Как Эдуарда Стрельцова изменила тюрьма? Он правда не справился с алкоголем? А каким был отцом и мужем? Интервью с сыном легенды
Вадим Кораблев узнал детали.
В четверг, 21 июля, исполняется 85 лет со дня рождения Эдуарда Стрельцова, суперзвезды советского футбола. В 18 лет он стал лучшим бомбардиром чемпионата СССР (15 голов в 22 матчах), в 19 – выиграл со сборной Олимпиаду в Мельбурне-1956, в 20 – занял седьмое место в голосовании за «Золотой мяч», который достался Альфредо Ди Стефано. Стрельцов готовился забивать на чемпионате мира-1958 в Швеции, где все узнали о Пеле, но его жизнь перевернулась: форварду дали 12 лет тюрьмы по подозрению в изнасиловании 20-летней девушки.
Стрельцов отсидел пять, еще два года ему запрещали играть, на поле он вернулся только в 1965-м: выиграл чемпионат и Кубок СССР и дважды стал лучшим игроком страны.
Накануне большой даты Вадим Кораблев поговорил с Игорем Стрельцовым, сыном легендарного футболиста. Игорь Эдуардович родился в 1964-м, за год до возвращения отца на стадионы. Это интервью – попытка погрузиться в жизнь Стрельцова после тюрьмы и ответить на, казалось бы, простые вопросы: каким он был человеком, как боролся со слабостями и чем для него был футбол?
Стрельцов дарил жене Раисе цветы без повода и не садился без нее за стол. Сына отправлял за сигаретами и прощал за разбитые машины
– Детское воспоминание об отце, которое первым приходит вам в голову?
– Когда мы с ним в квартире на Велозаводской улице в коридоре в футбол играли. И лампочки с люстрами били.
– Часто играли с отцом?
– Если у него было свободное время, выходили во двор попинать. А в основном дома в коридоре – до первых грохотов или звона разбитых стекол. Тогда уже вмешивались мама или бабушка – сразу разгон по разным комнатам.
– Почему я спрашиваю. Удивила цитата вашей мамы из интервью 1998 года: «Игорь, разумеется, не мог вырасти безучастным к футболу, имея такого отца. Но, по большому счету, у него не сложилось. Отчасти, я считаю, в этом виноват Эдик: маловато он ему внимания в детстве уделял, не брал с собой на сборы, не посвящал в тонкости футбольной кухни, как это делал, например, со своим сыном Валентином тот же Иванов».
– Понимаете, я ходил к другому тренеру, там же по годам было. А отец тренировал ребят, которые были старше меня на шесть-семь лет. Я приходил к нему на тренировки, пытался что-то делать, но разница в возрасте большая была. Он выдергивал из игры, подсказывал.
Группы отца часто играли раньше нас. И он оставался на мои матчи, смотрел. Потом ехали домой и по дороге разбирали с ним игровые эпизоды: «Ты вот сделал так, а надо было вот так», «Получил мяч, начал кого-то искать, а надо было бить». Что-то оставалось в памяти, что-то делал по-своему. А во время игры он не вмешивался. Говорил: «У тебя есть тренер, он делает установки. Зачем я буду влезать?»
Отец вообще был немногословным, но не когда мы смотрели футбол. Можно было звук выключать, он все комментировал: «Вот видишь, надо было сразу навесить, а он его в угол послал!» А после матча он делал разбор. Меня надолго не хватало, но 15-20 минут слушал. Отец разбирал только интересные матчи, не игру в одни ворота. Здесь я тоже оставлял для себя уроки, я ведь тоже был нападающим. Отец говорил, что я должен быть нацелен на ворота, около штрафной площади уже почти никого не должен видеть. Перед тем как получить мяч, должен знать, куда и как пойду обыгрывать. Или как буду бить.
А сборы… Как отец возьмет меня на сборы? Не знаю, может, мать и права. Но, думаю, все нормально было. По-отцовски.
– Он не говорил, что вы обязательно должны стать футболистом?
– Нет. Более того, когда отец первый раз привел меня заниматься футболом, то почему-то привел в «Динамо», а не в «Торпедо». Это уже потом я перешел в «Торпедо». А тогда даже тренер «Динамо» удивился: «Эдик, ты чего его так поздно привел? И почему к нам?»
Не знаю, просто модно, наверное, было. Шла зима, а «Динамо» как раз манеж построило.
– Как он о вас заботился?
– Самое запоминающееся – это когда он садился на диван или в кресло, смотрел что-нибудь по телевизору или читал книгу и клал ногу на ногу. Я садился на его ступню, и он меня на ноге качал. Это частенько было, чуть ли не каждый вечер.
А когда мы переехали на Курский вокзал, я уже большой был.
– Вы с отцом жили в двух квартирах?
