Брайан Бурк. «Закон Бурка. Жизнь в хоккее» 3. «Ты пишешь экзамен»
***
В следующем, 1974/75 году, я приехал в лагерь с весом 85 кг. При моей манере игры этот дополнительный вес был очень важен. Теперь у меня был какие-никакие габариты, и удары, которые я наносил, начинали обижать соперника. У меня было немного игрового времени в третьем звене и во втором звене в большинстве, я все еще убивал время на штрафе (мы называли это звено «Саперы» и очень гордились этим), а Лу выпускал меня на лед в концовке матчей, когда мы вели с минимальным преимуществом. Вне льда я теперь изучал историю, и мои оценки резко выросли.
Мой третий курс был еще лучше. Вся тяжелая атлетика и работа в течение лета подняли мой вес до 88 кг. Теперь я реально буравил парней. Если я попадал правильно, кому-то приходилось помогать им уйти со льда.
В том сезоне я увидел еще одну сторону Лу Ламорелло.
Мы должны были сыграть выездной матч против колледжа Кларксона, часть их уик-энда Выпускников. Вместо катка в кампусе игра была перенесена в гораздо более просторный Военный мемориальный зал в Рочестере, домашний стадион команды Американской хоккейной лиги «Рочестер Американс».
Мы плохо начали игру и к концу первого периода проигрывали 0:4. Студенты и выпускники Кларксона сходили с ума на трибунах. Мы пошли в раздевалку, и у Лу сорвало крышу. Он снял свои часы и швырнул их через всю комнату. Я думаю, что он пытался кинуть их о стену для драматического эффекта, но вместо этого он запулил их в грудь одного из наших игроков, Дэйва Дорнсейфа.
Несмотря на то, что вспышка гнева Лу пошла не совсем так, как планировалось, она принесла желаемый результат. Во втором периоде мы были в огне и сравняли счет.
А потом, по какой-то причине, судья начал нам подсаливать. По-моему, было шесть удалений подряд, и мы проиграли. Лу был так зол, что выпустил меня в конце игры с инструкциями кого-нибудь хорошо так отчихвостить. Что я и сделал — и заработал еще одно удаление.
Я всегда уходил со льда последним игроком в конце матча – это одно из моих немногих суеверий. Когда я шел по коридору в коньках по пути в раздевалку, я услышал шум позади себя. Это были Лу и рефери, нос к носу. Я понятия не имею, кто это начал, но каждый из них держал другого за шею. Судья был в шлеме — это была первая игра, где я такое видел, — и в один из моментов, когда Лу дернул шеей, шлем ударил Лу по переносице и порезал его. Я не совсем уверен, как это произошло, но после этого судья оказался на заднице.
Мы с помощником тренера Бобом Белльмором оттащили Лу. Мы были уверены, что еще есть шанс, что его арестуют. Другие ребята из команды не могли поверить, когда я рассказал им о случившемся, но мы все в рекордные сроки приняли душ, оделись и сели в автобус. Я испытал огромное облегчение, когда мы выехали из города, и никто не попал в тюрьму.
* * *
—
Две важные вещи произошли со мной в конце довольно паршивого сезона для колледжа Провиденс.
Лу попросил игроков проголосовать за то, кто будет капитаном в следующем году. Они выбрали меня и Рона Уилсона. Это было настоящим достижением после того, как я начал карьеру в качестве игрока без спортивной стипендии. К тому времени, когда я закончил выпускной класс, у меня был школьный рекорд по количеству сыгранных матчей.
А «Филадельфия Флайерз» заявила о своих профессиональных правах на меня. По старой системе, если тебя не драфтовали, команда могла заявить о своих правах позже. Они просто добавят тебя в список для переговоров. Я не был выбран на драфте, но Лу сказал мне, что есть другая команда, которая добавила бы меня, если бы «Флайерз» не обошли их.
К тому времени, когда я поступил на последний курс колледжа Провиденс, у меня уже был план на жизнь после его окончания: я собирался получить ученую степень по истории, а затем устроиться преподавателем и тренером по хоккею в колледже. У меня все было разложено по полочкам. Я получил награду как лучший студент-историк в своем классе. Хоккеисты таких наград не получают. Такие награды получают зубрилы. Но у меня был самый высокий средний балл по истории среди всех в моем классе. Университет Нотр-Дам был заведением моей мечты. Несколько профессоров из Провиденса учились в Нотр-Даме и были в восторге от него. К выпускному классу я уже записался на GRE — экзамены для выпускников — по истории. Когда придет время, я подам документы в разные аспирантуры, посмотрю, куда меня примут, и продолжу свою академическую жизнь.
