы задавать на собраниях. Но я знал, что легче сказать, чем сделать. Пит Питерс был одним из моих клиентов. Когда он играл за «Брюинз», он пришел на собрание NHLPA [прим.пер.: Ассоциация игроков Национальной хоккейной лиги, профсоюз], и Иглсон спросил, есть ли у кого-нибудь вопросы. Пит встал и попытался спросить пару вещей.
Иглсон сказал:
— Если бы ты не был таким чертовски глупым, Пит, тебе не пришлось бы спрашивать об этом. Следующий вопрос.
Пит смутился и сел. Вот так Иглсон издевался над игроками.
Милбери было не так легко запугать, но первый бунт так ни к чему и не привел. Это было в 1982 году, и представители игроков боялись Иглсона. Майк не смог получить никакой поддержки.
Четыре года спустя Гуденау узнал о большой встрече агентов в Торонто, где они собирались поговорить о том, чтобы выступить против Иглсона. Конечно, его не пригласили, и меня не пригласили — другие агенты нервничали из-за меня, а Боб добился слишком большого успеха. На самом деле мы не были частью клуба, в котором в те дни доминировали Михан, Камински, Бадали, Херб Пиндер и Пьер Лакруа.
Боб сказал, что мы должны вломиться на собрание и выложить что-нибудь на стол. Я встретился с ним в его офисе, и мы не спали всю ночь, составляя восьмистраничный меморандум с подробным описанием того, что, по нашему мнению, должно измениться в ассоциации игроков. Мы хотели раскрытия зарплат. Мы хотели, чтобы Иглсон вышел из представительского бизнеса, потому что это был конфликт интересов. Мы хотели решить вопрос о страховом покрытии игроков. Это был довольно пьянящий материал, и очень детализированный.
На следующее утро мы сели на первый рейс в Торонто, а затем пошли на собрание, где мы были так же популярны, как дикобраз на вечеринке с воздушными шарами. Но потом мы предъявили документ, и другие агенты были потрясены. Они сказали, что это именно то, что нам нужно. Они решили, что отправят трех человек на встречу с Иглсоном и вручат ему документ — Бадали, потому что он представлял двух самых важных игроков в игре, Гретцки и Лемьё; Лакруа, потому что он представлял французскую сторону спорта; и меня.
Мы втроем пошли в кабинет Иглсона и вручили ему меморандум. Он не мог быть более вежливым в этом вопросе. Он просмотрел его и сказал:
— Да, мы можем это сделать, это вполне логично, и это сложно, но мы будем работать над этим.
Когда мы уезжали, у нас сложилось впечатление, что все изменилось.
А потом мы узнали, что как только мы вышли из комнаты, он разорвал документ пополам и выбросил в мусорное ведро на глазах у всех своих сотрудников.
«Это конец», — сказал он, и до поры до времени он был прав. Пока игроки не начали действовать, у нас не было никаких возможностей, и поэтому все заглохло. Понадобились Расс Конвей и Пол Келли, чтобы наконец победить Иглсона.
Должен сказать, что лично я всегда хорошо ладил с Элом. Он обаятельный парень. После того как он вышел из тюрьмы, он выплатил свой долг, насколько мне было известно. Когда я руководил «Кэнакс», он звонил мне из своего дома в Уистлере и просил пару билетов, и я всегда заботился об этом. Мои личные отношения с ним всегда были хорошими, но в профессиональном плане происходили вещи, которые должны были измениться.
* * *
—
После того, как Иглсон был смещен, мне позвонил хедхантер из Торонто, которого наняла ассоциация игроков, чтобы найти ему замену. Это был бы 1992 год.
— Ваше имя постоянно всплывает, — сказал мне парень. — Я не могу предложить вам работу, но я говорю вам, что если вы хотите ее, вы можете ее получить.
Я никогда в жизни не состоял в профсоюзе и не был заинтересован в том, чтобы быть профсоюзным лидером. Я сказал ему, чтобы он позвонил кому-нибудь другому.
— Мы, вероятно, сможем утроить то, что вы получаете, — сказал он мне.
Мне все равно было неинтересно.
Наконец он спросил:
— Если бы вы искали кого-то для этой работы, с кем бы вы поговорили?
Я ответил: Боб Гуденау.
Оглядываясь назад, я жалею, что не поступил иначе. Жаль, что я не посоветовал кого-то другого или даже не взялся за эту работу сам.
Работа изменила Боба. Она сделала его по-настоящему непримиримым и ожесточенным. В конце концов, он стал таким циничным, недоверчивым парнем. С ним почти невозможно было разговаривать, и рядом с ним было не весело. Он издевался над игроками, как это делал Иглсон. (Хотя надо сказать, что Боб абсолютно честен. Он не взял бы со стола и скрепки, которая ему не принадлежала.)
Может быть, это то, что происходит, когда на тебя постоянно нападают и критикуют. В любом случае, он уже не был тем парнем, с которым я работал, что стало еще более очевидным, когда мы столкнулись в трудовых переговорах после того, как я перешел на работу в лигу.
* * *
—
Представлять игроков было хорошим бизнесом. Фирма была довольна. Я работал примерно с 30 игроками, в том числе с 15 в НХЛ. Неплохо для того, кто занимается этим на полную ставку лишь два года. И я был на том этапе, когда подумал, что, возможно, мне стоит сделать это самостоятельно и иметь офис в пяти минутах от моего дома, вместо того, чтобы каждый день ездить на работу в центр Бостона. На самом деле я присмотрел кое-какое офисное помещение.
Но однажды я был в Рочестере, штат Нью-Йорк, слонялся после матча АХЛ, чтобы снова посмотреть на Гейтса Орландо, и увидел Донни Михана в коридоре, ожидающего какого-то парня, поднимающегося или спускающегося по хоккейной лестнице. Донни отличный парень и отличный агент, но он также на 10 лет старше меня. Я подумал: «Таким буду и я. Я по-прежнему буду тем парнем, который стоит возле раздевалки и ждет, чтобы поговорить с игроком». Работа стала казаться мне однообразной: одни и те же контракты, одни и те же парни, жалующиеся на время на льду. И я подумал: «У меня это хорошо получается, но мне это надоело. Я не хочу заниматься этим через 10 лет».
***
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
