20 мин.

Интервью с Александром Беленьким – о жизни после инсульта

10

Легенда боксерской журналистики.

Александр Беленький – бывший автор «Спорт-Экспресса». Он написал книгу про братьев Кличко и одним из первых в России рассказывал про бокс, обозревая бои Тайсона, Пакьяо и Роя Джонса, и встречался со звездами индустрии.

Несколько лет назад Беленький перенес инсульт, восстановился и в 60 лет продолжает работу в боксе. Сейчас он пишет для Федерации бокса России, сам водит машину и ездит в Италию, где владеет домом.

Мы встретились и спросили, чем сейчас живет главный журналист России в боксе.

В 2018-м перенес инсульт – был риск, что не сможет ходить, но сейчас даже водит машину. Помог Виталий Кличко, оплативший лечение

– Как ваше здоровье?

– Более-менее. Сносно. Пойдет.

– Какими были последние пять лет после инсульта?

– В первое время – туманное сознание. Было неясно, вернусь ли я когда-нибудь к себе. Начинаешь писать, а писать не можешь… Или писать можешь, но полстраницы. Именно так – полстраницы. Страница – уже много. Тяжелое время, но потом ничего, разошелся.

– Через сколько пришли в себя?

– Месяцев через 4-5. Помню, как раз устроился на сайт Федерации [бокса России] – и вот тут пошло более-менее.

– Работа помогала?

– Было так тяжело, что не знаю, что мне помогало. У меня и сейчас остается легкая заторможенность. Но, как ни странно, за рулем все великолепно – чемпионская реакция.

Хожу, конечно, еще тяжело – но 5 км максимум могу пройти. Я недостаточно герой, чтобы ходить так каждый день, но есть цель – делать это регулярно.

– Как с восстановлением?

– Идет потихоньку. Долгое время, месяца три-четыре, ты на ровном месте, а потом раз – скачок, два – скачок, три – скачок. Сейчас я на плато. Значит, будет скачок.

– Из чего состоит восстановление?

– Я занимался лечебными процедурами. Поначалу это такая работа, что я бы уже стал олимпийским чемпионом. Ужас. Работал с инструктором, который приходит ко мне и сейчас. У меня правая рука была совсем скукоженная – висела у пояса и все. Распрямлял и сгибал ее. Или брал кусочек сахара со стола и переносил. 

Каждое простое движение повторял по тысяче раз, тратил на это по 40 минут. Смотришь со стороны – ничего героического, но на самом деле очень утомляет. И так занимались по несколько часов в день. В первые полгода, наверное, часа по три.

– Когда все случилось, чего больше было внутри – страха, непонимания, боли?

– Наверное, преобладало непонимание. В тот момент я спал. Мне снилось, что не могу двигаться. Вдруг проснулся и почувствовал облегчение: «Слава Богу, просто приснилось». Но двигаться я действительно не мог.

У нас большая кровать, поэтому нужно было доползти до края. Делал это, наверное, минут 20. Когда в комнату вошла жена, я уже упал с кровати. Вызвали врачей. Так как у меня не двигалась правая рука, сразу понял, что это инсульт.

– Насколько больно?

– Тут не боль, а полнейшая муть и беспомощность. Приехали врачи и подтвердили опасения. Нужно было ехать в больницу. А ходить я не мог – даже сидеть, когда меня держали с обеих сторон.

И говорил я тогда не так [как сейчас]: было понятно только каждое третье слово. Но жена меня настроила, хотя отмечала, что в первые два-три года я был не я. Потому что не было моих реакций, моего поведения. Два года не было моего чувства юмора. Потом я и сам стал это понимать, но теперь оно вернулось. Я благодарен жене, как никто и никому, потому что она все сделала. Без нее меня бы просто не было.

Это страшно тяжело. Ставлю себя на ее место и просто не представляю, когда твой любимый человек в таком состоянии, когда от него осталась только половина. Не представляю, как она это выдержала. Когда смотришь на любимого человека, но нет его привычной реакции, он вообще ничего не соображает. Слава Богу, я этого не знаю.

