Вертикальное измерение. Первая женщина из Грузии, которая взошла на Эверест
Как для человека, рожденного в Советском Союзе, знакомство с альпинизмом для меня началось с песен Владимира Высоцкого — они стали известны больше, чем фильм «Вертикаль», в котором они прозвучали. Не так давно я пересмотрела этот фильм и меня заинтересовал один из самых запоминающихся моментов этого фильма — диалог врача Ларисы (Лариса Лужина) и радиста Володи (Владимир Высоцкий) (ниже приведен текстовый вариант диалога для тех, кто по каким-либо причинам не сможет посмотреть видео):
Л.: Чай готов. А у них еще светло. И горы такие красивые… Почему ты все-таки не с ними?
В.: Четверо — самая удобная группа для такой стены. Две связки по два человека — отлично!
Л.: Скажи — просто не взяли.
В.: Просто не взяли.
Л.: Тебе сколько сахара?
В.: Четыре кусочка.
Л.: Много сахара вредно. И аромат у чая пропадает.
В.: Слушай, что ты все учишь? Ты зачем в горы залезла?
Л.: На вас посмотреть — смелых и отважных. А то разные разговоры ведут. Одни говорят: «Умный в гору не пойдет». Другие: «Альпинизм — спорт смелых».
В.: А ты кого слушаешь?
Л.: Я и тех, и других понемногу. Ты, например, что скажешь?
В.: О чем?
Л.: Об этом.
В.: В смысле, какая польза?
Л.: Не польза. Зачем лично тебе все это?
В.: Для меня это — удовольствие, разрядка. Нервы щекочет и красиво.
Л.: Хорошо. Ты срываешься со скалы, ломаешь себе руки, ребра. Удовольствия мало. Красоты особой я тоже в этом не вижу.
В.: Мы говорим на разных языках. Зачем Амундсену нужен был Южный полюс? А Тенцингу лезть на Эверест? То, что один увидел полюс, а другой поднялся выше всех, не принесло человечеству никакой практической выгоды. Однако люди сами объявляют их героями. В человеке заложена страсть — покорять, преодолевать.
Л.: Преодолевать то, что мешает. Я понимаю это так. Если я живу в другой стране, мне мешает незнание языка. Я стараюсь его изучить и этим преодолеваю препятствие. Но гору можно просто обойти. Зачем создавать препятствие искусственно? Будто это бег с барьерами.
В.: Не забывай, альпинизм — это все-таки спорт.
Л.: Но вы же сами претендуете на нечто большее.
В. (поет): Свои обиды каждый человек
Проходит время — и забывает,
А моя печаль, как вечный снег, —
Не тает, не тает.
Не тает она и летом
В полуденный зной,
И знаю я: печаль-тоску мне эту
Век носить с собой.
Нет, ты судишь о жизни однообразно. И препятствия, о которых ты говоришь, расположены в одной плоскости. По горизонтали. А в горах у человека появляются новые, неизвестные черты. Черты характера, души. Он живет в ином измерении. По вертикали.
Именно этот эпизод — отправная точка разговора с Алиной Гамсахурдия, которая стала первой женщиной из Грузии, совершившей восхождение на Эверест.
— Героиня фильма «Вертикаль» Лариса спрашивает: «Зачем?» У меня такой же вопрос. И второй вопрос про измерение по вертикали. Удалось ли вам его почувствовать? Оно сильно отличается от того, что в горизонтальной плоскости?
— Да, меня даже сейчас эмоции захлестывают, еще недели не прошло (разговор записан через несколько дней после возвращения Алины из Непала – авт.). Я расплакалась, когда смотрела (этот эпизод), настолько это близко и настолько отзывается. Эверест был моей шестой горой. И каждый раз, когда я еще начинала с Эльбруса, самый частый вопрос от всех: «Зачем? Почему?» И вот уже 20 месяцев я занимаюсь альпинизмом (очень быстрый путь получился) и до сих пор пытаюсь для себя и для других ответить на этот вопрос. И я не могу — не потому, что не знаю, а потому, что в сердце и душе столько всего, что я чувствую, но словами пока все это выразить полностью не могу.
И то, что говорит Высоцкий про вертикаль, что неожиданные качества открываются — да, на каждой горе ты рождаешься заново.