Вот только планы изменились. И изменения были не в моих планах. А в планах Лу Ламорелло на меня.
В последние три года мне удавалось планировать все занятия на утро, между 8:30 и 12:30. Затем я бегал до обеда и старался получить два часа занятий перед тренировкой. Я просматривал свои конспекты лекций, записывая важные вещи красным цветом на полях, чтобы у меня было учебное пособие на время экзамена. Моя комната в общежитии находилась недалеко от катка, и до него было рукой подать — через небольшую парковку и футбольное поле. Когда приходило время, я бежал трусцой, чтобы успеть переодеться для тренировки в 15:30.
Однажды я пришел на каток, и меня перехватила секретарша Лу, Аланна Муни. Должно быть, она видела, как я бегу по полю. Она высунула голову из двери и сказала: «Лу хочет тебя видеть».
Ах, незадача. Это не то, что ты хотел услышать. Лу не был веселым парнем, и если он хотел тебя видеть, это почти наверняка означало, что ты сделал что-то плохое, по крайней мере, в его глазах.
По дороге в кабинет Лу я пытался понять, что это может быть. По правде говоря, у меня не было особых неприятностей. На протяжении всей учебы я был очень дисциплинированным парнем. У меня дома в Миннесоте была девушка. Я никогда не нарушал комендантский час, кроме как для того, чтобы позаниматься — вот и все. Я подумал, что, возможно, кто-то из первокурсников попал в беду, и он хотел поговорить со мной об этом.
Я добрался до кабинета Лу и сел. Он не сказал ни слова. Просто подсунул мне лист бумаги через стол. Я посмотрел на него и увидел заголовок: Вступительный экзамен в юридическую школу.
— Что это? — спросил я его.
— Ты пишешь этот экзамен, — сказал он. — Твои профессора говорят мне, что если ты хорошо справишься с этим, то сможешь поступить на юридический факультет в Гарвард или Йель.
Я толкнул бумагу обратно.
— Я не буду его писать. Я не пойду на юридический факультет.
Лу снова сунул бумагу в мою сторону.
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Это не было просьбой. Ты сдаешь гребаный экзамен. Ты его пишешь.
Я попытался доказать свою правоту. Я сказал ему, что мне неинтересно поступать на юридический факультет, что я собираюсь писать дипломную работу по истории и надеюсь поступить в Нотр-Дам, а затем преподавать, может быть, тренировать где-нибудь хоккей.
/cdn.vox-cdn.com/uploads/chorus_image/image/66288933/Screen_Shot_2020_02_10_at_5.25.41_PM.0.png?f=webp&ks=1&q=90&w=730)
Неудивительно, что Лу был непоколебим.
— Доверься мне в этом, — сказал он. — Сдавай экзамен.
И вот... Я сдал экзамен.
* * *
—
Экзамены в юридический колледж [LSAT] были назначены на утро субботы, с девяти до полудня. В наши дни большинство студентов, которые их пишут, проходят курс подготовки к экзамену. Это может длиться месяцами. Я получил буклет с примерами вопросов и инструкциями. В ночь перед экзаменом я прочитал его от корки до корки. Потом перечитал во второй раз. Потом я выпил холодного пива и лег спать.
Вот насколько это было важно для Лу: в день экзамена он позволил мне опоздать на тренировку. А ты никогда не опаздывал на тренировку, когда играл под руководством Лу Ламорелло в колледже Провиденса. Как только я закончил, я побежал на каток, переоделся так быстро, как только мог, и вышел на лед.
Лу подкатился ко мне.
— Как все прошло? — спросил он.
— Тренер, я не знаю. Может сдал на отлично, а может и провалил. Но единственное, что я могу вам сказать, это то, что у меня одна из самых сильных головных болей, которые у меня когда-либо были в жизни.
— Хорошо, — сказал Лу. — Давай в звено. И мне насрать на твою головную боль.
Прошло четыре или пять недель, прежде чем я получил результаты. Тем временем я написал в несколько юридических школ с просьбой прислать мне заявки. Тогда это нужно было делать по почте — ты не мог позвонить, и, конечно же, не было электронной почты. Некоторые из заявок были простыми, а некоторые из них состояли из 20 страниц и сопровождались эссе.
Я также подготовился к написанию GRE и разослал заявки на поступление в аспирантуру по истории в Нотр-Дам и Джорджтаун — на всякий случай.