Видел слезы жены. И не раз. В первые годы, когда это случилось, не понимал, почему так. Пытался понять, но не мог. Когда осознаешь собственную ущербность, не поспеваешь сам за собой, это очень большое наказание.

– Был риск, что вообще не сможете ходить?

– Да, но было ясно, что буду говорить. Врачи предупреждали, что не смогу водить машину: «Забудьте». А сейчас вожу и превзошел все ожидания.

– Вы говорили, что когда давали интервью Sports.ru в 2019-м, то восстановились только на 30%, хотя чувствовали, что на 100. Как сейчас?

– Я восстановился на 90% – и понимаю, что восстановился на 90%. Может быть, иногда не хватает скорости. Причем это касается нерабочих моментов. Если мы возьмем игры (допустим, судоку), то у меня результат очень хороший. В этом плане я восстановился, но иногда не хватает прыткости. Мне надо подумать, потому что аппарат работает медленно.

Понимаешь, что реагировать должен быстрее, но не получается. В итоге топтание на месте. Например, забывал слова во время разговора – особенно первое время. Сейчас с этим попроще.

– Кто из мира бокса вас поддержал?

– Честно, почти никто. Виталий Кличко, Александр Усик и Александр Золкин.

– Как помог Кличко?

– Он дал очень большую сумму. Потратили всю. Не знаю, что бы делал без его денег. Это несколько тысяч долларов. Главное – Кличко сразу откликнулся.

– А коллеги?

– Звонили. Я должен сказать им спасибо, потому что звонило десятка два человек. Это весь «Спорт-Экспресс»: Кружков, Голышак, Рабинер, Гескин, Дзичковский, Вайцеховская…

В этом тумане ездил в больницу и впервые почувствовал, что я не один. Они звонили, звонили, звонили и тащили.

– Какие у вас отношения с Кличко?

– Прекрасные. Мы общаемся.

– Несмотря на политическую ситуацию?

– Да. Созваниваемся. Последний раз – дня три назад [интервью состоялось 10 октября]. Минут 20 говорили.

– О чем?

– О жизни, о мелочах. Просто как друзья. Вообще, грустный был разговор.

– Говорили о политике?

– Нет. Я не в том положении, что мог бы что-то сделать. Поэтому он эту тему не трогает.

Уверен, что до инсульта довело увольнение из «Спорт-Экспресса». Считает, что ему должны 250 тысяч рублей

– Сильно скучаете по активной работе журналистом?

– Если бы у меня была возможность заниматься любимым делом, то водил бы экскурсии и иногда смотрел бокс. Но так как этого никогда не будет, то очень скучаю по ежедневной журналистике.

Когда в 2015 году нас выгоняли из «Спорт-Экспресса», два или три месяца не платили зарплату. Хотя я никогда ни одному человеку не сказал ни одного грубого слова (не то что матерного, а просто грубого).

Я просто хотел получить зарплату. Мы связались с адвокатом. Он нарисовал радужную картину, что точно выиграем дело. И после этого пропал. Свечку не держал, но, судя по тому, как он себя вел, его познакомили с кем-то, кто стоял за нашими хозяевами. Мы не просили восстановить нас на работе, хотя это противозаконное увольнение. Деньги нам выплатили, но, как сейчас помню, только за три месяца. По 13 тысяч рублей за каждый.

Помню, как все вели себя во время судебного процесса. Увидел у судьи листочек, который был изрисован квадратиками или треугольниками. Вот так слушали наше дело. А потом сказали, что все мы не правы: «До свидания».

Полагаю, мой инсульт – результат вот этого пренебрежительного ответа. Сильный ли я человек? Да, сильный. Можно быть сильным человеком, но очень ранимым. И я отношусь к такой категории. Не переварил [увольнения и суда].

И вот нынешний главный редактор [Максим Максимов] решил, что для него наступило время. Максимов – средний уровень руководства. Он остался сейчас, но никуда больше не устроится. Почему? Потому что это было ясно уже тогда, но прикрыла эйфория.

