Roman Nep: комментарии

Вот как мог бы звучать этот текст в стиле Хармса:
Васильев сказал:
— Надо прекратить говорить по-английски.
И ушёл, споткнувшись о шнур от самовара.
Я остался. Сидел на табурете и думал про слово «дедлайн».
— По-русски это что? — спросил я сам себя.
— Последний срок? — подсказал мне прохожий в шляпе и исчез.
На следующий день я стал говорить только русскими словами.
Но в булочной на меня посмотрели с тревогой.
— Хотите багет? — спросили.
— Хочу хлеб длинный, мучной, продолговатый! — крикнул я.
Меня выгнали.
Позже я попытался заменить слово «менеджер» на «управитель», но управитель оказался грузин и не понял.
Васильев снова появился, теперь с балалайкой.
— Исключительно по-русски! — сказал он и сыграл мелодию из «Титаника».
Я сел под стол и заплакал по-русски.
Тихо, прерывисто, с ударением на первый слог.

какой журналист за кого голосовал:
2025 Conn Smythe Trophy Ballots
Voter (Outlet) | First | Second | Third
Per Bjurman (Aftonbladet) | Bennett | Marchand | Forsling
Joshua Clipperton (Canadian Press) | Bennett | Marchand | Draisaitl
David Dwork (Hockey News) | Marchand | Bennett | Draisaitl
Luke Fox (Sportsnet) | Marchand | Bennett | Bobrovsky
Elliotte Friedman (Sportsnet) | Marchand | Bennett | Bobrovsky
Jason Gregor (Sports 1440) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
François Gagnon (RDS) | Marchand | Bennett | Bobrovsky
Chris Johnston (The Athletic) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
Emily Kaplan (ESPN) | Marchand | Bennett | Draisaitl
Pierre LeBrun (The Athletic) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
Jordan McPherson (Miami Herald) | Marchand | Bennett | Draisaitl
D. Nugent-Bowman (The Athletic) | Bennett | Marchand | Draisaitl
Michael Russo (The Athletic) | Bennett | Marchand | Draisaitl
Frank Seravalli (Daily Faceoff) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
Mark Spector (Sportsnet) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
Teemu Suvinen (Ilta-Sanomat) | Marchand | Bennett | Bobrovsky
Stephen Whyno (Associated Press) | Bennett | Marchand | Bobrovsky
Greg Wyshysnki (ESPN) | Bennett | Marchand | Draisaitl

для информации, объявили результат голосовалки на Конн:
Voting Point Totals
Sam Bennett, Florida: 76 points
Brad Marchand, Florida: 68 points
Sergei Bobrovsky, Florida: 10 points
Leon Draisaitl, Edmonton: 7 points
Gustav Forsling, Florida: 1 point
Очки присуждались по системе 5-3-1, а крайний срок подачи бюллетеней в НХЛ наступал за 10 минут до конца шестого матча.

Вот как можно передать слова Глотова в духе Александра Проханова, пропитывая будничное описание почти военной дисциплиной, символизмом единства и духа новой спортивной державы:
СПЛОЧЕНИЕ
Там, в глубинах СКА, не просто команда —
там орден.
Там братство стали и льда.
Там ковалась машина победы.
И сплочения были не шалостью —
а инициацией, посвящением, ритуалом.
На батутах — они летали,
словно ангелы боевого хоккея,
разучивая не трюки, а вертикаль духа.
В крокодила — не играли, а познавали друг друга без слов.
Через жест, взгляд,
как на льду, где нет времени говорить.
Только чувствовать. Только идти плечом.
Выезды за город —
не пикники, а отступления в лес,
где можно услышать, как стучит сердце команды,
как рождается доверие.
Ротенберг создал не просто сборище игроков —
а замкнутый орден,
где каждый дышит в ритме команды.
И всё было —
на высшем уровне.
Не в смысле сервиса.
В смысле мечты.

ChatGPT до тонкостей не дошел пока.