В Провиденсе вся почта поступает в один центральный почтовый ящик в здании Студенческого союза. У меня был один и тот же почтовый ящик на протяжении всех четырех лет, что я там проучился. Однажды утром я зашел посмотреть, и там была почта — один единственный конверт. Я не получал много писем, поэтому у меня было подозрение о том, что это может быть. Обратный адрес был ETS — Служба образовательного тестирования [Educational Testing Service] — в Принстоне, штат Нью-Джерси. Это был очень тонкий конверт, поэтому я знал, что это должны быть результаты теста и ничего более.
Вскрытие этого конверта должно было определить, какую развилку на дороге я выберу. Если у меня что-то не получалось, я возвращался к плану А — получению степени магистра по истории.
Не то, чтобы кто-то смотрел, но я неловко себя чувствовал. Если новости были дерьмовыми, я не хотел, чтобы кто-то рядом видел мою реакцию. Поэтому я поднялся наверх в административный офис Студенческого союза, где никого не было.
Я вскрыл конверт, развернул лист бумаги и прочитал номер: 704 балла — оценка, которая поставила меня в 98-й процентиль среди тех, кто написал LSAT в том году.
На секунду я подумал, не разыгрывает ли меня кто-нибудь, но, признаться, это был бы довольно изощренный розыгрыш. Тем не менее, я перепроверил почтовый штемпель, просто чтобы убедиться.
* * *
—
Первый звонок, который я сделал, был домой. Моя мама ответила — и вы должны знать о ней одну вещь: она не любила адвокатов. Я попытался объяснить, что это значит.
— Это как если бы Чарли Бакет получил золотой билет Вилли Вонки [прим.пер.: В сказке Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика» разыгрывалось пять золотых билетов на миллион шоколадных плиток].
Она поддерживала, но не была в восторге.
Потом я пошел к Лу.
Я заставил его вынуть бумагу из конверта.
— 704? — спросил он.
— Продолжайте читать, — сказал я ему. — Он увидел «98-й процентиль».
— Вы несете за это ответственность, — сказал я.
Гарвард, Йель, Джорджтаун — я могу поступить куда угодно, потому что Лу Ламорелло не было наплевать на молодого рыжеволосого паренька из Миннесоты.
К концу последнего курса я был принят в Гарвардскую школу права. Еще одна студентка — Анджела Каркоун — и я были первыми студентами колледжа Провиденса за последние 10 лет, которые были приняты на юридический факультет Гарварда.
Но по дороге в Кембридж нужно было сделать небольшой крюк.
Был шанс, что «Флайерз» захотят взять меня в лагерь, а это означало, что, по крайней мере, есть шанс, что я смогу играть в профессиональный хоккей.
Я спросил Лу, что, по его мнению, я должен делать, если это произойдет.
— Что ты хочешь сделать? — спросил он.
Если «Флайерз» когда-нибудь подпишут со мной контракт — а я не думал, что это возможно, не говоря уже о вероятности — это было бы здорово, но я также был бы готов отправиться с ними в тренировочный лагерь следующей осенью без контракта. Мне очень хотелось попробовать.
— Не мог бы ты отложить поступление в Гарвард? — спросил Лу.
Я уже прочитал письмо о зачислении, и они сказали, что берут максимум 40 отсрочек в год. Я сразу подал заявление на отсрочку, и ее почти сразу предоставили. Так что теперь у меня был выбор.
Я полагал, что если «Флайерз» сократят меня в лагере — а я был абсолютно уверен, что они это сделают — я поеду и проведу сезон в Европе. Я не был достаточно хорош для лучших лиг Европы, но там есть много мест, где можно поиграть. Я и по сей день мечтаю пожить год за границей. И после этого я мог бы вернуться в Гарвардский юридический университет.
Колледж Провиденса проиграл колледжу Кларксона в плей-офф — на самом деле, они выкурили нас, отчасти потому, что у них был парень по имени Дэйв Тейлор, который впоследствии стал одной третью знаменитой линии Тройной Короны «Лос-Анджелес Кингз». Против нас он набрал пять очков.
Эта игра состоялась во вторник вечером. Мы пошли выпить после игры... и в среду... и в четверг. В пятницу утром после занятий ребята из Миннесоты отправились домой на весенние каникулы. И через 24 часа, после этого великолепного, безостановочного рывка через всю страну, мы приехали.