Для него это был большой шаг. Он стал главным редактором, но вот идет год, второй, третий, пятый, седьмой. А расти не может. Потому что любой человек, который рассматривает его кандидатуру, знает, что Максимов тогда продал и предал своих людей.

– Продал?

– Когда наша борьба стала взрывоопасной, он сказал, что ее не разделяет, и согласился возглавить «Спорт-Экспресс». Тогда ему было 31-32 года, а все мы (главный редактор, замы, весь цвет людей) оказались за бортом. И нас немедленно услали в другое здание, где мы сидели и ничего не делали. Никто ни разу не предъявлял претензий: пришли – ушли. Наверное, выдержали так месяц.

«Спорт-Экспресс», который существует сейчас, – другая газета, не имеющая никакого отношения к нашей. Там и сейчас работает Рабинер, Кружков и другие. Несколько людей, благодаря которым газета еще существуют.

– Сколько вам должны?

– По-моему, за 2,5 месяца. В то время я получал 100+ тысяч рублей. Считаю, что мне должны 250 тысяч, но суд счел, что мне никто ничего не должен.

Причем я был единственным, кому они позвонили. Максимов сказал, что для меня есть предложение – перейти на гонорары. Во-первых, ответил ему, что это означает, что мне будут платить половину. Во-вторых, он предатель.

– «Сделанным предложением меня хотели опустить, поставить на место немолодого человека, который будет вынужден выпрашивать каждую строчку у коллег по возрасту, годящихся ему в сыновья». Зачем вас хотели поставить на место?

– Потому что требовал выплаты денег, которые мне положены. Понимаете, эти 13 тысяч – они считают, что со мной рассчитались. Это что? По-моему, сумма, которую нам выплатили, была меньше МРОТ.

– Когда-нибудь говорили себе: «Я закончился»?

– Так мне казалось после инсульта. В те полгода, когда я был еще не я, думал, что да – закончился и больше никогда не смогу работать. Было очень грустно. Но что-то пробудилось. Обычно набиралась страница – и все, не знал, что дальше писать. Сейчас, если надо написать пять страниц, – напишу. Сказали написать пять тысяч знаков – будет.

Стиль? По-моему, я вполне соответствую современному стилю. Переписывался с парнем, который сейчас работает в «Спорт-Экспрессе». Никогда в жизни Володя Гескин [один из основателей газеты] не говорил мне столько хороших слов, сколько этот парень.

– Чем больше всего гордитесь в журналистской карьере?

– Есть разный род ценностей. Допустим, я брал интервью у Леннокса Льюиса. Это большая удача, пик карьеры. Владимир Гендлин дал возможность поговорить с Льюисом.

Или материал «Десять лет одиночества», посвященный приятелю Роя Джонса Джеральду Макленнану [в 1995 году получил травму мозга во время боя против Найджела Бенна]. Тогда я написал, что чувствовал боксер, который стал растением. Когда от него осталось 20%, он узнал, что Джонс проиграл Антонио Тарверу. Мне удалось что-то схватить, потому что мне много раз люди говорили, что плакали. Тогда почувствовал, что живу не зря.

Сейчас называет отношения с боксом деловыми и считает Кроуфорда сильнейшим боксером современности

– Как устроен ваш обычный день?

– Встаю утром и вяло думаю: «А дай-ка я сегодня напишу». Но я профессионал, поэтому желание писать бывает гораздо чаще, чем есть возможность.

– Спустя много лет бокс вызывает те же эмоции?

– Нет. Сейчас это деловые эмоции. Когда я вижу боксера, то сразу думаю, как и для кого про его бой можно написать. Однажды я разговаривал с [Владимиром] Гендлиным. Когда он был в возрасте, а я мальчиком-подростком, то часто говорил мне: «Как же надоел бокс». Я отвечал: «Да как он может надоесть?» А сейчас понимаю, что может.

– Вам надоел бокс?

– Нет, нет, нет. И Гендлину не надоел. Просто накапливается усталость.

– Последний бой, который впечатлил?