– Сначала около метро на Автозаводской. Я был маленький, очень плохо помню. А вот квартиру на Велозаводской, улица Машиностроения – очень хорошо. Хотя мы там недолго прожили – два-три года. И окна помню, и планировку, и детский садик рядом.
А вся остальная жизнь – на Курском вокзале. Как в 1970-м туда заехали, так я тут и живу.
– У отца было любимое место в квартире на Курском вокзале?
– На кухне у него было постоянное место – в углу на табуретке. Даже если я иногда туда садился, получал легкий подзатыльничек: «Брысь отсюда». А в большой комнате – кресло. Рядом маленький столик, пепельница. Он не всегда там курил, иногда на балкон выходил. Потом пришлось кресло выбрасывать – кошка его разодрала.
– Курил он много?
– Да, полторы-две пачки в день уходило. А когда тренировка старших ребят или игра – мог и пачку за раз. Но с маленькими ребятами он не курил, я не видел ни разу. Ни на тренировках, ни на играх.
Отец курил «Яву Явскую» в мятой упаковке, настоящую. А дубовую «Яву» не любил. Напротив дома раньше был табачный ларек, и он иногда меня посылал за сигаретами. Сам на кухне открывал форточку и смотрел: продавец высовывался и, только когда видел, что отец ему машет, продавал мне блок. «Ява» дефицитная была, иногда он лишний блок оставлял на потом.
Еще на балконе за мной смотрел. Я нагоняй получал, если на велосипеде по луже проеду и девочек обрызгаю.
Мог просто посидеть и поговорить. Но чтобы ни мамы, ни бабушки дома не было – при них он не очень любил разговаривать. Если вдвоем – да.
– Разговор или совет, который вы запомнили на всю жизнь?
– Конкретный разговор или совет я не запомнил. Только запомнил, что отец всегда был очень добрым, никогда ни в чем никому не отказывал. И меня учил доброте и вежливому, корректному отношению к людям.
– Отец с вашей мамой познакомились сразу после его освобождения из тюрьмы и очень быстро поженились. Как так вышло?
– Со слов сестры матери, их пригласили в гости на какое-то мероприятие. Там они познакомились, короткий срок встречались – и поженились. Да, быстро получилось. Но, как видите, надолго. И нормально жили. Если и ругались, то быстро мирились. Отец умел это делать: если чего-нибудь – сразу цветы. Он вообще дарил матери цветы постоянно, не только когда поругаются.
Ну а мать следила, чтобы он с иголочки был одет. Чтобы красивый. Он никогда, например, не приходил в гости или на тренировки небритым. Всегда причесан.
– Теплые отношения.
– Семейные, дружеские. Такого возвышенного ничего не было. Нормальная благополучная семья. Но то, что любили друг друга, – это да.
– Вы рассказывали Юрию Голышаку, что отец ставил табуретку у окна и любовался на маму, когда она возвращалась домой с работы.
– Да, когда приходил с тренировок. Переставлял табуретку в центр кухни, чтобы был хороший обзор из больших окон на Курский вокзал. Там два выхода – верхний и нижний. Когда матери не надо было в магазин, она шла верхом. Когда надо было – низом. Наши окна тоже просматривались. До сих пор видно, что кто-то стоит на кухне. И мать видела, что отец ее ждет.
Отец никогда не садился ужинать или обедать, если матери нет дома.
– Чем мама пробуждала в нем такие чувства?
– Наверное, он просто ее любил. Чего ж там пробуждать? Красивая женщина. Элегантно одевалась. И дома тоже не просто в рваном халате ходила.
Если живешь с человеком, значит, любишь его, уважаешь. Как еще?
– Вы сказали: «Если чего-нибудь – сразу цветы дарил». А чего-нибудь – это что?
– Мать не любила, когда, например, уходила на работу, а к отцу кто-то из друзей приезжал и начинал грамульки-хренульки наливать. Очень ругалась.
Я возвращался из школы и звонил ей сказать, что все хорошо. И по моему голосу мама всегда узнавала, есть ли кто-то у отца в гостях. Даже если я говорил, что никого нет, отец сидит читает, она все равно понимала, что вру. От Площади Революции до Курской – одна остановка, минут 15-20 ехать с работы (Раиса Стрельцова работала в детском отделе ЦУМа – Sports.ru). Мать могла незаметно появиться и разогнать всю эту шарашкину компанию. А разгоняла она здорово. Приятели отца очень боялись, что мать вернется.
Да, в воскресенье можно и посидеть. Собирались родственники, накрывали стол, большую супницу выносили. С 12 часов до семи вечера сидели, общались.
– Отец умел готовить?
– Яичницу-то мы все себе можем приготовить. Салат еще мог сделать. Особенно классно у него получалось селедку разделывать. Сейчас меня тоже иногда в гостях просят. Я смотрел, как отец делал – ни одной косточки не оставалось. Все аккуратно, красиво.