Лу позвонил мне домой в субботу утром и сказал, что «Флайерз» хотят, чтобы я сыграл несколько матчей с их фарм-клубом АХЛ «Спрингфилд Индианс». Немедленно.
Я провел три или четыре дня без тренировок и выпил много пива.
— Тренер, — сказал я Лу, — у меня даже нет с собой снаряжения. Оно там, в Провиденсе. Я четыре дня не стоял на льду. И я немного выпил...
Лу, как всегда, перешел к делу.
— Возьми какую-нибудь снарягу, найди время постоять на льду и возвращайся сюда завтра.
Я позвонил парню, который управлял катком в нашем городе, Ларри Тайеру, и он дал мне час времени на льду. Потом я нашел парней, с которыми можно было побросать шайбу, и позаимствовал кое-какую экипировку. Мы катались в субботу, а затем я вышел рано утром в воскресенье и снова катался, после чего сел в самолет обратно в Провиденс.
Бейсбольная команда Провиденса была в весеннем турне по Флориде, поэтому я позаимствовал машину, которую игрок третьей базы Джон Шиффнер оставил в Род-Айленде. (Шифф стал самым известным менеджером в истории летней бейсбольной лиги Кейп-Кода.)
До катка в Спрингфилде было примерно час сорок езды. Конечно, тогда не было GPS — для передвижения приходилось полагаться на один из дорожных атласов Рэнда Макнелли. И по дороге на каток я заблудился. Но, к счастью, я так нервничал из-за опоздания, что выехал за три часа до начала тренировки. Я был первым парнем в раздевалке, ждал в одиночестве, а потом начали вливаться игроки.
Они были очень добры ко мне. Меня посадили к шкафчику рядом с капитаном Андре Пелоффи, который в том сезоне набрал 99 очков за «Спрингфилд». Я вышел на свою первую тренировку в профессиональном хоккее и подумал, что это лучшее, что было в моей жизни. Я сидел и думал: «Это реально круто». В раздевалке было довольно грязно, но день был солнечный, и свет отражался от белых стен и кабинок раздевалок. Я всегда надевал коньки последним, так что я сидел там босиком, в штанах и накладках на голени, размышляя о своем путешествии — кто бы поверил в это 10 лет назад в Миннесоте, когда я впервые сыграл в детстве, если бы я сказал: «Ребята, я собираюсь стать профессиональным хоккеистом». Все бы посмеялись надо мной, и все же я здесь.
А потом, после тренировки , я получил свою первую дозу реальности.
В то время «Спрингфилд» был разделенной командой: половина игроков принадлежала «Флайерз», а другая половина — «Вашингтон Кэпиталз». Ребята из «Флайерз» довольно серьезно относились к тому, что они делали. Ребята из «Вашингтона»... не то что бы очень.
Пелоффи — его звали Пило — толкнул меня локтем в ребра и сказал:
— Смотри сюда.
Майк Макмэхон, опытный защитник, крикнул тренеру по прозвищу Гуч.
— Эй, Гуч!
Очевидно, что Гуч уже проходил через все это раньше. Он подошел и протянул Маку два пластиковых пивных стаканчика, наполненных льдом. Отличные, большие пивные стаканы. Мак залез под сиденье, где стоят коньки, вытащил кувшин канадского виски и наполнил оба стакана доверху. Он передал один из них Гранту Коулу, одному из наших вратарей, и они чокнулись пивными бокалами, прежде чем сделать глоток. Я помню, как посмотрел на часы — было 11:46 утра. Черт возьми. Ни разбавки, ни тоника, ничего. Просто чистый виски.
После тренировки я вернулся в дрянную гостиницу «Говард Джонсонс», где меня поселили, позвонил отцу и рассказал ему эту историю.
— Не тусуйся с этими двумя, — сказал он. — Если тебя попросят пойти с ними, откажись.
После первого периода моей первой игры семеро ребят закурили сигареты и дымили в своих кабинках. Когда ты уходил со льда после игры, там ждал большой бочонок пива. Это было сумасшествие.
Я играл матчи по выходным, а затем возвращался в Провиденс как раз к занятиям в понедельник утром. Я помню, как однажды в субботу вечером мы играли дома, а затем проехали часть пути до Херши, где мы играли в воскресенье. Гуч спросил меня, не хочу ли я купить пива в автобус. Я спросил, что все покупают, и он сказал, что 12 пива. И я заплатил ему за 12 пива. Когда я входил в автобус, в проходе стояло не менее 14 ящиков пива, на которых лежали пакеты со льдом. Приходилось ходить по ручкам сидений, чтобы через них перелезть. Оказалось, что команда положила в автобус четыре ящика пива. К ним добавились по 12 пива, которые купил каждый из парней.