Такого духовного пути, такой трансформации, как в горах, не происходило за всю мою жизнь, как за эти месяцы. Там абсолютная тишина звенящая, и есть только ты и жизнь, и больше ничего. И чистое пространство, чистое проявление себя в пространстве — это действительно совершенно другое измерение. Он его символизировал как измерение по вертикали.
Я чувствую это как прямой контакт с Богом, прямой контакт с собой. Например, ты идешь в гору, тебе суперсложно, у тебя сверхнагрузка, сверхвыносливость. Идет 20-й час, 21-й час, и ты там не можешь сказать — ой, это веревка не та, или гора не с таким уклоном, или что-то сегодня настроение не то. Там есть только ты, гора, твоя сила воли и ответственность полная за то, что ты делаешь. Это действительно другое измерение. Этого не понять.
С другой стороны, я понимаю людей, которые смотрят в соцсетях мое восхождение на Эверест и смотрели до этого мой первый восьмитысячник, где уже все серьезно. Они мне пишут: «Мы тобой восхищаемся. Но зачем? Зачем страдать? Зачем стоять в очередях?» А для меня это не то, что я стою в очередях, страдаю, стираю ноги в кровь. Для меня эти моменты — лишь небольшая плата за то, что я там вижу, что чувствую. Это не история про то, что я себя обрекаю, это история, что мне по пути к большой цели встречаются эти небольшие неприятности, понимаете? То есть угол зрения, и точка зрения, и масштабирование вопроса вообще по-другому чувствуются.
— Не так давно я читала большое интервью с Алиной Пековой, которая стала первой россиянкой, совершившей восхождение на 14 восьмитысячников. Там было очень много комментариев, и в большинстве из них были дискуссии на тему современного восхождения на вершины, особенно на Эверест. Самые спорные моменты — шерпы, деньги, кислород. Считается ли это альпинизмом, либо это уже какая-то разновидность туризма? Мне интересно ваше мнение, поскольку туризм является одним из направлений вашей деятельности.
— Это очень классный вопрос, для меня он важен. Извечная дискуссия всех альпинистов. Я настолько хочу быть амбассадором этого вопроса, что у себя в Инстаграме* на днях сделаю большой разбор на эту тему. И поэтому я вам очень четко смогу ответить, я уже продумывала. Тут очень важно понимать, что все, кто это говорит, не имеют к альпинизму, скорее всего, никакого отношения.
Если мы подойдем к вопросу формально, мы будем разделять коммерческий и спортивный альпинизм. Когда речь идет о спортивном альпинизме (на Эвересте за последние годы я не знаю ни одного спортивного восхождения, по крайней мере, по южному маршруту, из Непала), то спортсмен не имеет права использовать никакую поддержку на горе, в том числе страховочные перила, которые провесили шерпы (шерпы — народность, живущая в Восточном Непале, в районе горы Джомолунгма, проводники, носильщики и помощники альпинистов — авт.) для сезона. Если я приезжаю спортивным альпинистом на Эверест, я отказываюсь от всего и отвечаю за себя полностью сама.
Я покупаю себе какое-то место в базовом лагере в уголке, ставлю палатку, которую я принесла, отказываюсь от услуг базового лагеря и сама готовлю себе пищу. И так в течение всего восхождения. Я сама все несу, я переношу свою палатку из лагеря в лагерь, я не трогаю чужие страховочные линии, а все делаю сама.
Конечно, это возможно, если задаться такой целью, но так уже никто не делает именно на этом маршруте.
Бескислородное восхождение на Эверест, по-моему, в этом году смогла сделать только одна девушка, а попыток было несколько, включая известных альпинистов. Это очень тяжело — зайти на Эверест без кислорода. Я знаю троих, кто не смог и надел баллон уже в ходе восхождения.
История про то, что шерпы заносят кого-то на вершину. Человека даже спустить, даже мертвого, с вершины очень сложно. Занести живого на себе — это просто выдумки и нонсенс: да, можно подтягивать за страховку, все ходят по-разному.
Сейчас я буду немножко как те комментаторы. Меня расстраивает, что люди начали надевать кислород ниже, со второго лагеря. Это 6400, по-моему. Я принципиально надела в третьем, потому что это классика коммерческого восхождения — ты приходишь в третий лагерь и подключаешься на сон первый раз.