– Какой была его мама, Софья Фроловна?
– Бабушка была очень ласковая: внучок, Игоречек, Игорюньчик. А отца держала в ежовых рукавицах. Он ее, можно сказать, побаивался. Она была властной женщиной, где-то даже немножко жесткой. Чувствую, когда он рос, она его приструнивала.
А со мной совсем другая была. Знаете, как в театре: одна маска добрая, другая – злее? Вот и бабушка так: жестко смотрела на отца, а ко мне повернется – любимый внучок.
– Вы рассказывали, что брали его машину, когда выросли.
– Ну да, побил немножко машину, конечно. Но у отца были знакомые в автосервисе, сделали. Отец сначала поорет-поорет, а потом говорит: «Хрен с этим железом, главное – что ты жив остался».
– Сильно побили?
– Я часто бил: то крыло побьешь, то поцарапаешь. А один раз дал другу машину: он въехал в забор, пришлось на себя брать.
– А машина – «восьмерка»?
– Нет, бил «шестерку». А «восьмерка» позже появилась, она уже не битая была. Это почти последняя машина была отцовская. Я ее продал, ребята рассказывали, что она до сих пор ездит.
– «Восьмерку» отцу продали по госцене из-за его популярности?
– Они приехали играть в Тольятти, а перед этим друг как раз «шестерку» разбил. Отыграли, а потом то ли был банкет, то ли директор «АвтоВАЗа» к себе пригласил. «Эдик, как дела? Может, помочь чем?» – «Сын вот опять машину вдребезги разбил». – «Да мы поможем, сделаем по себестоимости».
Отец думал, что это так и останется застольным разговором, ничего не ждал. А через неделю мать идет домой, а там мужчина сидит, говорит: «Мы все сделали, машину пригнали». И надо было срочно где-то искать деньги. Побежали по соседям, друзьям, назанимали. Мама очень злилась на отца, но потом ничего.
– Куда он вас с мамой водил? У него было любимое место?
– Отец не любил куда-то надолго выходить. Даже в гости ходить не любил, если нас приглашали на дни рождения. Иногда матери приходилось его уговаривать, он сидел-сидел, но потом все-таки говорил: «Ну ладно, поехали».
Если матери давали билеты на концерты или в Большой театр – это да, ходил. Но вообще не любил на публике появляться. После тюрьмы домочадцем стал.
Кино и дома можно было смотреть, а потом и видики появились. Хотя, когда видики только появлялись, мы ездили к знакомым, они собирали на просмотр боевиков или мелодрам. Чаще, конечно, боевики смотрели. Модно было.
Стрельцов не умел отказывать людям – в том числе когда предлагали выпить. Много читал и однажды привел на кухню Высоцкого
– Вы сказали, что отец был невероятно добрым. Расскажите.
– Он не умел отказывать. Мог снять с себя последнюю рубашку и взамен ничего не попросить. Не любил звонить и просить что-то для себя. Если только для кого-то: билеты, пропуск, майку достать.
Не любил, когда ему говорили, что зовут в гости какие-то важные люди, что можно подойти – и помогут сделать мебель, еще чего достать. По блату – не про него.
Если кто-то звонил проблемами поделиться, он всегда выслушивал, разговаривал.
Еще у него в кармане все время была мелочь. Если шел на метро, то всегда низом, где сидели попрошайки, и оставлял им по 3-5 копеек. Но не всем, в основном бабушкам и инвалидам. Мимо них пройти не мог.
– Популярность – а после тюрьмы он все равно был популярен – не сказывалась на его поведении?
– Ну да. Кто-то говорил, что у Стрельцова звездная болезнь, но я ее никогда не чувствовал. Отец не любил, когда его на улице узнавали. Если подошли спокойно поздороваться – нормально. А если кричали на всю улицу, чувствовал себя неловко.
– Друг вашего отца, писатель Александр Нилин так описывал его популярность до тюрьмы: «Ездившему до этого на электричке юноше по окончании матчей подавались комфортабельные «ЗИЛы» и «ЗИМы», в то время как остальные игроки довольствовались автобусами. К нему на дом снаряжали посыльных с подарками; его засыпали премиями, отдыхать отправляли в правительственные санатории».
Верите?
– Понимаете, я даже не могу сказать, потому что не видел его молодым. А написать можно что угодно. Не знаю, подавались ли машины. Молодой парень, 17-18 лет, олимпийский чемпион, заслуженный мастер спорта. Наверное, и рестораны были, и еще что-то. Но он же выходил потом на поле, играл, забивал, отрабатывал. На него народ находил. Он же ничего для себя не требовал.