Весной того же года на экраны вышел фильм «Удар по воротам». Помню, я рассказал одному из своих приятелей, что жил в Спрингфилде.
Гэри Дайнин был тренером той команды, и он совершенно не интересовался мной. Я почти не играл, а команда в том году была ужасной. Но этот опыт дал мне гораздо более четкое представление о профессиональном хоккее и о том, что мне нужно делать, чтобы подготовиться. И теперь у меня были друзья, которые отправлялись в тренировочный лагерь. В целом, это были отличные две недели. Я познакомился с легендарным Эдди Шором. Каток, на котором мы играли, был большим старым сараем, который пахнул конским навозом из-за сельскохозяйственных представлений, которые они там проводили. Они платили мне по 200 баксов за игру, а той весной я сыграл семь матчей за «Спрингфилд» и заработал 1400 баксов. Пиво тогда стоило 25 центов, а наши деньги на еду составляли три бакса за игру в колледже и семь баксов в день в профессионалах — и на это можно было прекрасно поесть, — так что это были приличные деньги.
Я наслаждался каждой минутой.
И оказалось, что я не ошибся со временем. Кит Аллен, генеральный менеджер «Флайерз», однажды приехал посмотреть игру «Индианс» в Нью-Хейвене. Томми Роу подрался в первой же смене игры, дернул парня за волосы и его выперли до конца матча. Так что я регулярно выходил на лед на его месте на правом фланге. Я нанес несколько сильных ударов, сделал пару розыгрышей и поймал парня силовым приемом, прервав его отрыв. У меня нет никаких сомнений в том, что именно поэтому «Флайерз» подписали со мной пару недель спустя — контракт «один плюс один» (один год плюс опция) с подписным бонусом в размере $10 тыс. и $15 тыс. за игру.
Я вернулся, чтобы закончить последний семестр в Провиденсе, имея в кармане согласие на поступление в Гарвардский университет, а также контракт с «Флайерз». Я начал думать, что если я так далеко и так быстро продвинулся как хоккеист, то, возможно, я смогу сделать следующий шаг. Я знал, что мне нужно будет провести время в низших лигах, но тогда я действительно думал, что у меня есть шанс играть в Национальной хоккейной лиге.
* * *
—
Мне нравилось время, проведенное в колледже Провиденс. Я закончил школу с отличием и получил две академические награды: премию Отца Форстера за выдающиеся достижения в европейской истории и премию Выпускников, которая вручалась студенту, внесшему наибольший вклад в колледж за четыре года. Мое имя трижды называли со сцены, и я знаю, что мои родители очень этим гордились. Когда мы отъезжали от кампуса после церемонии созыва, у меня на глазах были слезы.
И в дополнение к диплому у меня была копия моего стандартного контракта игрока НХЛ и чек на $7 600 — мой подписной бонус после уплаты налогов.
Мои родители не были в восторге от того, что осенью я буду играть в хоккей вместо того, чтобы идти в университет, и они не скрывали этого, но в конце концов поддержали мое решение. Я думаю, они считали это моим маленьким Гранд-туром [прим.пер.: Продолжительное путешествие, включавшее поездку по Франции, Нидерландам и Италии, что являлось общепринятой составной частью образования англ. джентльмена в XVIII в.], моим годом перерыва. «Иди и поразвлекайся, но после этого ты отправишься в Гарвард». Мой отец, в частности, был категоричен в этом отношении.
После окончания учебы я поехал домой в Миннесоту, чтобы провести некоторое время с семьей, и купил машину — зеленый «Джип» CJ-7 с жесткой крышей. Я обожал эту машину. После дня рождения я собрал вещи, посадил собаку в джип и отправился обратно в Провиденс, где собирался провести несколько недель, преподавая в летней хоккейной школе Лу Ламорелло, прежде чем отправиться в свой первый и, как оказалось, единственный профессиональный тренировочный лагерь в качестве игрока.
Лу платил немного, но это была потрясающая хоккейная школа. Неудивительно, что она была проведена в соответствии с принципами Лу. Никаких тебе импровизаций. Упражнения для каждой тренировки были составлены заранее на всю неделю, поэтому каждый игрок должен был работать над каждым навыком. Ты никогда не находился на льду более пяти часов. А тренажерный зал всегда был открыт.