Сейчас уже абсолютное большинство надевает во втором, т.е. альпинизм становится все расслабленнее, так скажем. Например, было поставлено два рекорда и люди зашли без акклиматизации на горе, они акклиматизировались дома искусственно в палатах гипоксических, кто-то использовал допинг, кто-то — кислород с базового лагеря. Правда, все ходят по-разному, кому-то важен только результат, а не процесс.
На мой взгляд, не нужно смотреть на Месснера, который ходил лет 40 назад, и говорить, что вот он в одних портках заходил сам и только это настоящий альпинизм. Там было много шерп — я сейчас читаю его дневники, где он говорит, что у них было по 200 − 300 шерп, и генераторы они заносили, и виски они поднимали, все это было. А кислород… Тогда технологии не было такой, и говорить про то, что человек, который использовал кислород и шерпу, — просто турист, максимально странно.
Что несет шерпа? Мой шерпа лично для меня нес мой спальный мешок просто потому, что он у меня не влезал в рюкзак и, конечно, портеры забрасывают заранее дополнительные баллоны наверх. Спальный мешок мой весит примерно ничего и если бы мне его добавили к весу, что я несла, мне было бы ни жарко, ни холодно от этого спального мешка.
Люди почему-то представляют, что шерпа на высотные лагеря несет нам 100 кг барахла, которое там совершенно не нужно. Половина на тебе, половина нужна в рюкзаке под рукой, чтобы у тебя было все необходимое. Также люди говорят, что кислород за нас заносят. Дополнительный – да, но в процессе мы всегда несем его сами. Кислород технически не может нести другой человек, потому что у тебя баллон в рюкзаке и шланг присоединен к маске. Ты его несешь сам, это 5 кг, там еще вода у тебя и т.д.
Мне кажется, что здесь нужна золотая середина. Мы адаптировали альпинизм к двадцать первому веку, с одной стороны, но давайте уже, ребят, не будем надевать кислород в базовом лагере, а все-таки выдерживать высоту семь тысяч хотя бы, чтобы туда идти без кислорода и использовать его адекватное количество.
Мы же с вами сейчас не посылаем письма голубями нашим друзьям, мы посылаем сообщения в ватсап. И это то же самое, что говорить, что ватсап — это недушевно, это ненастоящее письмо, а вот душевно написать от руки.
— Спасибо за ответ. Хотелось бы узнать о подготовке к восхождениям. Насколько часто на вершину приходят неподготовленные люди? Чем они могут быть мотивированы? И есть ли какие-то требования к этой подготовке, когда человек хочет зайти на определенную высоту? Может быть, куда-то его не пустят?
— Вы такие классные вопросы задаете. Такое впечатление, что вы, когда мы ждали свободное окно, сидели с нами в палатке с альпинистами и слушали, что нас беспокоит. Правда. Вопрос крайне важный и очень опасный для жизни многих восходителей.
Сейчас проблема на горе — это китайские и индийские группы, у которых есть две особенности. Их много, они идут с минимальным опытом, и, видимо, в культурном коде, в ДНК у них есть такая история, что они не понимают, когда нужно остановиться, они идут до конца во что бы то ни стало. Особенно это для китайцев характерная история: они же трудоголики, им нужно это сделать. И в итоге, когда ты спускаешься, ты видишь много тел, они умирают просто на ходу. Они доводят себя до такой стадии, что около третьего лагеря, где уже нет зоны смерти, они просто падают и умирают. Что касается процесса восхождения, они супермедленные. И есть такие участки, где ты не можешь никого обогнать, — настолько вертикальные, что все стоят на определенных мышцах ног, и это может длиться часами, потому что один человек не умеет пользоваться жумаром (ручным зажимом – авт.). Это катастрофа. Ты замерзаешь, у тебя уже атрофируются мышцы, потому что статическая нагрузка, ты, например, кошками на носочках врезался в стену и висишь на этом.
Кто-то повис на веревку, кто-то уже устал, тоже повис, а если мы на веревку все повиснем, она рухнет. И вот такие моменты опасные. Они устают и бухаются на месте, где нельзя останавливаться, потому что перестегнуть мне себя практически невозможно. Ты подвергаешь меня опасности и вынуждаешь отстегнуться от страховки, чтобы тебя обойти.