Думаю, Нилин немножко преувеличил. Все-таки он писатель, должен что-то приукрасить. Смотришь документальную хронику – чего-то я не видел, чтобы за футболистами присылали комфортабельные «ЗИЛы». Может, это и было в первой жизни, но точно не во второй.
– Слова вашей мамы: «Насколько Эдик был талантлив в футболе, настолько же беззащитен, беспомощен в обычной жизни, не приспособлен к ней. Добрый и доверчивый, как ребенок». Что мама имела в виду под беспомощностью?
– Думаю, беспомощность была в отзывчивости. Приглашают его посидеть выпить, а он отказать не может. Потом рассказывали: «Я вчера в ресторане бухал с Эдуардом Стрельцовым». Не умел говорить «нет». Немного слабохарактерный был.
– Доверчивый?
– Не то чтобы доверчивый. Отзывчивый. Он еще рос во время войны, а там эпоха другая была – меньше врали.
– В книге «Вижу поле» ваш отец пишет, что сильный спортсмен не может быть слабым в жизни.
– Ну вот [Валентин] Иванов (играл со Стрельцовым в атаке «Торпедо», забил 124 гола, чемпион Европы-1960, лучший бомбардир ЧМ-1962) был другим. На поле они были единым целым, а когда выходили из раздевалки – два совсем разных человека, совсем разные интересы. Может, влияло, что Иванов был чуть старше. Они и после футбола не сошлись. Иванов был спокойнее, предпочитал другой досуг. Лида (жена Иванова – Sports.ru) очень оберегала его ото всех. И от отца моего, думаю, тоже оберегала. Эта изоляция Иванову помогла.
Хотя отец ведь много читал, любил кроссворды. Библиотека, которая дома осталась, – это почти все он привозил из поездок. По две-три книги.
– Какие книги отец любил?
– Детективы, военные романы, привозил Есенина. Томов десять Есенина у нас лежат.
Очень любил Высоцкого. Много кассет было. Я один раз пришел домой, сначала не признал, а на кухне Володя [Высоцкий] сидел с отцом. Где они встретились, как вдвоем оказались… Не знаю. Есть одна догадка. У нас возле Театра на Таганке было ГАИ, их мог свести его начальник.
– Ничего себе. Как это было? Вы заходите, а на кухне Высоцкий.
– Да я вот сначала и не понял. Но они недолго сидели, буквально час. Выпили немного, пообщались и разошлись. У нас потом стопка фотографий была, несколько штук – вообще обалденных. Только не знаю, куда делись.
– Вдова Иванова говорила, что главной слабостью вашего отца был алкоголь. Согласны?
– Вот я и говорю: всем хотелось рюмочку опрокинуть, а потом говорить, что весь вечер пили со Стрельцовым. Может быть, она и права, не знаю.
– Ваш отец в книге рассуждал об алкоголе, но писал, что «никогда футболу ради вина не изменял».
– Не знаю, что он хотел сказать этим выражением. Ведь те, кто крепко дружили с алкоголем, очень хорошей игры-то не показывали.
– Его поведение после алкоголя менялось?
– Алкоголь делает человека зависимым от обстановки – он может и злым, и добрым становиться. Это непредсказуемо. Бывало все. Бывало, и ангел в него вселится, бывало – бес. Бывало, молчал о чем-то своем.
Стрельцов никогда не говорил, почему оказался в тюрьме, но помнил всех заключенных. Некоторые приезжали к нему домой, а он просил забыть дорогу
– Вы обсуждали с отцом, почему он попал в тюрьму?
– Нет, у нас не принято было. Вообще не обсуждали. Мне хватило его слов матери перед смертью: что он ни в чем не виноват, а сидеть должен был другой человек. Этим все сказано.
– При этом есть его признательные показания, где он подробно описывал, что случилось. Они заканчиваются так: «В совершенном мною преступлении виновным себя признаю и поясняю, что это произошло только в результате моего сильного опьянения». Ваша мама вспоминала, что, когда они поженились, он ей сказал: «Если сможешь – считай, что все это произошло не со мной. И тогда у нас все будет в порядке».
– Мы с мамой не разговаривали об этом. Ребята, которые писали, кто подставил отца, ездили в главный архив за Красногорском. [Андрей] Сухомлинов, например (юрист, автор книги «Трагедия великого футболиста» – Sports.ru). И то, что там все белыми нитками шито, очевидно: отказы от показаний, пропадают вещдоки… Все это очень темно. Пусть это останется на совести тех, кто всем этим занимался. Пусть они там перевернутся.
– А вы пытались дело отца найти?
– Не пытался. Чего ворошить. Если бы его реабилитировали при жизни – одно дело. Он и так восстановил имя, став заслуженным и всеми любимым, выиграв с командой Кубок и чемпионство. Все равно найдутся злые языки, которые скажут, что отца выгораживают. И их не переубедить. Думаю, это пустая трата времени.
