Закончил карьеру из-за Тортореллы, женился на супермодели и стал актером. Мы будем скучать по тебе, Шон
От редакции Sports.ru: вы находитесь в блоге Hockey Books, который последние четыре месяца переводил для вас книгу знаменитого провокатора Шона Эйври. Поддержите авторов плюсами, подписками и комментариями, чтобы интересные переводы чаще появлялись на Трибуне и в вашей ленте.
Сегодня грустный пост – и не только потому, что старина Шон вспоминает ушедшего из жизни Дерека Бугаарда. Это последняя глава книги, а, значит, настало время проститься с Эйври, который за время работы перевода/редактуры/публикаций стал совсем родным.
Пожалуй, это лучшая хоккейная автобиография, которую мне доводилось читать. Она цепляет и откровенностью, и стилем, и поворотами – чего только стоит глава про стажировку в Vogue! Да и в концовке Эйври есть чем удивить.
Напоминаю, что где-то в начале сентября мы сдадим наш перевод в типографию на печать маленьким тиражом. Если вы хотите приобрести копию, для этого надо оставить заявку – просто написать мне здесь в личку. Регистрируетесь на сайте, добавляете меня в друзья – и вуаля. Цена за копию составит 500р + доставка. Очень надеемся, что все, кто оставил заявку, выкупят свои экземпляры, потому что мы заказываем тираж на свои деньги :)
Некоторые из вас интересовались и печатным тиражом книжки Фила Эспозито, хотя мы это даже не анонсировали. Давайте сделаем так – если вас наберется достаточное количество, то мы рассмотрим и этот вариант. Макет у нас остался, так что с этим не должно быть проблем, но и ради пары человек мы сдавать его в типографию не будем – даже хотя бы потому, что ценник на это сразу будет на порядок выше, чем если печатать много копий. В общем, пишите мне в личку, обсудим.
Но на биографии Шона Эйври и Фила Эспозито наш блог не заканчивается. Я вроде бы уже говорил, что мы все это делаем просто из большой любви к хоккею. Ну и плюс мы с Олегом еще немного графоманы и библиофилы. Поэтому мы в какой-то степени хотим своими голыми руками заполнить пустующую в России нишу хоккейной литературы. И этот блог со временем должен стать неким подобием онлайн-библиотеки.
Раз издательствам неинтересно возиться с хоккейными книжками, потому что на них банально ничего не заработаешь, то пусть будет хотя бы блог. Пусть и пиратский. Хотя он, скорее, робингудский.
Две книжки уже переведены, но еще не прошли редактуру Олега. Мы хотим, чтобы в нашей библиотеке были собраны не только автобиографии, но и литература других жанров. Поэтому на очереди у нас книжка Кристофера Бэйкера и Стивена Шэя «Хоккейная Аналитика: Кардинально Новый Взгляд На Игру» (Hockey Analytics: A Game-changing Perspective) и прекрасная работа Шона Фитц-Джеральда о молодежном хоккее в Канаде и вообще о будущем этого вида спорта «Пока Горят Огни. Сезон В Умирающей Игре» (Before the Lights Go Out: A Season Inside a Game on the Brink).
Книжка про хоккейную аналитику сравнительно небольшая и, на мой взгляд, закладывает хороший фундамент, чтобы войти в этот интересный мир. Если вы ничего не читали про хоккейную аналитику и хотите начать с чего-то попроще – самое то. Не пугайтесь – там нет сложных графиков и мудреных терминов. Там больше схем игровых моментов реальных матчей НХЛ и философии хоккея.
Шон Фитц-Джеральд, с которым мне посчастливилось некоторое время поработать в блоге Buzzing The Net, великолепный автор, освещающий молодежный хоккей. В своей свежей книге – ей нет еще и года – он здорово показывает мир CHL изнутри на примере клуба из Онтарио «Питерборо Питс». Он провел с командой весь сезон-2017/18, причем по счастливой случайности за «Питс» тогда выступали аж четверо игроков из России – Никита Коростелев, Семен Дер-Аргунчинцев, Павел Гоголев и Глеб Бабинцев. От частного он ловко переходит к общему и рассуждает не только о прошлом и настоящем хоккея, но и о будущем. Эта книга особенно понравится хоккейным родителям – и точно тем, чьи дети рассматривают вариант уехать в CHL.
Не могу вам обещать, что публикацию какой-то из этих книг мы начнем уже в следующую пятницу, но долго ждать точно не придется, хоть скоро уже и стартует сезон КХЛ, где мы оба работаем, что существенно увеличит нашу загруженность. Пока Олег редактирует эти книжки и готовит к печати Шона, я перевожу другие – но пусть это пока останется в секрете.
Спасибо, что вы с нами. Без вас все это было бы бессмысленно.
Если хочется помочь проекту материально, то внизу есть номер нашей карты.
Глава 20. Последний сезон
1 июля, в день открытия рынка свободных агентов перед сезоном-2010/11, «Рейнджерс» подписали Дерека Бугаарда — двухметрового роста и весом за 120 килограммов, он наводил ужас на всю НХЛ. Я узнал в «Рейнджерс» его номер и отправил СМС, поздравив с переездом в Нью-Йорк. Я радовался, что он перешел к нам. С таким тафгаем у нас должно появиться больше пространства на льду, да и репутация у него была более командного игрока, чем у покинувшего «Рейнджерс» Доналда Брашира.
Еще мы подписали моего старого друга из «Лос-Анджелеса» Алекса Фролова. Мне было интересно, с какой русской красоткой он приедет в город на сей раз. Фролов был настоящим дамским угодником. Я не понимал ни слова из его воркования, но минут за 45 он мог соблазнить любую одинокую, замужнюю или разведенную русскую женщину.
Александр Фролов
Также к нам перешел Руслан Федотенко. Он играл у Джона Тортореллы в «Тампа-Бэй» и так глубоко залез в задницу тренеру, что было видно, как кончики его пальцев болтались у Тортса между ног. Федотенко был розовощеким украинцем, на молодежном уровне игравшим за «Су-Сити Маскитирс». Ему было 19 лет, и его поселили в приемной семье. Так вот мама семейства, имевшая двоих детей чуть младше Федотенко (на самом деле у нее было трое, все сыновья, младший из них на 12 лет младше Федотенко – прим. ред.), влюбилась в него и ушла от мужа. Она постоянно зависала с другими женами и подругами игроков «Рейнджерс». Ни в одной другой команде я не попадал в такую неловкую ситуацию. Она некоторым девушкам игроков годилась в матери. Да она и ему в матери годилась, по поводу чего любил проходиться Стив Отт. Мы все играли по юниорам в подобных городках, так что прекрасно понимали суть приемной семьи — это был второй дом, а не полигон для свиданий. Впрочем, Федотенко до сих пор с ней, лишний раз доказав, что любовь — странная штука.
Руслан Федотенко и его жена Дебби
* * *
Даже забавно, как быстро пролетел мой последний полноценный сезон в НХЛ. И в то же время казалось, что он еле тянется. В первом матче мы встречались с «Баффало». Дерек Степан сделал хет-трик в своей дебютной игре НХЛ. Я отдал первоклассную передачу при его третьем голе, быстрым движением отправив шайбу из-за ворот с неудобной руки прямо на пятак Степану — и сетка всколыхнулась за Райаном Миллером. Такой пас даже Торторелла не мог не отметить.