После окончания хоккейной школы у меня оставалось около четырех недель до начала лагеря новичков. Утром я занимался на открытом льду, а затем возвращался и занимался с весами до пяти часов вечера. К концу лета я весил 93 кг — ровно на 14 кг больше, чем когда я приехал в Провиденс новичком, и был в лучшей форме в своей жизни.
Я был готов.
Сезон 1977/78 стал первым для «Мэн Маринерс», нового филиала «Флайерз» в АХЛ. Портленд, штат Мэн, тогда еще не был таким ухоженным и отреставрированным туристическим городом, каким он является сейчас. Он был более грязным и ветхим. Но мне очень понравилось это место.
Они произвели большой фурор в связи с приездом новой команды. За день до открытия лагеря новичков все игроки сели на копию одного из кораблей Христофора Колумба и отплыли в гавань, где нас встретил школьный оркестр и довольно приличная толпа, а затем город устроил для нас ужин. Я никогда не забуду одну вещь, которая произошла той ночью. Гил Стайн был президентом «Маринерс» — он продолжил работать в головном офисе НХЛ и был президентом лиги около года, последний до прихода Гэри Беттмэна, получившего новый титул комиссионера.
Во время ужина один из наших игроков спросил Гила, сколько из нас будет приглашено в основной тренировочный лагерь «Флайерз» в Филадельфии после того, как закончится лагерь новичков.
— Все вы, — сказал Стайн.
Это даже близко не было похоже на правду, хотя я не думаю, что он действительно знал об этом. На следующий день, на первой тренировке, помощник тренера «Флайерз» Пэт Куинн вызвал нас всех и все прояснил. «То, что вам сказали вчера вечером, было чушью, — сказал он. — Они не могут взять вас всех в главный лагерь. Половина из вас уедет отсюда домой».
У него могли быть неприятности из-за этих слов, но у Пэта хватило смелости сказать нам правду.
Лагерь новичков проходил в Академии Северного Ярмута в Ярмуте, штат Мэн, к северу от Портленда по дороге во Фрипорт. Они поселили нас в мотеле под названием «Орел», по двое в комнате. Моим соседом по комнате был Томми «Ти Джей» Горенс, который отыграл шесть сезонов в НХЛ. Мы были двумя из немногих американцев в лагере, так что, возможно, именно поэтому они нас объединили. Для меня это был счастливый случай — Ти Джей оказался отличным парнем, и мы делили комнату весь сезон в Мэне.
Помню, как на второй день лагеря я сказал Ти Джею, что надеюсь, что у меня будет шанс подраться. Я мало дрался, но знал, что с такой игрой, как у меня, мне придется драться, чтобы добиться успеха в профессионалах, и хотел дать понять тренерам и руководству, что готов вступить в бой, когда это будет необходимо.
Это было незадолго до того, как я получил-таки свой шанс. Мы ушли в прорыв, я передал шайбу своему центровому, а затем попытался обойти защитника, что привело бы к выходу три на один. Вместо этого он поставил мне подножку. Когда он пронесся мимо меня, а я все еще стоял на коленях, я сбросил его на лед. Если вы знакомы с хоккеем, то знаете, что будет дальше. Мы оба раскачиваясь поднялись.
Это была бы отличная история, если бы я мог заявить, что знал, что игрок, с которым мне предстояло обменяться ударами — это Фрэнк Бэйт, самый крутой парень в лагере, ветеран низшей лиги, на счету которого за год до этого было 250 штрафных минут в Международной хоккейной лиге, и который в течение нескольких сезонов играл в команде «Брод Стрит Буллис» [прим.пер.: С англ. Broad Street Bullies переводится, как хулиганы с Брод Стрит, говорящее название]. Но правда в том, что я понятия не имел, с кем дерусь.
Мне показалось, что я неплохо с ним справлялся. Я пару ударов отвесил. Сам получил парочку. Никаких порезов. Без проблем.
Когда я вернулся на скамейку запасных, ребята спросили меня: «Ты знаешь, кто это был?»
Я сказал, что не знаю, но будь он неладен за то, что поставил мне подножку.
На следующее утро в местной газете появилась статья о драке — что-то о том, как два единственных рыжеволосых в лагере сошлись в схватке, и решением судей Фрэнк Бэйт одержал победу над Брайаном Бурком. Ну, я бы с этим поспорил. Я сказал Ти Джею, что теперь все увидят второй раунд. Я собирался драться с ним, как только мы вместе выйдем на лед.