– В любом случае юристы уверены, что приговор был неправомерно жестким: 12 лет (а просили вообще 15) давать было не за что. Есть три основные версии, почему так случилось. Первая – из-за отказа переходить в ЦСКА или «Динамо». Вторая – из-за мести министра культуры Фурцевой, которая была влюблена в Стрельцова. Третья – из-за возможного перехода в западный клуб.
Хоть одна из них вас убеждает?
– Что отец хотел уехать на Запад – чушь полная. После того как его выпустили за границу, он мог бы просто там остаться. Уверен, его звали хорошие команды. Но он бы никогда не уехал.
Любовь к Фурцевой – это ради сенсаций для газет. По-моему, за ней столько мужиков бегали – и актеры великие, и музыканты.
А то, что не захотел переходить в ЦСКА или «Динамо», – есть какая-то доля правды, возможно. По слухам, это могло быть, следственные органы его вели. Правда, отца в армию не забирали из-за плоскостопия.
– Вы что-нибудь слышали о судьбе Марианны Лебедевой (пострадавшая в деле Стрельцова – Sports.ru)? Как ее жизнь сложилась?
– Не интересовался. Ни первой женой, ни Лебедевой. Не хочется ничего об этом даже знать.
– Те, кто был тогда с отцом на даче, поддерживали его в тюрьме, навещали? Летчик Караханов, игроки «Спартака» Борис Татушин и Михаил Огоньков.
– Насколько я знаю, нет. Там были только торпедовцы, в большей мере – Шустиков Виктор Михайлович.
Да и потом, мне кажется, в те времена на того, кто приезжал к человеку под стражей, косо смотрели. Власти бы давили: ты что, хочешь водиться с уголовником? Может, кто-то и хотел приехать, но народ боялся власти.
Бабушка тоже ведь не ездила – здоровье не позволяло. А может, отец просто не хотел, чтобы она видела его в таком виде.
– Про время на зоне он что-нибудь рассказывал?
– Иногда, когда фотографии с ним раскладывали или пытались подлатать альбомы. Помнил всех: «Вот с этим мы играли, этот сделал то-то, с этим дружили». Помнил, где фотографировались, когда именно.
Может, раза три в год доставали фотографии, не чаще. Или кто-то статью придет писать, достаешь для репортера, он уходит – а ты смотришь перед тем, как убрать.
– Вы рассказывали о его драке на зоне: «Побили-то очень прилично. Все было подстроено. За эту статью вообще-то «опускают». Отца тоже хотели. Но сверху приказ – не трогать! Ну ладно, не трогать так не трогать. Потом история: малолетка к нему подошел, что-то сказал. А на зоне малолетку трогать нельзя. Отец этому затрещину отвесил. Тут уж извините, вступили воровские законы. Их нарушил».
– Это я в его книге прочитал. А потом встречался с одним человеком, который подтвердил эту историю. Он сидел вместе с отцом и случайно подошел ко мне на футболе. Рассказал, что ни блатные, ни командование зоны не знали, что с ним делать. Но с такой статьей что-то сделать надо было. И вот была провокация с малолетками: к нему какой-то пацан подошел, что-то плохое сказал, и отец ему влепил. А там трогать малолеток нельзя – и отца здорово побили. Палец повредили, он у него потом не сгибался. Травма головы была.
– Ваша мама рассказывала, что отец потерял волосы, потому что облучился, когда сидел в Электростали – они там на каком-то вредном производстве работали.
– По-разному говорят. Они же там и электромоторы собирали, и какие-то радиоактивные элементы были. Кто честно скажет, чем они там на зоне занимались… Волосы ведь можно терять и из-за нехватки витаминов, которых на зоне нет.
То, что под Чернобылем они играли, – это да. Но тогда полстраны было под облучением.
– Для многих потеря волос – очень болезненная тема. А у вашего отца еще и шикарный чуб был.
– Да и у меня густая шевелюра была. Конечно, он переживал. Ходил с таким чубом в юности!
Хотя он ведь после тюрьмы очень плотный был, грузный – не знаю, как такое телосложение сочеталось бы с густой шевелюрой. Так что, может, и нормально, что волосы выпали немножко.
– Меня удивило, что он хранил телогрейку с зоны долгие годы.
– Он-то ее выбросил, когда выходил с зоны, а Шустиков – поднял. Отдал бабушке, она ее свернула, запечатала. А когда мы переезжали, я ее случайно развернул, подумал, что какая-то старая бабкина вещь, и выбросил. Через 30-40 минут опомнился, что отцовская, побежал – а ее уже не было. Не мог себе простить.
– Ваша мама вспоминала, что заключенные еще долго считали отца за своего, даже кто-то заезжал к вам.