Но главная катастрофа — то, что они умирают. За мое время штурма умерло несколько человек. Одна девчонка молодая совсем просто рухнула. Двух я видела при смерти, я даже к одной подошла, накричала на двоих молодых гидов, которые ее вверх вели: «Вы дураки что ли, она умирает, срочно спускайте!» А там на высоте, когда у тебя уже есть опыт и ты много людей видел, по глазам четко понимаешь, на какой он стадии — просто устал или уже начинает отъезжать. И вот эти стеклянные глаза, которые не фокусируются, и мозг начинает в гипоксии отказывать. В общем, это видно. И это огромная проблема. То же самое было на моем первом восьмитысячнике Манаслу.
И самое плохое, что есть компании непальские, которые специализируются на этом рынке, и если гид тебя довел до вершины, он получает несколько тысяч долларов в бонус, чаевые. И они их тащат волоком, не разворачивают, когда пора и у человека кончаются силы, это очень опасно.
Но наконец-то есть очень хорошая новость. Со следующего года, чтобы сделать попытку на Эверест, ты должен показать сертификат восхождения на гору 7000 метров и одну гору в Непале. И это спасение. Плюс Непал повысил стоимость пермита (официального разрешения на восхождение — авт.) еще на 3 тысячи долларов. На следующий год таких очередей не будет, и все, мне кажется, будут в кайф лазить, там не будет людей неопытных.
И вообще, так интересно, я об этом много думала. Ты понимаешь: чтобы пойти на Эверест, ты должен быть очень сильным физически и еще сильнее морально, потому что там именно психику разбирает. Ты должен иметь все технические навыки, абсолютно все по веревкам, по оборудованию, и ты видишь таких людей и думаешь — о, классно! А потом рядом видишь девочку, которую прицепляют и подтягивают наверх, и она ничего не умеет, из-за нее перевязывают все веревки, и она тоже заходит и спускается.
Конечно, хочется, чтобы там все это было чисто и люди были подготовлены.
— Вы сказали, что там есть гиды, у них мотивация, чтобы люди зашли на вершину, — им за это заплатят. А в смертельных случаях с принимающей стороны что-то минусуется или нет?
— Нет, ничего не минусуется, потому что это гора. Каждый сам за себя в любом случае. В нашей компании гиды очень хорошие, очень заботливые, действительно за тобой смотрят. Но одна моя подруга альпинистка научила очень хорошей фразе, я ее благодарю за это постоянно, она мне сказала: «Полагаться полностью на шерпу — это будет самая твоя большая ошибка, помни, что они тоже люди, всегда отвечай сама за себя».
Это был ключевой момент, потому что раньше я думала: «О, у меня шерпа — рекордсмен Книги рекордов Гиннеса, у него 18 Эверестов, он один из самых крутых в Непале. Все, я иду за ним, не думая ни о чем, что он мне говорит, то я и делаю». Это вообще неправильно, ты должен всегда все проверять сам, перепроверять, ничего ли ты не забыл, правильно ли ты привязал оборудование.
Я всегда задаю вопросы — а почему мы идем во столько, а почему мы принимаем такое решение? Все равно ты должен быть сам за себя, но, конечно, без них мы не справились бы, это факт.
— При подготовке к нашему разговору я предложила читателям своего блога обсудить эту тему и тоже задать интересующие их вопросы. И один из вопросов появился в ходе беседы:
Ольга: К нам на работу когда-то приходил израильский альпинист, рассказывал про одну из своих попыток покорения Эвереста. Он тогда не дошел до самой вершины, потому что заметил еще живого человека среди тех, кто лежал в снегах. И он спас его — это был турецкий альпинист. И вся его история от подготовки до конца настолько захватывающая, я потом долго под впечатлением была. Он и предложение своей девушке тоже где-то в горах сделал. Какие-то суперлюди. То, что он не дошел, но спас человека — благородный поступок. Есть чем гордиться. Тот турок спасенный поблагодарил, но не лично, а записал видеосообщение, когда они в больнице были. Это видео нам тоже показали.