Я закончил встречу с двумя передачами; как правило, если начинаешь сезон с отличного матча, это радует тренера, и он ставит тебя в звено к тем парням, у которых идет игра. Мне и впрямь добавили немного игрового времени. В третьем матче я заработал еще два результативных паса против «Торонто», потом один против «Нью-Джерси», а во встрече с «Атлантой» забросил шайбу и отдал еще одну передачу (дабы не создавалось впечатление результативной серии, следует отметить, что между матчами против «Торонто» и «Нью-Джерси» было три игры без набранных очков — прим. ред.).
Основная моя работа — под «усами». В последние годы я стал на этом специализироваться. У меня очень хорошо получалось укрывать шайбу задницей, которую оценила Пэрис Хилтон. Это все равно что держать мяч в руках и укрывать его от соперника — надо использовать тело, как щит, и предвосхищать действия противника, поворачивая корпус на долю секунды раньше него. Представьте себе эмоциональный подъем, который вы получаете, укрывая мяч — теперь умножьте это в тысячу раз. Именно так я себя и чувствую после удачно проведенной смены под «усами».
Несмотря на мои личные успехи, наша команда побеждала лишь в каждом втором матче. Мне не нравилось играть при Торторелле, потому что я не для него играл. Его тявканье на лавке мне уже порядком поднадоело. Я решил, что если что-то и предпринимать, то сейчас самое подходящее время, потому что у меня есть козыри в виде очков и хорошей игры. Самое время просить у Глена Сатера обмена. Но у меня были противоречивые чувства, потому что я по-прежнему — хоть и совсем немного — верил, что Торторелла развяжет мне руки, ведь я этого заслуживал. Но чем больше очков я набирал, тем меньше свободы он мне давал.
Да и вообще все складывалось непросто. Я не хотел никуда уходить. Я был по уши влюблен в Хилари. Я нигде не был так счастлив, как в Нью-Йорке. К тому же мы затеяли открыть второй ресторан. У меня был успешный бизнес, и я собирался открыть второй. Так что — давай, соберись, играй и не ной. Шли лишь первые дни сезона, и все же меня тревожили плохие предчувствия насчет того, что Джон Торторелла делает с командой, вверенной ему Гленом Сатером.
Не думаю, что Глен советовался с Тортореллой насчет обменов и заключения контрактов. Мне кажется, Слэц собирал команду, которая нравилась ему «на бумаге», а затем нанимал тренера, чья задача заключалась в том, чтобы собрать из этих винтиков конечный продукт. Поэтому когда Дерек Бугаард приехал на свои первые сборы с «Рейнджерс» с перевесом в 18 килограммов и с трудом пробежал два круга на тестах, Торторелла уже думал, как бы его использовать пореже. Как игрок Бугаард ему практически не был нужен, а как человек — малоинтересен. Бугаард попал в НХЛ, потому что умел драться. Никому из наших игроков не доводилось с ним «потанцевать», так что Бугаард пришел в «Рейнджерс» в роли эдакого мифического персонажа, «Бугимена». У него реально была репутация жуткого бойца, поэтому в «Рейнджерс» ему толком и не приходилось драться. В дебютном сезоне у Буги было 16 боев, а за год до перехода в «Рейнджерс» — всего девять. Все знали, какой мощью обладают его длиннющие руки, и мало кто хотел с ним связываться. Даже Жорж Ларак, который и сам был не робкого десятка, решил завершить профессиональную карьеру, чтобы не получить по морде так, как Тодд Федорак, которому пришлось заново собирать лицо после сломанной Бугаардом скулы.
«Рейнджерс» подписали Бугимена на четыре года на общую сумму 6,5 млн долларов — отличные деньги для человека, который дрался лучше, чем играл. Когда Бугаард приехал в Нью-Йорк, мы все понимали, что ему будет тяжело выйти за пределы роли тафгая — он был не самым техничным хоккеистом. На тренировках он порой спотыкался на ровном месте, пытаясь сделать передачу. Но мы относились к нему с пониманием, потому что он очень старался. Впрочем, он привел себя в порядок и 9 ноября 2010 года в матче против «Вашингтона» на «Мэдисон Сквер Гарден» это принесло плоды. Шайба перескочила клюшку защитника «Кэпиталс» на нашей синей линии, Буги покатил по левому краю, и щелкнул сверху круга вбрасывания. Шайба просвистела мимо Михала Нойвирта, и это был первый гол Буги с дебютного сезона. Более того, таким образом он положил конец рекордной безголевой серии в НХЛ, длившейся 235 игр. Мы праздновали на лавке так, будто выиграли Кубок Стэнли в овертайме седьмого матча. Я никогда не видел, чтобы команда так бурно праздновала гол в регулярном чемпионате.
Спустя ровно месяц Мэтт Каркнер удачно поймал момент и врезал Дереку точно в подбородок в матче с «Оттавой». Буги и сам отвесил пару неплохих плюх, но сразу после боя отправился в раздевалку. Мы понимали, что тот удар не прошел бесследно. Так оно и было — Дерек заработал сотрясение. Помимо этого у него усугубилась травма плеча, которую он получил еще при переломе ключицы в молодежке.
У Дерека была зависимость от обезболивающих. В НХЛ знали об этом, да и Торторелла тоже наверняка знал. А если и не знал, то ему, похоже, было на это плевать. Когда Дерек получил травму, вступило в силу новое правило, согласно которому травмированные игроки не могут тренироваться вместе со здоровыми, и все их процедуры на арене должны завершиться до прибытия здоровых. Иными словами, Дерека фактически выгнали из команды. Когда нам объявили это правило, оставалось только затылок почесать: «Что еще за херня? Это несправедливо». Я вообще никогда не встречался с такими правилами. Абсурд какой-то.
Мы чувствовали себя ужасно. Даже собирались поговорить об этом с руководством. Приезжаешь утром на тренировку, а Буги уже уезжает, и на его лице читаются боль и одиночество. Для Дерека это стало очередным ударом. Он и до травмы чувствовал себя брошенным, что подтверждалось тысячами СМС, которые он строчил ежедневно — более 13 тысяч в одном только феврале 2011-го. Отстранение от команды лишь усугубило его изоляцию, а для человека, у которого и так в той или иной степени имелись проблемы с алкоголем, наркотиками, депрессией, а теперь еще и травмой, все это означало только одно: он никому не нужен. Я старался общаться с ним почаще. Он знал, что может позвонить или написать мне когда угодно. Он так и делал. Он был очень гордым человеком. Уверяю вас: он мучился из-за отлучения от команды, но не мог сказать об этом открыто.
Чтобы приехать на каток раньше нас, ему требовалось вставать в 5 утра. Мне казалось, что Торторелла старается максимально осложнить жизнь Буги. Великие тренеры защищают интересы всех своих хоккеистов, а Торторелле на тех, кто не может выйти на лед, было насрать. Меня задолбало как Торторелла вел себя по отношению к Бугаарду, о чем я рассказал многим, включая помощника генерального менеджера «Рейнджерс» и помощника главного тренера Джима Шенфелда. Последнему я сказал, что Буги не заслужил такого отношения, и что он очень переживает отстранение от команды. Выражение лица Шенфелда как бы говорило: «Я и сам в прошлом игрок и считаю, что ты прав». Однако сказал он лишь то, что и должен был — а именно, что все решения принимает Торторелла. Поэтому ничего не менялось. Сложившаяся ситуация раздражала нас и заставляла чувствовать себя виноватыми из-за того, что мы не в состоянии остановить мучения Бугаарда. Но мы продолжали играть — скорее, за себя, чем за маразматика у руля команды.