– Теренс Кроуфорд – Эррол Спенс. Кроуфорд – мой любимый боксер. Люблю его больше, чем Сауля Альвареса. Просто он не рыжий и не так себя продает. Но как боксер гораздо лучше.

Хотя не ожидал, что Кроуфорд так легко сделает Спенса. Думал, победит по очкам, но с большим разрывом – 10-2 по раундам. Но, когда шел еще первый раунд, понял, что по очкам бой не закончится.

– Кого считаете сильнейшим боксером современности?

– Кроуфорд. Второй – Наоя Иноуэ. У него не очень длинные руки, но он хорош. Его последний бой [против Стивена Фултона] пересматривал раз пять. Иноуэ близок к Кроуфорду. Вот эти двое стоят выше остальных.

– Что будет с российским боксом после Дмитрия Бивола и Артура Бетербиева?

– Будущее за Альбертом Батыргазиевым – очень интересным боксером. Хорош и Муслим Гаджимагомедов. У Батыргазиева есть данные, чтобы выступать в профессиональном боксе. Он выдерживает 10 раундовый бой: может два раунда отдать, отдохнуть, а потом – бах-бах-бах и все.

У Батыргазиева будет ноль в поражениях [сейчас рекорд – 11-0], но [иностранные промоутеры] ему вставят палки в колеса. Потому что он не нужен. Почему? Потому что россиянин. Только если сменит флаг. Сейчас мы в начале затяжного периода. Объективно, сейчас люди не понимают, что нас ненавидят. Там ад.

– А в чем ад?

– Это как тень. Она пробегает по лицу человека, когда тот узнает, откуда ты. Сразу стремится быстрее закончить разговор. Очень неприятно. Чужие мы. Я только недавно был в Италии. Слава Богу, есть люди, которых знаю 10-15 лет – с ними в отношениях ничего не изменилось.

Но когда мы с женой были в Риме, то нас остановили полицейские. Почему? Непонятно. За час до этого меня еще и ограбили на вокзале. Настроение паршивое. Достал паспорт, показал – и увидел, как у них поменялись лица. В итоге нас полтора часа таскали туда-сюда. Оказалось, что кто-то забыл что-то внести в реестр, не было данных.

У нас же в Италии дом, показали на него документы, но они все никак не унимались. Как только сказали им, чтобы нас отпустили, сразу начали: «Не забывайте, вы не у себя в России». Произнесли «у себя в России» так, что стало очень неприятно. Не знаю, как мы будем из этого вылезать.

Остается фанатом готики и Италии. Содержит там дом и называет итальянцев безалаберными

– Почему не живете в Италии, если у вас там дом?

– Вы рассуждаете так, как я, когда этот дом покупал. Потому что в Италии надо что-то делать, зарабатывать на жизнь. У меня было дурацкое представление, что я буду водить там экскурсии. И иногда их устраивал – несколько раз платно. Людям понравилось.

Но даже в те годы (2015-2017), когда наши туда ездили (их было в 10 раз больше, чем ненаших), я удивлялся, насколько неглубоким было погружение в Италию. Люди ставили галочки.

Однажды мы с женой посетили Колизей. Вроде бы все спокойно, как вдруг меня пронзил ужас. Был там несколько десятков раз, но в моменте Колизей стал для меня маленьким-маленьким. Трудно объяснить, но я увидел огромную массу людей, которая гибла там в течение нескольких столетий. Только за праздник при одном из императоров погибло несколько тысяч человек.

И я рассказывал об этом. А у слушателя, оказывается, было то же самое [состояние]. Причем однажды это был спокойный бизнесмен – никаких бесплотных субстанций, но будто раздавлен всей массой.

– Получается, вы не остались в Италии из-за финансов?

– Конечно. Дорого. Там нужно найти дело. А что я могу делать? Рассказывать всем, как потрясен Италией?

– Дорого ли содержать дом в Италии?

– Да. Даже поддерживать сад. Крыша течет – $700-800. Автополив на крошечном участке – $500. И так каждый день возникают потребности. Но сейчас ездил в Италию – и все в мире отступило перед этим. Я ехал домой в свою среду.

– Где дешевле содержать дом – в России или Италии?