Светлана: А я смотрела документальный фильм про нашего альпиниста, который тоже спас другого альпиниста, кажется, англичанина. Он рассказывал, что им так делать нельзя, не приветствуется в их среде, и этот англичанин даже не поблагодарил и не общается с ним.
Правда ли то, что не в традициях у альпинистов оказывать помощь упавшим?
— Я хочу тоже присоединиться к восторгам от израильтянина. Я знаю эту историю, мы все знаем, что происходит в мире альпинизма. От него, конечно, в восторге все, все им восхищаются.
Основа и база следующие: выше 8000 не спасаем. Это база, но там наверху каждый решает сам для себя.
Я очень давно приняла решение на эту тему и на каждой горе информирую своего гида, чтобы он знал: если мы идем наверх и в это время понадобится другому человеку его помощь, мы отказываемся от дальнейшего штурма и он проводит спасательные работы, потому что для меня важнее жизнь другого человека, чем мой штурм. Это я говорю заранее, чтобы в экстремальной ситуации не суетиться, не теряться.
Сама я не умею проводить спасательные работы, но я могу отдать своего шерпа, чтобы он это сделал, и как-то помочь. Но я никогда не буду осуждать тех, кто этого не сделает, потому что каждое спасение, особенно выше восьми тысяч, это риск собственной жизни: спасая другого альпиниста, человек может вместо одной смерти катализировать две — свою и того, кого он спасает. Парень из Израиля, видимо, был реально очень мощным и профессиональным, что смог это сделать.
Когда я восходила, Котляр Вова (профессиональный горный гид – авт.) чуть не умер на вершине. Его спасали, его стягивали практически с вершины до третьего лагеря. Не бросил его шерпа. Девушка-японка умирала на глазах, ее тоже спасали.
Но тела уже умерших, как правило, не трогают, в этом нет никакого смысла. Мы их обходим, перестегиваемся. Я таких видела два, к сожалению. Во-первых, для спуска тела нужно 4 − 6 человек, шерп, чтобы это сделать. Во-вторых, это не везде возможно. В-третьих, тело весит около 100 – 150 кг, когда оно уже промороженное. В-четвертых, это опасность для жизни, в-пятых, это большие деньги. Может быть, это цинично, но и логично: 4 − 6 человек просто так, чтобы спустить уже мертвого человека, которого спасти невозможно, рискуют своей жизнью. Это тоже странно, да и не у всех семей есть деньги оплатить такое.
Потом нужно вертолет вызывать, это все спускать уже в город и т.д. Более того, каждый высотный альпинист подписывает форму, где он выбирает, что делать с телом, если, не дай Бог, он останется на горе. Там есть три варианта, с ценами, со всем. Я всегда выбираю оставить меня, где я есть, потому что мне не нужно, чтобы мои родители решали эти вопросы, непонятно с какой целью проходили весь этот ад — тела же волокут на веревках, зачем это нужно? И возможно те тела, которые там остаются... Они тоже это подписали, то есть человек сам выбрал.
В целом про спасение: вертолеты в крайнем случае могут долететь до середины третьего лагеря. Русскую девчонку на тросах, то есть она под вертолетом была, эвакуировали, спасли ее. А дальше они не летают. И вот представьте, семь с чем-то, уже все после вершины. Это то, что я после вершины видела. Все никакие. И девочка начинает просто падать, она отключается, не может больше. Ее, естественно, пытаются довести вниз, но до ближайшей эвакуации идти четыре — пять часов со спуском по стенам, где нужно быть в сознании.
Что делать? Это такой спорт, мы знаем, куда мы идем, это вводные данные. Лидер нашей группы Нимс — один из самых известных в мире альпинистов, он вообще всегда спасает, он иногда просто на грани жизни и смерти своей ходит, но спасает людей с восьми, с восьми четыреста. Много-много он уже спас. Но у него нечеловеческий потенциал физический. Это очень история неоднозначная, чтобы судить. Почему тот англичанин не общается? Я думаю, что шок. Я думаю, что психика просто поехала конкретно.
Это очень сложно представить, что ты там чувствуешь, после восьми.
— Относительно того, что человек там может чувствовать, тоже есть вопросы от читателей:
Татьяна: Посмотрев фильм про Эверест, всегда хотела спросить тех, кто на вершине, каково это? Там же вдоль дороги лежат те, кто не дошли. Я, конечно, сужу исключительно по себе. Мне даже видео хватило, чтобы понять, что я ни за что и никогда ни ногой.