14 ноября мы принимали на «Мэдисон Сквер Гарден» «Эдмонтон», которым руководил мой бывший тренер Том Ренни, всегда хорошо ко мне относившийся. И несмотря на это, «Ойлерс» гонялись за мной всю игру. После того как я применил жесткий и чистый силовой прием против Керта Фрэйзера (Колина Фрэйзера — прим. пер.), мы повалились на лед. Стоило мне подняться на ноги, как подъехал Ладислав Шмид (193 см, 95 кг) и стал бить по щиткам, вызывая на бой. Шел третий период, мы вели 5:2. Игра была у нас в кармане, поэтому мне не хотелось рисковать, но Шмид настаивал на своем. Он катался за мной по всей площадке, бил клюшкой, цеплял за руки и говорил: «Давай подеремся». Со временем я пришел к тому, что, выражаясь словами великого китайского военного философа Сунь Цзы, «вся война основана на лжи». Поэтому сказал Шмиду подождать до тех пор, пока шайбой не завладеет наша команда — тогда и подеремся. Он испепелил меня взглядом, но я понял, что он чуточку расслабился, рассчитывая на начало боя через несколько секунд. Тут-то я и скинул краги и схватил его левой рукой за сетку прямо под подбородком. И повис на нем якорем. Фишка в том, что надо тянуть соперника на себя. Начнешь по-боксерски махать кулаками — полетишь вниз с той же вероятностью, что и он. Поэтому надо использовать противника, чтобы дать себе преимущество. Я потянул Шмида на себя, а затем со всей дури врезал ему с правой. Я все рассчитал идеально — и попал ему точно в подбородок. Все его 193 сантиметра тут же рухнули на лед, а я по инерции упал на него. После этого начался полный бардак. «Ойлерс» полетели меня убивать, завязалась потасовка с участием всех игроков. Меня удалили до конца матча, но мы выиграли 8:2. Торторелле это не понравилось, потому что стоило мне сделать что-то хорошее или завести толпу, как он тут же урезал мое игровое время. Вот такая награда меня ждала от этого гениального стратега.
Больше всего я боялся, что придется уехать из Нью-Йорка. И одновременно все больше убеждался, что мои дни в «Рейнджерс» сочтены. Пусть я и набирал очки (в последних пяти играх забросил шайбу и отдал две передачи), в матче против «Айлендерс» 15 марта получил наименьшее игровое время среди всех нападающих. После игры я чувствовал себя погано. Но все еще не терял оптимизма и думал, что могу все исправить.
Я несколько раз встречался по этому поводу с Гленом Сатером, но он толком ничего не сказал. Это была непростая ситуация для нас обоих, потому что он понимал, что я могу приносить команде больше пользы, но при этом не собирался вмешиваться в тренерский процесс. Именно поэтому он и был отличным генеральным менеджером. Ведь генеральные менеджеры спокойно увольняют тренеров, когда их действия ведут к катастрофе, так что сам принцип позволять тренерам принимать самостоятельные решения — более чем гибок.
Мой агент Пэт Моррис хотел обмена, но я сказал ему не торопиться с этим, потому что искренне верил, несмотря на все аргументы против, что на Тортореллу скоро снизойдет откровение, и я снова буду в игре. Я верил в это, потому что мне всегда удавалось исправить неудачный ход событий волей и упорным трудом. Да и без Нью-Йорка я себя не представлял. Пока я ждал прозрения Тортореллы, за пределами площадки жизнь шла своим чередом — с Хилари и успешными нехоккейными проектами.
С Хилари я чувствовал себя полноценным человеком. Она говорила, что со мной испытывает аналогичные чувства. Помню, в каком плачевном состоянии я пребывал во время локаута, когда встречался с Рэйчел. Я был настолько не уверен в своем будущем, что, думаю, она просто устала постоянно уверять меня, что все наладится. Ну то есть она так не говорила, но спустя пять лет я прекрасно понял, как ей со мной жилось. Через пень-колоду. С Хилари я вел себя лучше — не перекидывал на нее свои профессиональные проблемы. Я обсуждал с ней возможные выходы из ситуации, но также разговаривал и о жизни за пределами арены. Меня уже определял не только хоккей. Не то, что это внезапно меня осенило. Я понимаю это лишь сейчас, годы спустя.
Warren 77 гремел вовсю. Правда, в этом бизнесе я понял одну вещь: шумиха приходит раньше прибыли, так что надо набраться терпения. На тот момент моя выручка от бара была сопоставима с зарплатой школьного учителя, на которую можно было прожить, только если делить с кем-то квартиру.
Карьера профессионального спортсмена коротка, но если начать задумываться о будущем заблаговременно, то можно найти варианты. И тогда сразу после завершении карьеры будет чем заняться. Я так и делал. На волне успеха Warren 77 я решил открыть еще один бар, Bar Upstairs, и ресторан Tiny’s с несколькими партнерами. Об этом пронюхал Джон Торторелла. Он вызвал меня к себе в кабинет и стал расспрашивать про ресторан, который должен был открыться через два месяца.
Я сразу понял, что он стремится меня запугать. Торторелла каким-то образом узнал, что одним из инвесторов выступает Хенрик Лундквист (думаю, ему об этом рассказал руководитель пресс-службы «Рейнджерс» Джон Розаско). У Хэнка произошел первый игровой спад с 2009 года, и Торторелла обвинял меня в том, что я отвлекаю его своим бизнесом. Он высказался против того, чтобы я открывал бар, и чтобы Хенрик Лундквист принимал в этом участие. Я обомлел. Тренер заявил, что не хочет, чтоб я занимался чем-то вне его команды. Он отказывал мне в праве на личную жизнь. Он понятия не имел, сколько времени я трачу на частные дела, но все, что не связано с играми и тренировками, его вообще не должно касаться. От вмешательства в наши рекламные контракты он перешел к попытке полного контроля нашей жизни за пределами льда.
Я никогда раньше не покидал кабинет тренера посреди разговора, но тут у меня не оставалось выбора. В противном случае мне грозила тюрьма: я был готов отправить этого говнюка на тот свет собственными руками, подведя черту его никчемной жизни. Если он искренне считал, что Хенрик плохо играет из-за Tiny’s, то он совсем не понимал, как живет его звезда. Лундквист ведь не трудился в ресторане — он просто вложил в него средства. У игроков случаются спады. И если ты умеешь работать с профессиональными спортсменами, то знаешь, как с этим справиться.
Я рассказал об этом Глену Сатеру; он ничего не ответил. Он сидел с покерным выражением лица и не собирался раскрывать свои карты. А ведь ему достаточно было просто посмотреть один матч. Просто посмотреть — а не играть под руководством тренера, который, если ему не понравилось что-то на площадке, кидается всякой херней, орет на хоккеистов и угрожает просверлить вторую дырку в жопе. Ничего нового Слэцу я не сообщил. Вопрос был только один: кто уйдет первым — я или Торторелла?
Торторелла посадил меня в запас на пять из последних двенадцати матчей регулярки, когда мы боролись за выход в плей-офф. Один блогер, освещавший игры нашей команды, написал, что Торторелла так часто бросал меня под автобус, что мне бы уже стоило купить его и уехать на нем из города (обыгрывается идиоматическое выражение в значении «делать крайним» — прим. пер.). Впрочем, я конечно же не мог принять такое решение самостоятельно.