– Зависит от курса. Год назад я понял, что там не дороже, чем здесь. Проник в систему скидок – стало жить дешевле.

– Как часто там бываете?

– До инсульта проводил в Италии по полгода. Сейчас – раз в год. Это очень мало. Наверное, надо продать дом, но не представляю, что у меня не будет дома в Италии. Он у меня есть, он мне нужен.

– Четыре года назад вы говорили, что Италия очень похожа на Россию. Сейчас думаете так же?

– Итальянцы и русские и очень похожи, и одновременно не похожи. У русских нет того эстетического чувства, которое есть у итальянцев. Я говорю о чувстве, которое у человека пробуждается, помимо его воли.

Вот ты смотришь на собор, а кто-то рядом с тобой переглядывается: «Да, это действительно того стоит». У нас таких людей в 10 раз меньше. А то и в 100.

– Что между нами общего?

– Безалаберность. Ты договариваешься с итальянцем – хорошо, если он опоздает только на полчаса. Или ты нанял человека – и больше 50% вероятности, что он ничего не сделает. Даже у нас такого нет. Вообще непунктуальные.

– «В России идешь по улице, все друг на друга волками смотрят, превращая жизнь в одну большую зону». Почему так?

– Итальянцы гораздо более спокойные и доброжелательные. Там другой, более мягкий климат. Когда живешь в нем, сам становишься другим. Тепло на улице – и теплеет на душе. Люди просто добрее.

– Вы говорили, что в искусстве разбираетесь больше, чем в боксе.

– Да, сейчас по эпохе Возрождения, по XVII веку, по готике в Москве, может, несколько человек разбираются так же, как я.

– Вы любите готику и эпоху Возрождения. В чем их сила?

– Готика – полет фантазии. Это единственный стиль, у которого античные корни не главные. Когда стоишь перед собором в Страсбурге, это понимаешь. Собор, который перед тобой, совсем не перед тобой и совсем не здесь. Он везде: там, там, там. Главное – он у тебя в душе. Второго такого стиля нет.

Сама по себе форма, как в соборе в Руане, ничего не дает. В Руане украшения существуют сами по себе. Там стрельчатая арка – просто украшение. Она никуда не летит, а в Страсбурге совсем по-другому скомпонована. Очень люблю собор в Страсбурге. Вот даже сейчас, когда говорю, ощущаю себя на крыше собора, на высоте.

– О чем думаете, когда смотрите на собор?

– Вы сочтете меня идиотом: превращаюсь в бестелесную сущность. Обнимаю весь этот собор: стою здесь, но в то же время на башне – со всех сторон. Нахожусь в этом кружеве. Понимаете, там тысячи деталей. Я сам распадаюсь на них и растекаюсь по всему собору.

– Какое чувство преобладает в этот момент?

– Конечно, свобода. Блаженство. Когда мы ходим куда-нибудь с женой, она говорит: «Пошли, пошли, хватит». Хотя сама такая же, но ее отпускает быстрее.

Не боится смерти, но несколько раз умирал – когда упал с горы и нарвался на компанию с ножами

– В 2023 году вам исполнилось 60 лет. Как себя ощущаете? Боитесь смерти?

– Не было ни дня, чтобы я не думал о смерти. Мой родственник говорил, что не боится смерти. А потом раз – и у него обнаружили рак. Когда он узнал о диагнозе, то испугался до умопомрачения. Наверное, я не боюсь смерти, пока мне не скажут, что она меня ждет.

– После инсульта отношение к смерти изменилось?

– Да. Гораздо чаще об этом думаю. Можно вот так проснуться и понять, что тебе осталось несколько часов. Я не боюсь, но на всякий случай говорю, что не знаю. Я еще не умирал. Хотя умирал в драке или когда падал с горы.

– Это как?

– В 1988 году я занимался скалолазанием без страховки и упал с горы. Подо мной подломился грунт: был известняк, а не камень. Какое-то время я катился на нем, а потом на что-то наехал и вылетел.