Людмила: Я была на высоте 5300 под Эльбрусом (5642). Нас туда, конечно, поднимали на ратраке, я бы в жизни не дошла. Меня поразило ощущение какой-то эйфории, странные такие ощущения. Конечно, это от недостатка кислорода, все это отметили, когда делились впечатлениями. Но выше нам подниматься запретили без подготовки. Даже не представляю, как можно преодолеть самому такую высоту и какая должна быть сила воли?
— Я завидую тем, у кого от гипоксии эйфория. Это уникальные люди какие-то, обычно плохое самочувствие.
Сила воли должна быть просто железная. И сила духа, и стержень, и характер для Эвереста. И вообще для горы. Потому что такое преодоление себя, как там, я не думаю, что есть еще где-то. Может быть, в каких-то ультрамарафонах, Iron Man. Когда я анализирую свой маршрут, осознаю, сколько я прошла и какие нагрузки вывезла, меня поражает, как человек на это способен.
Я шла 35 часов, я трое суток почти не ела, почти не спала и шла наверх через самые сложные участки. У меня морально там кукушка ехала, но физически была нормально, потому что я тренируюсь, я действительно как спортсмен, как атлет тренируюсь.
Но самая сенсация после моего Эвереста... Это была моя огромная мечта, которая так красиво пришла в мою жизнь: я делала инспекцию для тура в Непал, вообще не было в моей жизни гор, я считала, что в походы ходят (я не про горы говорю) сумасшедшие люди, которые не моются, — это противно, зачем вообще это надо? В общем, ничего не предвещало.
Я поехала в Непал на инспекцию, быстро проехала все, что мне интересно было, поняла, как я сделаю тур, и у меня было свободное время. Я была в Покхаре, где находится гряда Аннапурны, и в отеле я увидела маленькую табличку, где было написано «Экскурсия. Посмотреть рассвет на Гималаях», 25 долларов, как сейчас помню. Я думаю — прикольно, делать нечего, поеду. И поехала на автобусе, потом на канатной дороге, потом еще что-то. Мы приехали в эту темень, на какой-то площадке стоим, и начинает подниматься солнце. Я впервые в жизни вижу Гималаи. И все, я просто смотрю, у меня даже пост есть в Инстаграме* — я сняла видео и написала: «У меня такое ощущение, что сегодня моя жизнь изменится на 180 градусов». Так и произошло.
И в голове у меня тогда была только одна мысль, она просто как сверху пришла: «Не хочу смотреть на Гималаи издалека, я хочу стоять на Гималаях, на вершинах Гималаев». Просто ниоткуда, никогда я не интересовалась этим всем. И начала я с Эльбруса тоже, только без ратрака и до конца, и так далее. И в какой-то момент я нашла в себе силы признать, что хочу на Эверест. Это тоже были какие-то слезы, я вообще испугалась: «Какой Эверест? С ума сошла! Люди годами туда...»
Но я готовилась. Это не случайность. Я действительно посвятила все свое время, всю свою волю и почти все свои деньги альпинизму в течение 20 месяцев. То есть я вложила очень много. И вы представляете, вот эта мечта, к которой я иду, у меня очень быстро все случилось: Эльбрус, Килиманджаро, Аконкагуа, Лобуче Восточный, первые восемь тысяч Манаслу и — как финал — Эверест, ну просто как по книжечке у меня все.
И вот Эверест, я к нему шла, и единственная мысль, которую я думала и чувствовала на вершине, была: «Быстрей бы, к чертовой матери, отсюда спуститься живой». Все! Ничего! Никакого счастья! Никакого! Я за месяц до восхождения каждый день думала, как я сижу на вершине, смотрю на планету сверху и вот такую музыку включу, я туда посмотрю, сюда посмотрю, запишу видео на всю жизнь на память, я его буду внукам показывать.
