«Финиш для лягушки»

Он пришел в «Гранит» в неполные двадцать три, засветившись до того в молодежке. Пришел под Петра Бедарева, самого Бедарева, вратаря сборной, который "номер раз" или даже круче, который сам себе система координат, первее не бывает, и скамейка запасных для таких антураж стадиона, не более.

И сидел под ним как в окопе, вырытом с особым усердием, влип в лавку, как пчела в варенье, да контракт неплохой, и это делало метафору еще более уместной. Актер эпизода, «это «Гранит», парень, ты  знал куда шел».

Не поспоришь, знал.  Дублерский свитер дубел и въедался в кожу намертво и всерьез, пока не стал как панцирь – стамеской не отковырять. Усмехался, «трудно первые сто лет, потом привыкаешь», но шутка приедалась, а месяцы карьеры складывались в годы, которых у спортсмена не избыток.

Работать он умел. Более того,  научился воспринимать тренировку, как вещь самодостаточную, а не прелюдию к игре, которой не будет, научился выкладываться в гулкой тишине тренировочных будней всем своими нерастраченным игроцким желанием. Ловить свои радости, когда  в конце тренировки привычно стучит в висках и ноет колено, а тебе хорошо, и парни  опять просят задержаться: поспорили на пенальти или кто положит больше с линии штрафной.

Он стал пожарным в городе несгораемых зданий, часовым заброшенного поста, персонажем ненаписанной пьесы. «Жестче», орет тренер на двухсторонке, и в тебя  врезается вчерашний дублер, пыхтящий за шанс, которого у тебя не предвидится. И ты лежишь, хватая ртом воздух, и кто-то хлопает тебя по плечу, «все в порядке»? а ты все лежишь, ощущая себя не слишком новой деталью, которую слесарь-ремонтник носит с собой «так, на всякий случай».

У него не брали  интервью, не узнавали в метро, даже комментаторы порой забывали его при читке протокола.  В «Граните» он был незаметен как матрос на зебре. Менялись тренеры, иные не успевали запомнить в лицо  и по имени, называя то Лешой,  то  Сашей. Жена перестала спрашивать про работу, сын  уже не хвастался, что его папа вратарь самого «Гранита». Он играл в «предбаннике»  Кубка России, в «товарняках» на предсезонке,  а в чемпионате сыграл ровно один раз  –  в последнем матче сезона, когда основа уже праздновала золото.

Через два года  решил уйти, но отговорили, дали новый контракт, «верим в тебя, ты часть нашей банды».

Потом еще два года. Заинтересовался крепкий середняк, по деньгам выходило ровно, советовался с друзьями, отмечали чей-то день рождения, но все только ржали – набрались уже, здорово набрались. Кто-то вспомнил анекдот «Как? Мне уйти из авиации?», а он чуть не полез в драку, выпил сдуру, а пить никогда не умел…. Дома жена гладила по голове и говорила, что из Москвы не хотелось бы, что  ребенок только пошел в школу, что у него  хороший контракт, другие и этого не добились.

«Чего – этого? Лучшее – враг хорошего, да? Идиотская присказка, отмазка для неудачников».

Но снова был сезон, и он снова и снова говорил себе, что «Черчесов сидел под Дасаевым, Уваров десять лет был на вторых ролях в «Динамо», оба дождались своего бабьего лета, которое оказалось запоздавшей весной, чем ты хуже?»

 И продолжал пахать как культурист за день до конкурса «Мистер Вселенная»

Отметил свой двадцать девятый день рождения, а неделей спустя Петра Бедарева сломали в совершенно рядовом матче, субтильный паренек въехал ему шипами в колено, это было на полгода, не меньше.  Бедарева несли на носилках, а он бежал к воротам, натягивая перчатки, не размятый, с растрепанными ощущениями, слушая гул стадиона, который со скамейки, оказывается, звучит совсем не так.

Защитники напряглись и не пасовали   назад, били в ауты, он  орал, они огрызались. А потом  влепили в ближний, а потом рикошет, заваливший его совсем в другую сторону, и мяч полз к ленточке как змея, а он только смотрел на него под угрюмое молчание своего стадиона.  

Да, потом сыграл еще дважды, неплохо, да что там – хорошо сыграл, но на заявочном флажке клуб арендовал  Шевченко, первого номера молодежки, и этот удар он не взял. Менялось не будущее, менялось прошлое, из всех этих семи лет работы тренажером для форвардов как-то вдруг выпустили смысл, словно  воздух из проколотой шины.

«Вратарь не нападающий, его не выпускают на десять минут или на тайм, как в хоккее, успокойся и дыши носом». Такой вот аутотренинг.

И как-то само собой испарилось желание изматывающей тренировочной работы, которая держалась на сидящем внутри и вдруг неприятно покосившемся и захрустевшем стержне, стержне, который износился раньше, чем оба колена и переломанные пальцы.

Нет, не сорвался, никаких нарушений режима, боже упаси,  но ковш спортивного честолюбия уже скреб по дну того места, где когда-то была мотивация, где было  желание и вера в силы, и  чудное ощущение, что все сложится хорошо.

Перестал попадать в заявку, пополз вес, остатки смысла сбегали, как зрители с безнадежно проигранного матча. Поговорил с президентом, раз, другой.  Пошли навстречу, отпустили в клуб ФНЛ.

Возвращалось хоть что-то, планы второго сорта, ага, просто играть, играть. Снова ушел в тренировки, но уже не было того куража, вес сбросил, и смотрелся неплохо - тренер показывал большой палец.

Весной стартовал второй круг и он окунулся во второсортный ад своей второсортной мечты.

Игра вроде и шла, тащил и отбивал, но каждый пропущенный был под дых и злил до ярости, клуб не блистал обороной, пропускать приходилось много. Ушел через два месяца не научившись привыкать к поражениям, контракт с тихим шумом скользнул в шредер – по обоюдному, как говорится, согласию.

- Второй в «Граните» это не вратарь, это другая профессия, - сказал он мне года два спустя за чашкой кофе. –  Мне и в книжке трудовой надо было писать – «дублер Бедарева». Крепок задний мой ум, уходить надо было раньше. Помнишь историю про двух лягушек в сметане? Одна сдалась и сдохла, другая пахала, выжила, освоила ремесло маслобойки попутно…  Только мне кажется, она в болоте жить так и не смогла. Так и вижу, все вокруг жизнью наслаждаются, купаются там, загорают, а она  все метелит лапками, как в той сметане... 

Я промолчал тогда, каждый опыт уникален. Да и нечего мне было сказать человеку, который  потратил свою спортивную жизнь, пытаясь совместить журавля в небе, синицу в руках и неистовый труд лягушки в глубоком кувшине.