– Может, и приходили. Помню, был кто-то, но отец сразу сказал уходить. Спросил, чего не хватает, на билет вроде надо было помочь. Отец помог, но сказал больше никогда не приезжать.
– Вот что мама рассказывала: «Мне было страшно одно время, когда Эдик опять заиграл, снова стал знаменитым футболистом и к нам повадились заезжать освободившиеся зэки, причем совсем незнакомые: деньгами разжиться, одеждой. Едут домой через Москву, в адресном бюро Стрельцова вычислят – и в «гости». Откроешь иногда дверь – все внутри холодеет: стоит верзила небритый, перегаром дышит. Они Эдика за своего долго еще держали, и совершенно напрасно. У него с ними разговор был короткий: кто на словах не понимал, мог по лестничному маршу кубарем слететь».
– У отца сила была. Здоровый, метр восемьдесят пять. Плечи широкие. Мог и дать.
Стрельцова ошибочно лечили не от рака, а от пневмонии. Валентина Тимофеевна запретила хоронить его рядом с Яшиным
– Верите, что лично Брежнев разрешил вашему отцу вернуться в футбол?
– Брежневу надо было преподнести на блюдечке, чтобы он разрешил. Есть вот эта знаменитая фраза, которую Брежневу сказали – мол, почему фрезеровщик после зоны может вернуться работать на станке, а футболист на поле вернуться не может?
– Да, это якобы на встрече с Брежневым произнес секретарь парткома ЗИЛа Аркадий Вольский. Сам Вольский так рассказывал.
– Я думаю, это правда. И команда взяла отца, пообещала следить за ним. Все-таки ЗИЛ по тем временам был заводом, который гремел на весь Союз. И Брежнев прислушался, поставил росчерк «Разрешить».
Другой вопрос – кто ему запрещал играть? Есть интервью, где отец не понимает, почему ему два года после освобождения не давали выходить на поле.
– Первые два года после освобождения он работал на ЗИЛе?
– Ребята говорили, что в строительном цеху.
– В книге он писал, что всегда себя очень комфортно чувствовал среди рабочих.
– Он же вышел с завода «Фрезер» в Перово (Стрельцов работал там после семи классов школы – Sports.ru). С окраины. На него кто ходил смотреть-то? Рабочие. Вот почему еще большая народная любовь – свой был. Работал на заводе, вышел с завода, вернулся опять на завод.
– После пяти лет тюрьмы и еще двух лет без футбола ваш отец выиграл чемпионат, Кубок, дважды стал лучшим игроком СССР. Как вы это объясняете?
– В первую очередь это талант и большая любовь к футболу. Можно попасть на зону и сломаться. А он писал письмо команде: «Ребят, пришлите мячик». Просил на зоне найти место, где ему можно поработать с мячом, почеканить.
– Вы помните, как он набирал форму? Писали, что его гонял бывший партнер Алексей Анисимов.
– Я плохо это помню, маленький тогда был. Но, может быть, и бегал где-то, мы же недалеко от старого стадиона «Торпедо» жили. Там одной трибуны не было, заборов тоже. Можно было спокойно приходить и бегать на беговых дорожках. Алексей Алексеевич [Анисимов] хорошим тренером был, с отцом детей тренировал в «Торпедо».
– Сильно переживал из-за того, что не взяли на чемпионат мира в Англию в 1966-м? Он ведь тогда уже в порядке был, классный сезон провел.
– Конечно, переживал. И из-за чемпионата мира, и из-за чемпионата Европы, которые пропустил из-за тюрьмы. Говорят же, что, если бы они тогда поехали со Стрельцовым в составе, неизвестно, кто бы еще выиграл. И неизвестно, как бы тогда на Пеле смотрели.
Почти восемь лет без футбола, так блестяще вернулся – а в сборную не взяли. Любой бы переживал. Недаром ведь, когда Симонян ему пытался отдать олимпийскую медаль, отец ответил: «Мне только 17, все еще впереди» (за победу в Мельбурне сборная СССР получила 11 золотых медалей, Стрельцов, отыгравший все матчи в основе, не вышел в финале, и медаль досталась Симоняну – Sports.ru).
– Когда он начал играть, какие-то запреты сохранялись? Николай Озеров рассказывал, что ему запрещали часто произносить вашу фамилию.
– Мне стало известно, что осталось очень мало документальных кадров с отцом. Ребята, которые ездили в архивы, говорили, что почти нет кинодокументов и фотографий. Поэтому во всех фильмах одно и то же. Возможно, и был приказ меньше произносить, меньше печатать, меньше снимать.
– Как вы относитесь к комментариям Анзора Кавазашвили по поводу судьбы отца? Им можно доверять?
– А почему нет? Я с ним очень много общался, да и сейчас общаемся иногда. Замечательный вратарь и человек. Добрый и отзывчивый. Всегда ко мне очень тепло относился.