Я стоял в раздевалке в одном нижнем белье, готовясь к тренировке, когда Фрэнк Бэйт жестом пригласил меня следовать за ним в душевую. Я подумал, что, может быть, он хочет снова драться со мной прямо здесь и сейчас.
Мы вошли, и я никогда не забуду, что он сказал.
— Я видел газету. Не переживай из-за нее. Ты дрался с самым крутым парнем в лагере новичков. Ты отлично справился в этой драке. Другие игроки оставят тебя в покое, потому что подумают, что ты сумасшедший, и руководство наверняка это заметило. А сейчас, просто играй в хоккей. Я тебя не боюсь, и мы можем выйти снова прямо сейчас, если хочешь. Но ты молодец, и я думаю, что тебе нужно просто сосредоточиться на игре в хоккей.
Какой замечательный парень, и какой отличный совет. Ему не нужно было этого делать. В том году он был со мной в штате Мэн и стал одним из моих первых клиентов после того, как я занялся агентским бизнесом. С тех пор мы дружим.
* * *
—
Кажется, сейчас самое подходящее время, чтобы поговорить о драках в хоккее. Они стали предметом споров, но если вы хоть что-то знаете обо мне, вы знаете, какая у меня позиция.
У меня нет проблем с драками, и я никогда не собираюсь извиняться за то, что я драчун. Я в это верю.
И я дрался — и это важно. Есть много парней, которые дерутся, которые любят смотреть, как дерутся другие люди, но сами ни разу не сбрасывали перчатки.
Я не был большим бойцом. Я не часто это делал, потому что в студенческом хоккее это было невозможно.
Будучи профессионалом, я провел более 60 матчей в АХЛ, а дрался, может быть, раз шесть. Наш тренер Боб Маккаммон сказал мне, что если бы я дрался больше, я бы играл больше, но я сказал, что должно быть наоборот. Если вы будете выпускать меня чаще, я буду больше драться, потому что бои сами придут ко мне. Как я бью, так я их и создаю. Но я должен играть. Я выхожу со скамейки запасных не для того, чтобы драться.
Когда я дрался, я сражался за товарищей по команде. Драки, которые у меня были в хоккее, не говоря уже о тех, которые у меня были в жизни вне хоккея, обычно происходили, когда я защищал кого-то другого. Когда это так, то в этом есть добродетельная сторона — есть законная причина для того, чтобы драться. И у меня не было проблем с тем, чтобы выйти против крутых парней из других команд, чтобы защитить товарища по команде. Я дрался с Билли Беннеттом – он был ростом 198 см и весом 104 кг. Я дрался с Нельсоном Бертоном, у которого в том году было 300 минут штрафа.
Как только бой начнется, я не буду возражать против того, чтобы стать его частью. Я не против того, чтобы меня ударили. Единственная проблема, с которой я столкнулся, заключалась в том, что для того, чтобы быть хорошим бойцом, нужно быстро злиться, получать выброс адреналина, а я, как правило, с этим не тороплюсь. Для меня это было самое сложное. Сразу же разжигать ненависть.
Я также не собираюсь превращаться в одного из тех парней, которые с возрастом становятся религиозными — парней, у которых в былые времена были очень крутые команды, а теперь они говорят: «О, мы должны избавиться от драк». Парни, которые пишут книги, в которых говорят: «Ну, это я был в молодом возрасте, и с тех пор я повзрослел, и теперь я знаю, что драться — это плохо».
Конем всё это. Я не собираюсь ничего менять.
Вопреки мнению некоторых, я не какой-то динозавр, который хочет вернуться в 70-е. В тот год, когда я играл в Мэне, мы вылетали со скамейки, опустошая ее полностью шесть или семь раз. У нас регулярно были игры по три часа. Я не хочу к этому возвращаться. Никто не хочет возвращаться к этому. Сейчас боевых действий гораздо меньше, чем раньше, и это хорошо.
И, чтобы было понятно, дело не в продаже билетов — это еще один аргумент, который любит приводить толпа противников драк. Если бы это было так, мы бы просто одевали по пять идиотов каждый вечер и разрешали драться на разминке, потому что это заставило бы людей рано пить пиво. Если НХЛ разрешает драки как способ накачать кассовые сборы, то они делают это довольно плохо, потому что в наши дни у нас примерно четверть драки за игру. Если вы хотите гарантированно увидеть бой, идите на шоу UFC.