А в реальности была лишь одна мысль — нахрен валить вниз быстрее. Представляете? Настолько за эти 13 часов у нас был очень сложный подъем, в том смысле, что была постоянная очередь, и была гипотермия у меня, и очень медленно мы шли, и психологически меня размотало. Настолько я была морально истощена, что я просто хотела безопасности. У меня инстинкт самосохранения был включен на полную катушку: мне нужно в безопасное место, в безопасное место. Сейчас, конечно, распаковывается весь этот огромный опыт, сейчас начинаю осознавать. Но такая большая мечта закончилась на вершине вот таким ощущением.
Если говорить о гипоксии, то гипоксия это не эйфория, гипоксия — это самое противное, что можно испытать: у тебя словно угасают все функции организма и главное — когнитивная функция, даже галлюцинации могут быть. Я не знаю, о какой эйфории говорила женщина, может, ей повезло, но гипоксия — это ужасно.
Но хорошая новость в том, что наш человеческий организм научается. Я человек изначально с базово очень плохой переносимостью высоты, на Эльбрус я шла очень тяжело, извиняюсь, шла — тошнило, тошнило — шла, мне было очень плохо, я шла 13 часов, прошла точку невозврата, про которую вы говорите.
Мы договорились с гидом, у нас был план, он меня предупредил, что может быть придется спускаться в темноте, но я решила рискнуть, в итоге мы успели. И вот Эльбрус — это был ад, я была к нему не готова ни морально, ни физически. Я туда еле заползла, но на вершине это было абсолютное счастье! Вот эта первая гора — я чуть не взорвалась вообще от эмоций, я не могла это все переварить даже. И потом с каждой горой (это к вопросу о гипоксии) организму все легче и легче. К Эвересту я пришла с поразительной адаптивностью, то есть все время хорошо спала и меня один раз только немножечко помутило утром в третьем лагере.
А самое противное в гипоксии — обесточивание тела. Кислорода не хватает ни сердцу, ни мышцам, ни голове. И ты как зомби. Тебе нужно делать большие физические нагрузки, а у тебя как будто бы нет сил. Но это потом тоже восполняется.
— Я думаю, под эйфорией подразумевалось, что они все-таки не сами шли, а поднимались на ратраке на безопасную для неподготовленного человека высоту. Может быть, эти прекрасные виды и допустимая разреженность воздуха дали такое сочетание.
— Да, возможно.
А по поводу первой части вопроса — каково видеть тела на дороге — единственный момент добавлю про мой личный опыт. Те тела, которые там лежат годами, — мы про них знаем, мы к ним готовы. Я не могу сказать, что они вызывают какие-то большие эмоции, в том числе и потому, что они уже совсем наверху, и ты уже просто никакущий сам морально, эмоционально тебе уже не до этого.
Единственное, что у меня был не очень приятный случай: я соскользнула, естественно, я повисла на страховке, и, к сожалению, именно в том месте, где лежит второе тело. Я чуть его не тронула ботинком острыми кошками. Я начала поджимать ноги, было эмоционально неприятно, потому что это казалось неуважением, не хотела я его беспокоить.
Но новые тела, которых не было несколько часов назад и которые умерли день — два назад и еще как будто мирно спят на склоне, — это для меня было тяжело, но реакцией была очень большая эмпатия, у меня начала сбоить голова, меня начало тянуть в такую эмоциональную воронку, я начала представлять, что у этой девочки есть мама, подруги, папа, вот это все, мне начали рисоваться эти картины, то есть меня мозг начал доводить на этом моменте. Было жалко, что она уехала из дома в такую экспедицию и больше никогда не вернется. Вот это грустно.
— А как ваши родители и близкие отнеслись к вашему новому увлечению, когда вы им озвучили, что хотите совершить восхождение?
— Было сперва достаточно легко, потому что когда у человека какое-то новое увлечение появляется, все думают — ну, попробует и все. Волновались как-то, но мама, конечно, была в шоке, когда я сообщила.
Я изначально сказала, что нет смысла в переубеждении и разговорах подобного толка, но я готова все объяснить и рассказать, как это происходит. А когда после Эльбруса я сказала, что иду дальше, то уже началось что-то более активное. Я выбрала стратегию все объяснять, чтобы максимально убрать неведение. И когда это было интересно, и когда кто-то просил или спрашивал, я это делала.