Хилари поддерживала меня всеми силами, хоть никогда и не сталкивалась с такой ситуацией. А мне хорошо удавалось забыть о проблемах, переступая порог дома. Мне не хотелось, чтобы они сказывались на наших отношениях. К тому же я стал привыкать к сложившейся ситуации. Я не позволял Торторелле контролировать мою жизнь, иначе мы оба стали бы сумасшедшими. Хилари — в здравом уме. Она любит меня, и я люблю ее все больше с каждым днем, так что надо просто играть в свой хоккей. Это единственное, что я могу контролировать на площадке.
Мы попали в плей-офф, набрав наименьшее количество очков среди команд, прошедших в кубковую стадию — 93. Меня оставили в запасе на первый матч серии с «Вашингтоном», который мы проиграли в овертайме. Затем я отыграл следующие четыре встречи, из которых мы взяли лишь одну. Лето обещало быть долгим. Но я даже не представлял насколько.
* * *
В начале мая 2011 года я стал первым спортсменом из четырех ведущих североамериканских лиг, выступившим по определенному вопросу. Дело было настолько радикальным, что я сам удивился, сколько славы оно мне принесло — и доброй, и дурной. Брайан Эллнер, который отвечал за стратегию Кампании защиты прав человека в успешном деле о разрешении однополых браков в Нью-Йорке, связался со мной через общего знакомого. И я согласился сняться в социальной рекламе. Я выступил в поддержку однополых браков в сетке «Рейнджерс». На камеру я сказал следующее: «У каждого должно быть право вступить в брак с любимым человеком. Поддержите однополые браки вместе со мной».
Я сделал это, потому что мои родители Эл и Марлин учили меня относится ко всем так, как я бы хотел, чтобы относились ко мне. Понимаю, на льду это не всегда было заметно, но, как я уже говорил, я исполнял роль злодея в своеобразном театре; на самом-то деле я вовсе не злодей. Мне казалось очевидным, что если я могу вступить в брак с кем угодно, то такое же право должно быть и у всех остальных. На тот момент (да и до сих пор) ни один игрок НХЛ не совершил каминг-аут. Но я бы встал рядом с таким хоккеистом, если б он объявлял об этом своим одноклубникам, и вступился бы за него, будь такая необходимость.
Что интересно, никто в НХЛ (да вообще ни один спортсмен) не поблагодарил меня за это. Впрочем, плохого тоже никто не сказал — кроме болельщиков. На выездных матчах многие из них держали плакаты, на которых было написано, что я пидор. Судьи и НХЛ не обращали на них внимания. Слово «пидор» — часть культуры НХЛ, и используется как распространенный сленговый термин. Стоит зайти в раздевалку в узорчатом галстуке, и кто-нибудь обязательно скажет: «Че за пидорский галстук?». Это сплошь и рядом.
И все же меня поразило, что никто из профессиональных спортсменов Нью-Йорка ничего не сказал по этому поводу. Да кто за вас болеет, мать вашу? Вы думаете, одни только белые мужики-натуралы? Наши болельщики настолько же разношерстны, как и все общество. Но хоккеисты не очень-то это понимают. Они сами виноваты, что прячут голову, как страусы, в мире профессионального спорта, считая, что их погонят в шею, если признаться болельщикам, что у нас такая же жизнь, как и у них — и неважно, гомосексуалист ты или натурал. Почему это должно отталкивать людей? Ну а если и отталкивает, то это прекрасная возможность просветить их.
В «Рейнджерс» очень хорошо к этому отнеслись. Джеймс Долан, которого пресса подвергала жесткой критике, всегда заступался за меня. Он без тени сомнения поддержал меня в этом вопросе и разрешил сняться в форме команды. Он дал на все согласие — причем так, будто это какая-то мелочь, о которой и спрашивать-то не стоило. Я понял, что Джим Долан тоже не собирается играть по правилам старичков-владельцев клубов НХЛ. Я был горд играть в его команде. Жаль, что все закончилось раньше, чем мне хотелось.
* * *
В субботу 14 мая 2011 года, в 2 часа дня я сидел дома с Хилари и одноклубником Аароном Воросом, как вдруг зазвонил телефон. На проводе был пресс-атташе «Рейнджерс» Джон Розаско. Он попросил меня сесть. Первое, о чем я подумал: «Куда меня обменяли?». Несмотря на печальное завершение сезона для команды и себя лично, я все равно не хотел никуда уезжать. Внутри меня все всколыхнулось. И по делу. Новости были даже хуже, чем я мог предположить. Умер Дерек Бугаард. Ночью, во сне, от передозировки.
Я давненько не видел Дерека. Он вышел на лед только в конце февраля и готовился вернуться в команду. Как-то утром он пришел на каток, убитый ксанаксом и вином (ксанакс или алпразолам — лекарственное средство, анксиолитик (противотревожное средство), которое используется для лечения панических атак и тревожных неврозов — прим. пер.). Он еле на ногах стоял — и все равно вышел на лед. Я поверить не мог, что он в таком состоянии добрался до тренировочного катка в Тэрритауне. Я тут же ворвался в кабинет Глена и сказал: «Его срочно надо уводить со льда и отправлять в Калифорнию». Джим Шенфелд увел его с площадки, и через пару дней Буги выслали в «Каньон».
Последний разговор с Бугименом все еще был свеж у меня в памяти. Он позвонил спросить, не знаю ли я каких-нибудь тренеров по боксу в Лос-Анджелесе, а также физиотерапевта, который научил бы его быстрее работать ногами. Еще он советовался насчет клиники, где ему предстояло провести несколько месяцев. У игроков НХЛ потрясающая страховка на здоровье — возможно, лучшая на планете. Дерек находился под программой лиги по злоупотреблению веществами и психическому здоровью. Ее практически не избежать, если у игрока начинались проблемы с дисциплиной или чем-то, не связанным с хоккеем. Самое классное в этой программе — что она оплачивает все: от терапии (физической и психической) и классов йоги до медицинских расходов, включая лечение в клинике наркозависимости, которая может стоить до 70 тысяч в неделю.
Я посоветовал Дереку взять от этой поездки все, провести межсезонье в солнечной Калифорнии, поправить здоровье и тренироваться, чтобы через несколько месяцев быть готовым в сборам. Думаю, я был одним из немногих в команде, с кем он спокойно мог обсудить свои проблемы. Я всегда говорил ему не стесняться и звонить, если надо поговорить. Я даже дал ему номер Хилари, если он вдруг не сможет дозвониться до меня. Я постоянно уверял его, что несколько месяцев в Калифорнии пойдут ему только на пользу. Я знал, что Дерек недавно расстался с девушкой, так что поездка в Кали еще и помогла бы забыть об отношениях, которые были немного нездоровыми. Из-за травмы он пропустил вторую половину сезона, Торторелла отстранил его от команды, да еще и разрыв с девушкой — все это привело Дерека в мрачное состояние.
Ему разрешили покинуть клинику, чтобы слетать на выпускной к сестре, заканчивающей колледж, в родную Миннесоту. Там он забухал с друзьями и братьями, а потом еще и перкосетом полирнул. И после уже не проснулся. Через неделю ему должно было исполниться 29 лет (через почти полтора месяца, что дела не меняет, собственно — прим. ред.).