– Кавазашвили вспоминал случай во время поездки «Торпедо» в Австралию в 1965-м. Ваш отец якобы пропал ночью из отеля: «Вдруг в коридоре появляются Стрельцов с нашим нападающим Володей Щербаковым и две девушки, какие-то украинки. Оказалось, Эдик с Володей зашли через дорогу от отеля в бар, выпили пива, познакомились с девчонками, потрепались. Ну, девчонки сказали: давайте мы вас проводим. И они вместе поднялись на этаж».
Не читали об этом эпизоде?
– Нет, не читал. Помню только фотографию из Австралии, где отец на пляже с ребятами лежит.
– Ваша мама говорила, что однажды ей пришлось привозить мужа на важную тренировку прямо из бара. Яшин писал, что «у Стрельцова не прибавилось чувства самосохранения». Как думаете, почему так?
– Не знаю. Может, его задевало, что у него отняли 8 лет, что отняли что-то очень важное. Чего-то ему не хватало. Пытался что-то догнать, наверстать.
– Как выяснилось, что у отца рак?
– Это случайно произошло. Отец заболел под Новый год, его положили в ЗИЛовскую больницу. Поставили диагноз «воспаление легких», начали лечить, сделали рентген и обнаружили темное пятно. Сделали отщип – и попали в эпицентр. Показалось, что рак. Потом сделали повторно – и рак не подтвердился.
К нему мать приехала, отец ее провожал, и они случайно в вестибюле встретили знакомого доктора. Он спросил: «Эдик, ты чего, лежишь здесь?» – «Да, воспаление легких». Знакомый осмотрел его, горло пощупал. Отец пошел матери пальто из гардероба забирать, а знакомый говорит: «Рай, это не воспаление легких. Через два дня сделаю направление на Каширку в онкологический центр. Я тебе позвоню».
Он позвонил, съездили, в тот же день отцу сделали все анализы. Сказали, что подозрение на рак легких. На следующий день его из ЗИЛовской больницы забрали. А когда привезли карту лечебную, там не было написано, что брали отщип и попали в эпицентр. Если бы они по этому отщипу сделали онкологическое исследование, то, может быть, отец еще бы 5-6 лет прожил.
– Тяжелое время?
– Он заболел, когда тренировался на открытом воздухе с ребятами, решил с ними побегать. С первой группой побегал, а со второй уже нет, стоял. Видно, в первый раз пропотел, а потом его продуло. На следующий день вместо того, чтобы отлежаться, снова пошел на тренировку. И, видно, сквозануло.
Неделю пролежал дома, потом его забрали в больницу. Кашель страшный был. В ЗИЛовской больнице его начали лечить от двухстороннего воспаления. А воспаление – это что? Это горчичники, прогревания, банки и так далее. А это просто нельзя делать при раке.
В итоге человека съела болезнь. Изнутри – полностью. Обезболивающие делали, полное переливание крови.
– Как он держался?
– Он же там ничего не ел. Мать приезжала домой, готовила, и я привозил ему еду в больницу. А мама день и ночь была с бабушкой. В последнюю неделю я приехал, а он в слезах весь, вырывает катетеры… Говорил: «Поехали отсюда, я домой хочу». Наверное, понимал, что уже из больницы не выйдет.
– Вы говорили про фразу, которую он сказал вашей маме перед смертью: «Я ни в чем не виноват». Как это было?
– 21 июля ребята приехали его поздравлять с днем рождения. Он уже говорить почти не мог, но узнавал всех. И матери под утро, видно, сказали, что сегодня-завтра… Отец попросил всех уйти из палаты, только с матерью остался. И вот сказал.
– А она вам пересказала потом?
– Да. 22 июля в пять-шесть утра я собирался ехать их с бабкой забирать из больницы, а они уже сами приехали. Сказали, что отца больше нет. И мама тогда рассказала.
– Вы говорили, что его собирались хоронить рядом с Яшиным, но Валентина Тимофеевна якобы сказала: «Мне алкоголики рядом с Левой не нужны». Неужели это правда?
– Мне директор кладбища сказал, что была такая фраза. Она против была. Это правда.
Отец с Яшиным в очень хороших отношениях были, очень глубоких. Когда Льва Иваныча хоронили, отец сначала подошел к его гробу, потом к матери и сказал: «Я следующий».
– Не хватает отца?
– Конечно. Любому человеку не хватает родителей. Ты понимаешь, как они тебе дороги, когда их уже нет. Бабки, матери, отца. Всех не хватает. А каково бабке было хоронить своего ребенка. Когда дети раньше родителей умирают – это всегда страшно.
– Он вам снится?
– Иногда. И мать, и отец снятся.
– Что они делают во снах?