Про Эверест была смешная история. Мама мне сказала, что она придумала, что я иду снова на Эльбрус, и живет с этим. Это было очень смешно. И, естественно, она сломалась на первой же сторис из базового лагеря, когда она увидела и поняла, что это вообще ни разу не Эльбрус. Она переживала, я знаю, я ей очень благодарна за понимание. Я с ребятами из группы разговаривала — некоторых родители доводили до белого каления, давили, названивали, плакали, просили вернуться, это ужасно.
Мои, надо отдать им должное, меня не трогали, спрашивали, поддерживали, а я старалась им максимально все объяснить. Я всегда добавляю несколько дней к срокам, чтобы если вдруг какая-нибудь непогода нас где-то задержит, они не волновались.
То есть я тоже со своей стороны пытаюсь максимально беречь их. Переживают, я понимаю. «С такой дочерью и подругой врагов иметь не надо. Никому не пожелаю такое пережить», — сказала мне одна моя подруга. Ну, что делать?
— Я где-то читала, что у тех, кто восходит на вершины, экстремальными видами спорта занимается, есть свои приметы. Есть ли у вас какая-то примета, может быть, или пожелание, которое вы друг другу говорите, когда собираетесь на восхождение?
— Я же хожу с непальцами все время, у меня своя непальская команда. У нас ничего такого нет. Может быть, среди русских что-то есть. И я глобально от всех примет и ритуалов в своей жизни избавилась лет 6 − 7 назад, поэтому нет.
Единственное − это больше для меня психологически важно — мы не поздравляем с вершиной до спуска в базовый лагерь. На вершине я себе радоваться не даю, я себе не говорю: «О, все, я восходитель на Эверест! Я первая грузинка, которая взошла на Эверест». Нет, я в себе блокирую все эмоции: «Ты никуда не зашла, пока не в базовом лагере живая». Это да. Это обязательно.
— Вы первая грузинка, которая совершила восхождение на Эверест. В новостях даже был сюжет о вашем восхождении?
— Я такого вообще не ожидала, по всем каналам передали сюжет и написали все, кто только может быть, и до сих пор я даю интервью. Потому что я сначала стала первой в Грузии, кто зашел на восемь тысяч из женщин , а вот сейчас на Эверест. Конечно, Эверест — это бренд, и это все стало очень-очень громко. Кто-то один увидел в Инстаграме*, опубликовал и понеслось как снежный ком.
— Как завершение беседы такой вопрос: что дальше?
— У меня это очень смешно. Я один раз на Эвересте — это было в самом начале, когда только с горой познакомилась, — лежала в палатке и чуть ли не вслух думала, что все, никогда больше, я вообще никогда ни к одной горе не подойду, где мне продать оборудование, зачем мне все это? Я даже думала закончить ротацию (это акклиматизационные выходы), и вообще улететь, и не заходить, и даже не попытаться. Но на утро меня отпустило.
Потом, когда я зашла, естественно, усталость большая и все такое. Но это горы. Когда я летела из базового лагеря в вертолете, уже поняла для себя, на какую следующую гору я пойду.
Вчера я поняла, что у меня какая-то безумная ностальгия, мне снова хочется назад. Я уже себе говорю, что это ненормально, у меня даже еще тело не отошло, у меня все болит пока. Тем не менее в идеальной картине мира я поеду в Непал в ноябре и буду делать Ама-Даблам, это техническая гора. Она больше шести, но она вся скалы, то есть мы будем лезть. Я давно и очень хочу. А в следующем году Пакистан. Или К-2, но я пока не уверена, внутри не могу понять, что это все-таки одна из самых опасных в мире гор, сложнее Эвереста. Или я сделаю два восьмитысячника, двойное восхождение, то есть первый и сразу же второй, это будут Гашербрумы, это тоже в моих планах есть.
В общем, планы большие, в идеале я бы хотела сделать все 14 восьмитысячников. Но на это уже нужны спонсоры, потому что тогда ты должен только лазить и только тренироваться, уже я не смогу работать так интенсивно. Если найду, значит, судьба, не найду — буду потихонечку сама восходить дальше.
* Принадлежит компании Meta, которая признана экстремистской организацией и запрещена в РФ.
Фото и видео:
Отдельно хочется написать про родителей альпинистов. Сил вам и крепких нервов!
Алине удачи и успеха в дальнейших подъёмах😍