На следующий день нам сообщили, что похороны пройдут в следующую субботу в саскачеванской Реджайне. «Рейнджерс» отправили туда чартер. Я не был капитаном команды, но у меня имелся доступ к той же информации, что и у лидеров: пресс-атташе Джон Розаско рассказывал мне, как все будет проходить и кто поедет на похороны Буги. К среде лишь шестеро игроков собирались почтить память Дерека. Шестеро?! Я сидел в патио своего ресторана в шоке и ярости. Я закурил и ткнул в номер Слэца на скоростном наборе. Начальник ответил своим фирменным: «Слуууууууушаю?». Я с горечью поведал Глену, что лишь шестеро игроков «Рейнджерс» дали согласие приехать на похороны, и если этим все ограничится, то это будет позор для клуба. Он сказал позвонить «Дрю» (Крису Друри) и сказать ему, что все игроки, проживающие в Северной Америке, должны приехать в субботу на похороны. Слэцу никто не смел перечить, а если кто-то все же решался, то его убирали из команды в течение пары звонков.
Я четко осознал, что Хилари для меня всегда будет важнее хоккея. Это произошло всего пару минут спустя после того, как я узнал от Джона Розаско, что Джон Торторелла не приедет на похороны Дерека Бугаарда. Это было омерзительно, но она была рядом и поддержала меня. Без нее я мог бы и загреметь в тюрьму. Я в жизни не испытывал столько ненависти ни к одному человеку, как к Торторелле в ту минуту. Это шокировало меня даже больше, чем сообщение о смерти Дерека. Я невольно задумался: с кем я останусь в конце жизни? Ведь я могу остаться совсем один, а мне этого не хотелось. Я хотел, чтобы этим человеком была женщина, которая стояла рядом со мной, готовая пройти со мной через огонь, потому что в жизни все пустяк, кроме любви.
Торторелла сказал, что не приедет на похороны, потому что из-за недавней операции на бедро ему нельзя летать. Уверяю вас, если бы я был на месте Тортореллы, и врачи запретили мне летать, я бы поехал автобусом (который мистер Долан вне всяких сомнений оплатил бы) и, если уж на то пошло, взял бы с собой физиотерапевта, чтобы добраться до Реджайны, которая находится в 34 часах езды от Нью-Йорка. Это неслыхано, чтобы тренер не прибыл на похороны своего игрока. Впрочем, может быть, и хорошо, что он не поехал, учитывая его отвратительное отношение к Дереку, после того как тот получил травму — это точно сыграло роль в ухудшении его состояния и смерти.
Накануне вылета в Саскачеван многие игроки «Рейнджерс» собрались в Нью-Йорке, и мы пошли в Roseland Ballroom. Не для того, чтобы залить горе, а потому что там выступал ди-джей Армин ван Бюрен — ребятам нравилась его музыка. Утром в командном самолете несколько игроков все еще находились под экстази. Мне было плевать. По крайней мере, они попрощаются со своим одноклубником, и если цена вопроса такова — что ж, пусть будет так. На похоронах Дерека собрались 40 игроков и сотрудников «Рейнджерс», а если бы я не позвонил Слэцу и не ввел его в курс дела, их было бы гораздо меньше.
На похоронах Дерека Бугаарда с одноклубниками из «Рейнджерс». По нашим лицам понятно, что в жизни есть вещи и поважнее хоккея.
На следующий день после смерти Буги мы с Аароном Воросом пошли прибраться в его манхэттенской квартире — он жил на перекрестке 58-й улицы и Девятого проспекта, взяв ее в субаренду у Вороса. Там все было усеяно пустыми баночками из-под таблеток и винными бутылками. Такое ощущение, что мы пришли на склад бухла и наркоты. Я удивился, когда Ворос сказал, что к нему не поступало никаких жалоб от полиции.
Родители Дерека пожертвовали его мозг науке. Обследование установило, что у Бугаарда была хроническая травматическая энцефалопатия. Она была настолько запущена, что его мозг находился в худшем состоянии, чем у Боба Проберта, который умер незадолго до этого в возрасте 45 лет. Если бы Буги дожил до среднего возраста, у него бы развилась деменция. Его родители подали в суд на НХЛ, заявив, что политика лиги в плане употребления препаратов и поощрение «бойцовской» культуры привели к смерти их сына. Иск отклонили в 2017-м, а Дерека было уже не вернуть. Он умер слишком молодым.
* * *
Сборы с «Рейнджерс» перед сезоном-2011/12 прошли для меня совсем иначе, чем десять лет назад с «Детройтом», когда я только попал в НХЛ. На этот раз я прибыл в лагерь, находясь в наилучшей за всю карьеру форме, плюс я стал быстрее. Я включил в свою летнюю подготовительную программу теннис. Оказалось, что я обожаю эту игру. У нее хватает общего с хоккеем — в том смысле, что надо предугадывать, куда приземлится мячик, равно как в хоккее надо предугадывать, где окажется шайба. Прокручивать перемещения теннисного матча в голове подобно шахматам, где суть каждого хода лежит в ответном, а красота в том, что решения надо принимать в движении на фоне растущей усталости. Поэтому играть надо с умом. И чем больше играешь, тем более системно начинаешь видеть. Играть в теннис — это как решать огромную геометрическую задачу.
У меня есть и другая задача, но, похоже, я не в силах ее решить. Я никогда не переживал, если начинал сборы в четвертой тройке, но на этот раз начал в пятой — и понял, что это конец. Медленно, но уверенно Торторелла сделал со мной то же самое, что и со многими моими одноклубниками: лишил меня и мою игру всякого смысла.
Но у меня появился шанс на возмездие. Или на месть. Или понемногу и того, и другого. В том сезоне мы проводили вторую часть сборов в Европе. Мы прилетели в Прагу, быстро доехали до отеля и вышли из автобуса, где нас ждала толпа болельщиков, жаждущих автографов и фотографий. Там тоже есть «поклонницы», которые после совместной фотографии протягивали конверт, внутри которого находилась записка с подробным описанием того, что они хотят сделать с тобой в кровати. Там все достаточно бесцеремонно. Чаще остальных болельщики выкрикивали имена трех игроков «Рейнджерс», пытаясь добиться их внимания: местного героя Мариана Габорика, «Короля» Хенрика Лундквиста и 16-го номера — меня то есть. Я всегда был польщен вниманием болельщиков и ценил его, но в то же время перестал его воспринимать, потому что их одобрительные возгласы словно подчеркивали катастрофу, в сторону которой Торторелла вел мою карьеру. Но тут мне все нравилось, потому что последними из автобуса выходили тренеры; так что я прошел мимо Тортореллы к длинной веренице орущих болельщиков, которым хотелось прикоснуться к двум суперзвездам «Рейнджерс» и человеку, который теперь играл в пятом звене. Мне это нравилось, потому что на тот момент в моей профессиональной жизни было не так много других радостных моментов. Да и к тому же я всегда любил иронию.
После победы над «Спартой» в Праге мы отправились в Швецию, чтобы сразиться с «Фрелундой» — бывшей командой Хенрика Лундквиста. Я очень хорошо сыграл в четвертой тройке (ого, да меня повысили!), центром которой был Крис Ньюбери — он всю карьеру провел в младших лигах, играл жестко, много работал и выжимал максимум из своих возможностей. В том матче я забросил шайбу и потерял нижнюю половину двух передних зубов, благодаря клюшке шведского защитника — который ударил меня по лицу, а потом наверняка обосрался, когда я сообщил, что до конца встречи обязательно приложу его так, что придется по частям собирать. Моя карьера была уже в той фазе, когда все профессиональные хоккеисты мира понимали, что я отвечаю за свои слова: силовой точно будет, и неясно только, откуда он прилетит и когда именно. Я решил подкрасться незаметно. Сначала я этому пучеглазому шведу врезал по правому колену с двух рук, а затем тут же зарядил пощечину с левой — в краге, я же все-таки не грязный игрок. Меня удалили до конца матча. По дороге в раздевалку, где меня ждал ранний душ, я увидел то, что наблюдал уже сотню раз: некоторые болельщики вскочили со своих мест, невероятно довольные тем, что им довелось увидеть балаган Шона Эйври в реальной жизни.