Вот как мог бы звучать этот текст о Ротенберге в стиле Михаила Зощенко — с его характерной наивной интонацией, разговорной лексикой и легкой иронией:
Выступает, значит, товарищ Дементьев.
Говорит: «Масштаб личности у Ротенберга, — говорит, — огромный».
А я стою рядом и думаю: ну, может, и не соврал. Может, у него и правда масштаб. Я, например, точно не знаю, какой у людей масштаб, потому что у меня лично линейки такой нет.
Потом он говорит: «Он был локомотивом».
Ну, думаю, ничего себе. То есть, выходит, остальные — так, вагончики? А он, стало быть, локомотив. И не просто локомотив, а, надо понимать, с паром и колесами. А может даже и с кочегаром.
А дальше, говорит, — «обеспечение».
Тут я уже совсем потерял нить разговора. Какое, думаю, обеспечение? Продовольственное? Финансовое? Медицинское?
Хотя, может, он прав. Может, Ротенберг и впрямь всех обеспечивал. И формой, и шайбами, и моральной поддержкой.
«СКА, — говорит он, — ведущий клуб мирового спорта».
А я молчу. Потому что, во-первых, не спорят с людьми при пиджаке. А во-вторых, мало ли что. Может, он действительно ведущий.
Я вот, например, ведущий среди соседей по скорости поедания селёдки. Но не хвастаюсь же этим направо и налево.

Вот как мог бы прозвучать этот текст в стиле Довлатова — с ироничной, прозаической интонацией, характерным ритмом и личной примесью:
Дементьев сказал, что масштаб личности Ротенберга велик. Сказал это с таким видом, будто только что вернулся с Луны, где лично замерял масштабы всех известных личностей.
Он вообще любил слова типа «масштаб», «локомотив», «обеспечение». В студенческие годы за это его называли «Пособие по партийной риторике». Он не обижался.
Я не спорил. Мне было лень.
Ротенберг, как известно, был при СКА всем — тренером, функционером, символом эпохи.
То есть если кто-то уронил клюшку — это тоже, скорее всего, был он.
«Ведущий клуб мирового спорта», — добавил Дементьев, закуривая.
И тут я подумал, что мировому спорту вообще давно пора смириться.
У него, у спорта этого, свои дела, у нас — свои локомотивы.

Вот как мог бы прозвучать этот текст в стиле Хармса:
Дементьев сказал:
— Масштаб! — и развёл руками.
Мы посмотрели: ничего не видно. Только чайник кипит.
— Локомотив! — добавил он.
В это время мимо пролетела старая шляпа.
— Обеспечение, развитие!
У Фёдора Ивановича зазвенело в ухе, а у Петра Никитича треснул пуговичный футляр.
— Это, — заключил Дементьев, — ведущий клуб мирового спорта!
После чего сел на табурет и ел маринованные груши.
Три человека упали со стула, один исчез. Остальные хлопали.

Вот как высказывание Александра Мостового можно передать в стиле Александра Проханова, с его эпическим лиризмом, оттенком горечи и достоинства человека, несущего на себе отпечаток великой эпохи:
ГОЛОС ИЗ ПОДЗОЛОТА ЭПОХИ
Он говорит негромко.
Не просит — напоминает.
О себе. О времени. О подвиге.
Мостовой — не просто бывший игрок.
Он — наследие.
Он — шелест кассет с Ла Лигой,
солнечный отсвет на экране «Рубина»,
чей голос — это эхо 90-х,
когда футбол был искусством, а не алгоритмом.
«Готов войти в штаб» —
не значит: постучал в дверь.
Значит — открыл ладонь с гербом старой школы.
Значит — вспомнил, как пахнет поле, которое пахло ещё СССР.
Но не зовут.
Намёки остаются в воздухе, как сигнальные ракеты, не замеченные штабом.
И не потому что нет заслуг.
А потому что эпоха — забыла своих героев
или боится их глубины.
25 лет — не просто цифра.
Это плуг, врезавшийся в землю стадионов.
Это — кровь, слава, и взгляд, от которого мяч слушался.
Он не будет устраиваться.
Он — уже стоит.
Как бронзовый штык у входа в базу.
И если кто-то однажды осмелится повернуться к нему —
в этот день команда вспомнит,
что такое играть не за зарплату,
а за страну в своей груди.

"Почему сторожем? Могу снег чистить, кирпичи класть. Или переводчиком. Английский я знаю!"