– В основном какие-то эпизоды. Или куда-то идем, или где-то отец стоит. Вспышки такие. Это бывает, когда к ним долго не приезжаешь, свечку не ставишь. Напоминают, что долго не приходил.
– Часто ездите на кладбище?
– К отцу – раза три в год. К матери так же. Прибираюсь. Мне сказали: чем меньше тревожишь, тем лучше. Они спят спокойно. Главное – не забывать о них, в душе думать.
– Ваша любимая фотография с отцом?
– На «Торпедо» снята. Я с усами еще, отец – в кожанном плаще. Смотрим, как играют его мальчики.
Как Стрельцов оказался на зоне? Полная история
Интервью с писателем Водолазкиным: футбол не религия, но делал жизнь в СССР светлее и интереснее
Фото: VK/torpedomoscowfc; личный архив Игоря Стрельцова; РИА Новости/Александр Макаров, Юрий Абрамочкин, Юрий Сомов, Дмитрий Донской; Gettyimages.ru/Keystone/Hulton Archive; wikipedia.org
Целая цепь событий и эпизодов привела к этой истории.
Пьянство Стрельцова и его образ жизни не для кого не был секретом и его длительное время спасали, но постоянно за ним ходить и следить за 21-летним талантливым оболтусом никто не собирался....
Что произошло на самом деле на даче мы уже никогда не узнаем, к сожалению.
Лично я мало верю в то, что лучшего футболиста сборной могли просто так, без всякой причины, усадить в тюрьму по полной. А не просто снять с состава, например.
Спорт тогда был (да и сейчас, в принципе) мощнейшим политическим механизмом, символом престижа государства. Особенно при отсутствии глобальных средств коммуникации, в виде Интернета.
За какую-нибудь мелочь, большого спортсмена вполне могли отмазать, закрыть глаза. Тем более, что преценденты были.
История не имеет сослагательного наклонения, но может быть и не знали бы Пеле как трехкратного чемпиона по футболу и многократного чемпиона по хвастовству.
С одной стороны - все кричат, что мажоры - зло, которым закон не писан. Негоже им быть выше простых смертных.
С другой стороны - талантливого Стрельцова нельзя трогать, ибо он приносит радость в шоу под названием футбол. И вот ради него уже можно было бы и переступить через этот закон.
Так вот, если у папаши есть возможность отмазать свое чадо - он это делает. Дай такую возможность простым смертным в адрес своих кумиров - они тоже это сделают.
Разница между простым смертным, который кричит о несоблюдение закона, и богатым, который этот закон нарушает лишь в возможностях, а желания - совпадают.
А потом мы удивляемся, что пришедшие к власти и деньгам плюют на закон. Так все эти чиновники и буржуи - такие же плюс-минус выходцы из народа.
Мы либо принимаем всё, как есть, либо меняем своё сознание. Если же не меняемся, то не сидим и не ноем, что нас власть имущие ущемляют, потому что приди к власти "бедный работяга" будет делать всё тоже самое, что делает господин, которого он презирает.
Что за глупость? Фурцева была на 27 лет старше Стрельцова. Версия была, что он якобы хотела Стрельцова для своей дочери.
Ходивший на Боброва с батею
один из дерзких огольцов,
послебобровскую апатию
взорвал мальчишкою Стрельцов.
Что слава? Баба-надоедиха.
Была, как гения печать,
Боброва этика у Эдика -
на грубости не отвечать.
Изобретатель паса пяточного,
Стрельцов был часто обвинён
в том, что себя опять выпячивает,
и в том, что медленен, как слон.
Но мяч касался заколдованный
божественно ленивых ног,
и пробуждался в нём оплёванный
болельщиков российский бог.
И, затаив дыханье, нация
глазела, словно в сладком сне,
какая прорезалась грация
в центостремительном слоне.
В Стрельцове было пред-зидановское,
но гас он всё невеселей,
затасканный, перезатасканный
компашкой спаивателей.
Позор вам всем, льстецы и спаиватели.
Хотя вам люб футбол, и стих,
вы знаменитостей присваиватели,
влюблёные убийцы их.
Я по мячу с ним стукал в Дрокии -
молдавском чудном городке,
а он не ввязывался в драки и
со всеми был накоротке.
Большой и добрый, в чём-то слабенький,
он счастлив был не до конца.
Тень жгущей проволки лагерной
всплывала изнутри лица.
Но было нечто в нём бесспорное -
талант без края и конца.
Его - и лагерником - в сборную
во сне включали все сердца.
Его любили, как Есенина,
и в нам неведомый футбол
он, как Есенин, так безвременно
своё доигрывать ушёл.
Евгений Евтушенко
Таланты так и прут, договорняки исчезли и за деньги, в детских командах, в основу не ставят.
Вот уж точно, чем моложе комментаторы, тем больше они пострадали от советской власти.