Незадолго до посадки на рейс в Нью-Йорк ко мне подошел физиотерапевт Джим Рэмси и сказал, что тренер Торторелла хочет со мной поговорить. Направляясь в переднюю часть самолета, я и представить себе не мог, что меня отравят в ахаэловский фарм-клуб в Хартфорде. Посреди этой ошеломительной новости от Тортореллы я заржал в голос. А потом просто вернулся на свое место.
На самом деле Торторелла раскрыл карты еще в Швеции, когда заявил местным журналистам со всем присущим ему тактом: «Думаю, у нас есть игроки получше Шона Эйври. Вот и все».
Я понимал, что не буду завершать карьеру, ведь в этом случае потеряю четыре миллиона долларов, полагающиеся мне по контракту. Я также понимал, что устрою им бардак в фарме, причем молча. Вру, не совсем молча: по приезду в Хартфорд я сказал помощнику главного тренера, что у меня травма плеча, и до обследования врача играть нельзя.
Больничный я превратил в двухнедельный отпуск. Это также позволило мне заняться устройством жизни после хоккея, начинавшейся раньше моих ожиданий. Впрочем, так всегда и бывает.
За неделю до ссылки в Хартфорд Дэвид Липман подтвердил, что меня взяли моделью на ближайшие рекламные съемки магазина одежды Hickey Freeman, в котором он отвечал за креатив. Дэвид — известный рекламный гуру Нью-Йорка; его семья в этом бизнесе еще с 1920-х. Я познакомился с ним через общих друзей. Он разбирался в спорте, моде и искусстве не хуже других. Работать с Дэвидом — это все равно что сотрудничать с человеком, одновременно и близким, и невероятно умным, отлично разбирающимся в популярной культуре.
Съемки для Hickey Freeman стали моим первым опытом в таком крупном проекте. Со времен Фила Эспозито, Андерса Хедберга и Дэйва Мэлоуни, которые рекламировали джинсы марки Sasson в сезоне-1979/80, на страницах Vanity Fair и GQ не появлялся ни один игрок НХЛ в качестве участника кампании модного бренда. Никаких денег, которые маркетологи НХЛ тратили на Малыша Сида и Александра Великого, не хватило бы, чтоб получить такой рекламный контракт. К тому же, у Дэвида Липмэна имелась потрясающая идея. Он хотел, чтобы меня три-четыре дня снимали в репортажном стиле. Его знакомый, итальянский фотограф Франческо Карроззини, был сыном редактора Vogue Italia, а мне стал как брат. Он снимал меня в одежде Hickey Freeman по дороге на игры и тренировки, а также выходящим из бара Warren 77. Это совершенно не походило на все мои предыдущие съемки. Было очень весело. Началась «Жизнь После Хоккея», хотя по факту я должен был играть за «Хартфорд» (дабы не возникало путаницы: здесь и везде далее Шон именует команду по названию города, в котором она базировалась, а также, вероятно, по привычке — она так называлась, когда он отправлялся туда впервые, да и сейчас называется так же. Однако именно в этом описываемом периоде «Хартфорд Волф Пэк» была временно переименована в «Коннектикут Уэйл» — прим. ред.).
В конце каждого сезона все профессиональные спортсмены сталкиваются с одним из двух вариантов реальности — мы либо отмечаем чемпионство, либо говорим: «Посмотрим, как будет через год». Но потом появляется и третья разновидность, так называемый «переходный сезон». Вешаешь коньки на гвоздь — и все. Следующего сезона не будет. Дальше просто жизнь. Даже если завершишь карьеру с двадцатью миллионами на счетах (а это удается лишь супер-пупер-звездам и королям рекламы), все равно нужно свыкнуться с мыслью, что следующий сезон ты будешь смотреть с трибуны. Или по телеку. А в худшем случае — закроешь глаза и уши и будешь делать вид, что все это тебя не касается.
Но это жизнь, от нее никуда не деться. Вопрос в другом: как перейти от игры, которая определяла твою жизнь, к жизни, в которой будешь двигаться вперед, а не деградировать, ностальгируя о былом? Я много об этом размышлял. Благодаря стажировке в Vogue и своим барам я получил широкий опыт различных рабочих ситуаций, который теперь требовалось как-то применить.
Следующие полгода я, если только не был с Хилари, каждую свободную минуту проводил с Дэвидом Липманом. После обязательной программы с «Хартфордом» я сразу же рвал когти в Нью-Йорк прямиком в офис Дэвида в Митпэкинг-дистрикт — он располагался чуть ниже 14-й улицы на западной части Манхэттена (Хартфорд находится примерно в 200 км от Манхэттена — прим. пер.). Я учился всему, чему только мог, в деле создания и продажи брендов. Я понимал, что скоро начну ездить к нему уже из дома, а не из Хартфорда. Хартфорд лишь внес в ситуацию дополнительную иронию. Я вставал на Манхэттене по будильнику в половине шестого утра, а уже в шесть мчался по Западному шоссе. К арене в Коннектикуте я подъезжал в восемь, и потом дремал полчаса на парковке, прежде чем пойти в зал.
Самое интересное: мне то и дело писали люди, которые смотрели домашние матчи «Рейнджерс» и слышали, что на арене скандировали мое имя. На моей памяти лишь несколько игроков удостаивались такой почести на «Мэдисон Сквер Гарден», а тут меня даже на арене не было.
На протяжении двух недель я фактически посылал «Хартфорд» на хер, после чего все же сыграл за него пару матчей. Я знал, что скоро позвонит Глен. Прекрасно понимаю, что поступал я нехорошо, но я был в бешенстве. А поступал я так: выкладывался на полную в первом периоде, пока не забивал или не отдавал передачу, а потом находил способ удалиться до конца матча (иди сюда, на – клюшкой!), оставляя команду убивать пятиминутный штраф (статистика Шона в «Коннетикате» — 1+2 и 39 минут штрафа в 7 матчах — прим. ред.). Я не стремился подвести партнеров; просто таким образом демонстрировал, как мне обидно и как меня злит отношение команды, которой я отдал все и за которую едва не умер. А они меня в Хартфорд отправили, где я занимал чье-то место — и все из-за того, что я не по нраву Джону Торторелле.
Можно смело сказать, что я был счастливейшем человеком в мире, когда мне позвонили и вызвали обратно в Нью-Йорк. Более того, на следующий день «Рейнджерс» принимали «Монреаль», что придавало значимости моему возвращению. Я достал свой баул из клубного автобуса и попрощался с одним из физиотерапевтов, который стоял рядом с тренером Кеном (Гернардером). Я сказал ему, что надеюсь больше никогда не вернуться в эту ###### помойку (он прекрасно понимал, что я делаю, и не обиделся), а потом шесть часов ехал до Нью-Йорка, потому что попал в какую-то невероятную метель. Я ехал домой навсегда.