В такие моменты попадаешь в другую плоскость времени. Сколько можно падать с 10 метров? Пару секунд. А я их помню как полчаса: медленно, медленно, медленно. Не помню, как коснулся земли, но помню, что смирился. Я не кричал и, когда упал, был максимально расслаблен.

Приземлился на ноги. Итог – перелом первого грудного и остистого отростка седьмого шейного позвонков. Ну и вывихнул палец на ноге. Врачи сказали: «Странно, ты упал с такой высоты, а повреждения минимальные». Думаю, если бы высота была в два раза меньше, то и травмы были бы в четыре раза тяжелее.

– Жестко.

– Через 10 лет я попал под машину. Помню, как очень медленно летел через капот, хотя была доля секунды. В итоге перелом ноги. Долго восстанавливался и не могу сказать, что полностью восстановился. После этого я перестал бегать, потому что колено не выдерживало нагрузку.

Еще можно вспомнить драку в 1993 году: «Надо же, на этом асфальте все и закончится». Мы с приятелем шли, говорили о делах, как вдруг кто-то толкнул меня и ударил. Их было человек пять. Завязалась драка. Я разнес одного из них, а мой приятель Вася – троих.

Васька был настоящим суперменом, но я чувствовал, что что-то не так. «Где моя кепка?» – спросил Вася. Говорю: «Бежим отсюда. Сейчас еще придут». Пока он искал кепку, налетело человек 12. Там нас разбили, разлучили. И тут я подумал, что на этом все закончится.

– И как все решилось?

– У меня уже не было сил отвечать: как-то перекрывался, уходил. И эти ребята, малолетки, оказались не готовы: «Да ладно, хватит, получил уже». Потом появился Васька – и тут они смылись. Но дальше из-за кустов вылезли парни с ножами.

У меня в кармане был газовый пистолет, из которого я почему-то не мог выстрелить. И когда нарисовалась эта группа с ножами, то мы побежали. Я никогда не занимался легкой атлетикой, но без малейших проблем всегда выполнял второй разряд на стометровке. Мы сорвались и ушли.

– Сколько раз в жизни провоцировали драку?

– За все время я начистил морду один раз – Ровшану Аскерову [бывший журналист «Спорт-Экспресса», признан в России иностранным агентом]. Даже не ударил, а бросил на стол, потому что он обозвал меня в интернете «жирным писклявым евреем». Черт возьми, я не оскорбил ни одного человека по национальности.

Он страшно испугался, вскочил. Сказал, что может извиниться. Причем я с ним всегда был на вы – первый раз, когда обратился на ты. Во-первых, не такой уж я жирный. Во-вторых, не такой уж писклявый. А в-третьих, еврей – ну и что? Он азербайджанец. Меня просто поразило, что это можно использовать как аргумент.

– Вам стыдно за ту ситуацию?

– Нет. Потому что я человека не оскорблял, а он меня оскорбил. Причем письменно, в интернете, кто угодно мог это увидеть. Если бы сейчас мы встретились и он сказал бы мне, что сожалеет о той ситуации, то я бы его взгляд на меня, на ту ситуацию принял. Мне не стыдно за ту точку зрения, которую отстаивал. Но досадно, что это случилось.

– За что вам стыдно в жизни?

– Я счастливый человек и всегда жил по совести. Может быть, в молодости, в школе еще, когда еще не стал мужиком, где-то трусил. Но все равно превозмогал себя и шел бороться с противником. Мне ни за что не стыдно, хотя, наверное, это звучит самонадеянно. Прожил бы жизнь еще раз точно так же.

– О чем сейчас мечтаете?

– Возможная мечта одна. Я 20-30 раз был в Сикстинской капелле в Ватикане. Хочу попасть туда еще раз. Когда сейчас посещал Ватикан, там был выходной. Такая досада и боль, что не попал. Хочется увидеть это снова, потому что Сикстинская капелла – такое чудо, равного которому я не видел.

Довлатов – как понять душу писателя через бокс

Фото: личный архив Александра Беленького; Christopher Furlong, Al Bello/Getty Images

logoВиталий Кличко
logoАлександр Беленький
logoбокс