Но мне не всегда нравится игра такой, какая она есть сейчас. Слишком много флаг-футбола [прим.пер.: Разновидность американского футбола, где нельзя сбивать игрока, а для того, чтобы его остановить необходимо сорвать флаг с его пояса]. Я смотрю слишком много матчей, в которых отсутствуют какие-либо эмоции или страсть. Я думаю, что нам нужно проводить меньше матчей — я уже много лет настаиваю на более коротком расписании. Это бы помогло. В то же время, представление о том, что мы собираемся полностью избавиться от драк, и люди по-прежнему будут получать удовольствие от нашей игры, ошибочно. Количество телесных контактов и драки являются отличительными чертами североамериканского хоккея. Во всем остальном мире игра выглядит примерно так же, но в Северной Америке мы используем больше силовых приемов и деремся. Я вообще не хочу терять это.
Самое главное, я считаю, что слишком много грязных приемчиков и недостаточно самоконтроля. Ответственность на льду всегда была частью нашего спорта. Вот почему в нашей игре есть драки, и я надеюсь, что это никогда не изменится.
Некоторые люди утверждают, что драки являются необходимым «предохранительным клапаном» для игроков в контактных видах спорта, но это не так. Я много играл в регби, еще один полноконтактный вид спорта, и там нет драк. Дело не в том, чтобы выпустить пар. Речь идет об ответственности, о том, что является частью хоккея уже более ста лет. Бывают моменты, когда ты, как игрок, понимаешь, что обязан драться — когда кто-то наезжает на твоего вратаря или на твоего партнера по обороне.
Я не хочу, чтобы судьи и Департамент безопасности игроков были единственными регулирующими силами в игре. Я думаю, что это замечательная часть нашей игры, когда если парень наносит удар исподтишка, один из товарищей по команде жертвы немедленно хватает его и выбивает из него сопли. По-моему, это фантастика. Я вообще не хочу терять это.
Тем не менее, я не думаю, что игроки должны драться, если они этого не хотят. Маркус Нэслунд пришел ко мне в «Ванкувер», потому что он знал, как играют мои команды, и спросил: «Вы хотите, чтобы я время от времени дрался?» Я сказал: «Нет, нет. Ты не будешь драться, а если и будешь, то я убью тебя. Но я хочу, чтобы мои игроки пришли к тебе на помощь, если ты стал жертвой грязного приема».
Одна из вещей, которую я постоянно слышу, заключается в том, что люди не возражают против «настоящих» драк, но они ненавидят постановочные бои. Это чушь. Люди, которые говорят о «постановочных драках» в хоккее, на самом деле не обращают внимания. В 9 случаях из 10 «постановочный» бой начинается после грязного приемчика — может быть, в предыдущем периоде, или в предыдущей игре между командами, или три игры назад. Тренер гостей выводит своего парня на лед, тренер хозяев имеет право сделать последнюю смену звена и выпускает того парня, который хочет с ним подраться, и тогда они начинают. Это не «постановочный» бой. Это органичная часть игры. Если бы вы поговорили об этом с хоккеистом, он бы сказал: «Послушайте, мы играли с ними 16 дней назад, и этот парень запоздало ударил одного из наших парней, и теперь он должен заплатить по счету». Меня это вполне устраивает. Вот как мы сами себя контролируем.
Я помню, когда Колин Кэмпбелл руководил отделом безопасности игроков лиги, он звонил мне после того, как один из наших парней получил сильный удар, чтобы сообщить мне, что лига его рассматривает. «Ты за нас не переживай, — сказал я ему. — Присматривай за другими командами. "Анахайм Дакс" позаботятся о себе сами. Нам не нужна помощь из Нью-Йорка. Мы об этом позаботимся. Отстраняйте его или нет, но мы сами об этом позаботимся».
Лиге это не очень понравилось.
И последнее. Сейчас много говорят о черепно-мозговых травмах в хоккее и других видах спорта, проводится много исследований, и это хорошо. Но некоторые люди используют это как повод для того, чтобы попытаться запретить драки.
Правда в том, что драки являются причиной крошечной доли от общего числа сотрясений мозга в хоккее — менее 10%. Сотрясения мозга случаются гораздо чаще в результате других аспектов игры. Если вы полностью уберете драки, то увидите больше сотрясений мозга в результате ударов сзади и других вещей, которые игроки боятся делать сейчас, потому что в спорте встроена ответственность.
Так что нет, я не верю в этот аргумент.
***
Если хотите поддержать проект донатом — это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