В том сезоне я сыграл за «Рейнджерс» 15 матчей. Со мной в составе мы выиграли одиннадцать из них, и проиграли четыре. 1 декабря 2011 года я забросил свою третью шайбу в десяти играх — она стала победной, мы одолели «Каролину» 5:3. Как правило, в НХЛ после гола — неважно, проиграла команда или выиграла — чувствуешь себя хорошо (ну ладно: в случае поражения немного хуже), а если гол оказался победным — то просто великолепно.
В тот день я быстро принял душ и отправил Хилари СМС, сообщив, что поднимусь в зеленую комнату через пять минут, и мы сможем вернуться к настоящей жизни. Я знал, что конец близок: Торторелла чувствовал, что я набираю ход, и готов был на все, чтобы вставить мне палки в колеса. Такими темпами я бы забросил 20 шайб за сезон, играя в среднем по семь минут за матч. Что отражало бы сложившуюся ситуацию в неожиданном свете.
Так и случилось. Это был мой последний гол в НХЛ.
Неофициально я завершил карьеру в НХЛ 13 марта в передаче «Смотрите что творится в прямом эфире» своего друга Энди Коэна на Bravo TV. Меня спустили обратно в «Хартфорд» в конце декабря: Торторелла больше всего боялся, что я буду играть хорошо. Я поехал, потому что хотел получить оставшиеся по контракту деньги, но играть больше не собирался. Я сказал Энди, что выкинул коньки в реку Гудзон (соврал; ведь это причинило бы вред окружающей среде, поэтому я в буквальном смысле повесил их на гвоздь). Кроме того, в «Рейнджерс» мне сказали, что после 1 марта — последнего дня обменов — я мог не играть за «Хартфорд».
Я несколько раз поговорил с Пэтом Моррисом касательно обмена, и он, как и все агенты, стал затирать, что обязательно что-нибудь подыщет. У меня не было сил собирать пресс-конференцию так близко к дедлайну, чтобы объяснять свою ситуацию и пытаться себя продать. Если бы я вышел к прессе, то сказал бы: «Я все еще полон сил и по-прежнему лучший в мире в своем деле. Но чтобы продолжить карьеру в НХЛ, мне нужна команда, которой не руководит так называемый «тренер» Джон Торторелла».
Я знал, что «Рейнджерс» меня не обменяют, потому что им не хотелось, чтобы я потом играл против них. Ну, точнее не совсем так: когда меня спустили после сборов, я отказался от перехода в «Калгари», который намутил Пэт, веря, что после возвращения в «Рейнджерс» я буду играть так хорошо, что назад меня уже не отправят. Я вернулся в основу и стал забрасывать шайбы в среднем за матч чаще, чем когда-либо в карьере. Но пришло время уйти. Безусловно, я готовился к этому уже достаточно долго — учился заниматься чем-то другим и путешествовать иначе. В отпуск я летал эконом-классом, чтобы закалить себя перед выходом в реальный мир. Однажды я 20 часов летел экономом в Новую Зеландию, несмотря на то, что зарабатывал миллионы долларов (впрочем, я уже объяснял, что игрокам НХЛ с этого перепадают лишь крупицы). Разумеется, ко мне подходили люди: «Ого! Смотрите! Шон Эйври летит экономом!». Кто-то из них хотел поговорить о хоккее, а кто-то просто дразнил меня. Однако многие хоккеисты после завершения карьеры не понимают одну вещь: раньше они жили в мире, который возможен только при баснословном богатстве. Все эти чартеры, пятизвездочные отели, изысканные блюда, халява в барах и ресторанах, да еще и сумасшедшие деньги за игру заставляют забыть, что на самом деле ты простой парень из семьи учителей в маленьком городке в Онтарио. Двадцать часов перелета в экономе — это отстой. Но нельзя забывать, что ты обычный человек, иначе потом будет слишком поздно. И дело не только в деньгах. Надо и свои ожидания от жизни держать в узде.
Я был готов оставить игру, которая столько мне дала (полагаю, и наоборот), чтобы стать профессиональным мужем и бизнесменом. Безусловно, я мог подождать до сентября, выбрать себе команду и начать все сначала, причем я был в самом соку; но хоккей меня ###### (надоел). Да меня никто и не отговаривал. Мне надоело, что я не мог стать человеком, каким хотел быть — хорошим человеком, у которого все ладится во всех аспектах жизни. Мне хотелось слушать любимую музыку без опаски, что меня сочтут чудиком. Мне хотелось носить стильные рубашки с застегнутыми до самого верха пуговицами и без галстука. Мне хотелось быть самим собой, а не ###### роботом, отвечающим по указке человека, которого он даже не уважает.
Сказать по правде, я почувствовал облегчение. Мне больше не придется заниматься всей этой херней, потому что я уже не думал, что это что-то изменит. И мои родители, и Хилари хорошо отнеслись к моему решению. Серьезно: они поняли, что я доволен своим выбором. Никто не говорил, что мне нужно найти новую команду. Отчасти, думаю, это связано и с тем, что мои друзья — Шенни, Чели или тот же Халли — не верили до конца, что я завершил карьеру. Я не делал никаких формальных заявлений, не подписывал никакие документы. Если честно, я даже не знаю, завершил ли я карьеру официальным образом. Что, в общем-то, прекрасно описывает ситуацию.
По окончании последнего сезона с «Рейнджерс» я поехал в чисто мужской компании в Майами. С Майком Сацки (владелец клуба Provocateur в Митпэкинг-дистрикт), Аароном Воросом и Энди Коэном. Я познакомился с Энди за пару лет до этого, когда он пригласил меня на свое ток-шоу. Мы встретились на рождественской вечеринке, и для меня это был первый опыт, когда гомосексуалист стал мне как «братан», а не представитель мира моды. Энди родом из Сент-Луиса и любит бейсбол, особенно «Кардиналс». И он мужицкого склада. Большинство его друзей — натуралы. Он словно натурал, запертый в теле гомосексуалиста. Он приходил на игры «Рейнджерс», и мы частенько после них тусили.
Так вот в Майами днем мы зависали у бассейна, затем шли на ужин, а затем мы отправлялись по клубам, а он — в гомо-бары. Мы часто мелькали вместе в социальных сетях. Следующим летом я поехал к нему в гости в Сэг Харбор (небольшой город на Лонг-Айленде — прим. пер.) отмечать День независимости, и мы сфотографировались без рубашек, обернутые в звезды и полоски. Мы оба уверены в своей ориентации и считали забавным, что люди думают, будто между нами что-то было. После этой фотографии в одном авторитетном издании заявили, что мы помолвлены, и все это подхватили. Никто даже не позвонил, чтобы просто проверить информацию. Мы немного подыграли этой теме. Мы думали, что саркастическими высказываниями внесем ясность в этот вопрос, но на деле лишь подкрепили слухи. Все затихло после того, как я принял самое разумное решени в своей жизни — сделал предложение Хилари. Но на то имелась, конечно же, другая причина. Мне хотелось, чтобы она стала моей женой и в радости, и в горе, и чтобы горя было как можно меньше, и чтобы нас ждала эпичная и долгая совместная жизнь.
Мы поехали на неделю в Лос-Анджелес. Я заранее купил кольцо и в дороге постоянно боялся его потерять. И вот вечером, перед тем как пойти спать, я встал на колено в ванной (романтичнее места не найти) и спросил, согласна ли она сделать меня самым счастливым человеком на земле, став моей женой.
Она согласилась.
* * *
10 октября 2015 года в Нью-Йорке стояла осенняя погода, о которой любят слагать песни — безоблачное голубое небо и по-летнему теплый день. Однако идеальным он был еще и потому, что в этот день я женился. Наша свадьба проходила в Музее искусств Пэрриша в городке Уотер Милл. Это совсем недалеко от Саутгемптона на Лонг-Айленде. У Хилари там дом, а произведения искусств в этой галлерее выставлялись уже более века. Мы дали клятву в новой галлерее, а затем был банкет на сто персон, стратегически окруженных обогревателями, отгоняющими октябрьские морозы.
Конечно же, приехали папарацци. Они припарковались за несколько сот метров и снимали через забор, который отделял поле от шоссе Монток. После захода солнца им уже нечего было ловить.
Хилари надела роскошное платье от Каролины Эрреры и брильянтовые серьги. Она могла прийти и в тренировочном костюме и все равно оставаться там главной красавицей. Я дал клятву в супружеской верности — и в радости, и в горе — понимая, что мы уже пережили много хорошего, и лихо на скорости уходили от проблем в «Рейнджерс». Впрочем, все было не столь уж и плохо, ведь хоккей привел меня в Нью-Йорк, а успех и интерес в жизни за пределами площадки сподвигли меня к открытию бара, в который и зашла Хилари. А дальше нас ждет уже общая история.
Я не нервничал, когда нас объявили мужем и женой. Для меня это был эмоциональный момент. Более того, я никогда не чувствовал себя таким счастливым. Вне всяких сомнений это был лучший день моей жизни. Но это еще не все. Я не стал уговаривать Хилари оставить жизнь супермодели в Нью-Йорке и переехать со мной в квартиру в маленьком городке в Онтарио рядом с гольф-клубом, где я вечно зависал бы в районе девятнадцатой лунки. Нет. Я сказал ей, что хочу играть в шекспировских пьесах на Бродвее.
Я серьезно. Все началось с того, что мой друг Питер Берг, с которым мы познакомились на первой пляжной вечеринке у Чели в Малибу, пригласил меня на съемки своего фильма «День патриота». Он о бостонских терактах, и я там сыграл эпизодическую роль полицейского. Стоило попасть в объектив камеры, как меня отбросило в детство, когда я точно понял, что хочу снова и снова испытывать то радостное чувство, которое мне приносил хоккей. Я снова нашел это чувство — в актерской игре. После этого я стал брать уроки актерского мастерства и влюбился в Шекспира. В школе я его толком не читал, потому что и в школу-то не особо ходил. Я пытался попасть в НХЛ. И вот теперь я восполнял пробелы. Гений Шекспира заключается в том, что он мог залезть в голову кого угодно — от королей до убийц. А я знаю в этом толк. Он даже говном людей поливает. Ну, например, фразу «сын и наследник ублюдной суки» я бы мог сказать Торторелле (цитата из «Короля Лир» — прим. пер.). «Ты жирный словно масло» — это же вообще прям про Марти Бродера (цитата из «Генриха IV» — прим. пер.).
Я тоже старался залезть в голову людям, только совершенно в ином ключе. Я не говорю, что я Шекспир. Просто он говорит с миром, частью которого являюсь и я. И теперь мне хочется передать его слова миру. Я столько лет играл в НХЛ определенную роль, что нет ничего удивительного в такой смене деятельности.
Да, некоторые утверждают, что у меня ничего не получится; но вы же помните, что я таким людям отвечал в детстве. Думаю, мне удалось доказать им обратное, так что подобные слова меня теперь только мотивируют.
Мне по-прежнему хочется радовать людей на сцене, просто теперь я выступаю на другой арене. Можете меня даже ненавидеть, но ведь это все из-за моих ролей. Если я вызываю у вас эмоции — будь то любовь, ненависть или смех — значит, я добился своей цели. Как говорил Жак в «Как вам это понравится»:
Мир — театр;
В нем женщины, мужчины, все — актеры;
У каждого есть вход и выход свой,
И человек один и тот же роли
Различные играет в пьесе.
Понравилось? Поддержи проект рублем! Наша карта – 4274 3200 3863 2371.
Часть 3. «Я всегда выбирал тех, кого точно мог побить». Шон Эйври вспоминает, как дрался за великий «Детройт»
Часть 8. Город звезд, понтов и кокаина. Шон Эйври окунулся в гламурную жизнь Лос-Анджелеса
Часть 9. «В то время я передвигался исключительно на белых лимузинах». Шон Эйври готовится к прорыву в НХЛ
Автобиография Фила Эспозито. «Вид на нудистский пляж? Отлично. Я там прямо в центре и встану». Последняя глава автобиографии Эспозито (и ссылки на все предыдущие)
Фото: Gettyimages.ru/Mike Stobe, Paul Bereswill, Bruce Bennett, Al Bello, Mike Coppola, Rob Kim
Наверное, можно было бы четче поработать с идиомами, но это уже высший пилотаж перевода, такие вещи приходят с опытом. Я давал пару примеров в комментариях к предыдущим главам, но вот здесь, к примеру - "где я вечно зависал бы в районе девятнадцатой лунки". На поле для гольфа восемнадцать лунок, а девятнадцатой в шутку называют бар, где гольфисты бухают до и после игр. То бишь Эвери говорит, что хочет играть в театре вместо того, чтобы зависать все свободное время в баре.
Ну и по самой книжке... Я, честно говоря, не впечатлился исповедью Шона и не проникся к нему симпатией по прочтении. Вместо откровений мы прочитали очередную автобиографию в стиле "Я Д’Артаньян а все остальные .... ". Типа он такая возвышенная натура, слушает музыку при свечах и увлекается модой, а остальные быдло, не ценящие его тонкую натуру. Вместе с тем, он почему-то вообще не упомянул, например, запуск собственной линии одежды в 2009-м - она запускалась с большим шумом и апломбом, продавалась даже в фирменной магазине Рейнджеров в MSG, и с треском провалилась.
Я как раз жил на Восточном побережье Штатов в период расцвета карьеры Эвери и прекрасно помню эти вещи. Нет ничего удивительного в том, что его карьера закончилась так быстро - Шон стал самым ненавидимым хоккеистом в лиге, а таких долго не терпят.
Ну и напоследок - рекомендую авторам блога книгу Даррена Маккарти "Моя последняя драка - подлинная история хоккейной рок-звезды" (My Last Fight: The True Story of a Hockey Rock Star). Меня она тронула, пожалуй, больше всего из прочитанных хоккейных биографий, настоящая история про кровь, пот и слезы. Могу сбросить ebook в качестве поддержки блога :)
Тут навскидку составил список переведённых, но неизданных, за последние лет 10-15 книг об нхловцах. Практически все автобиографии, которые можно найти в рунете. Может, кто ещё что-то добавит.
Автобиографии:
Боб Проберт
Джо Кошур
Джордж Ларак
Даррен Маккарти
Джереми Рёник
Тео Флери
Крис Челиос
Шон Пронгер
Фил Эспозито
Шон Эйвери
Дерек Сандерсон
Джеми Макинвен - низшие лиги
Еще из запомнившегося за последнее время есть "Мальчик на льду: Жизнь и смерть Дерека Бугарда", очень сильная книга.
Странно это читать от главного урода-провокатора лиги говорящего гадости про родных других хоккеистов..
В друзья добавил, а написать не получается.. Нужно ждать пока автор примет заявку на добавление в друзья?