13 января 2013, 19:39 5 мин.

Полёт марабу

Автор

Марабу. Фото Вадима Бродского (источник)

Украинский гроссмейстер Василий Иванчук назвал рассказ "Марабу" антирекламой шахмат ("Там на шести страницах шахматисты представлены в таком непривлекательном свете, что невозможно себе представить"). Подобные упрёки в создании негативного образа шахматного гроссмейстера (или шире - шахматиста вообще) неоднократно адресовались и двум самым известным литературным произведениям о шахматах - "Защите Лужина" Набокова и "Шахматной новелле" Цвейга. Тот же Иванчук "Защиту Лужина" вообще не стал дочитывать, по его признанию.

Художника обидеть, как известно, легко. Шахматиста, может быть, ещё проще, поскольку он эгоцентричнее иного художника. Понятно поэтому желание оправдаться, что пламенно делает И. Левитов в "Записках секунданта", вставая на защиту старичков-"марабу": "Куприн... не понял того, что его картина не столько убога, сколько прекрасна! Да, шахматисты грязные, странные, местами убогие, погруженные в свой тесный мир вариантов и комбинаций. Они такими были, есть и останутся навсегда. Но они прекрасны тем, что заставляют нас найти вечное в суете, реальность в призраке, живую жизнь в неживых резных фигурках."

Такая апология шахматистов при всей её восторженной привлекательности выглядит одновременно и недостаточной, и излишней. Во-первых, при желании можно использовать те же примерно слова для создания романтического флёра вокруг коллекционирования спичечных этикеток, страстного собирания моделей самолётов или "забивания козла" такими же (или очень похожими) старичками во дворе. Исключительных прав на разговоры с Вечностью нет даже у шахмат. Во-вторых, удивляет уверенность И. Левитова, что защите подлежат исключительно шахматисты "грязные, странные и местами убогие". И с отмытой шеей, и в выглаженных брюках вполне можно остаться "марабу". В-третьих же, никакая защита, может быть, вообще не требуется. К этому ещё вернёмся, а пока позвольте взять небольшую паузу для исторического экскурса.

Считается, что А. Куприн описал в своём рассказе киевскую "Варшавскую кофейню", располагавшуюся до революции на Лютеранской улице.

Ввиду умеренных цен это место было облюбовано местной богемой - писателями, художниками, актерами и журналистами. Отдельная комната была специально оборудована для игры в шахматы. Именно здесь постоянно собирались члены Киевского шахматного общества, созданного в 1901 году (интересно, что именно в этом году Куприн переехал из Киева в Петербург; однако впечатления от увиденного в "Варшавской кофейне" оказались и прочны, и терпеливы).

Вид на Лютеранскую со стороны Крещатика (источник - interesniy.kiev.ua). "Варшавская кофейня" на левой стороне.

"16 февраля 1914 года газета "Киевлянин" опубликовала удивительное объявление: "В Киев приехал всемирно известный игрок в шахматы Капабланка. По просьбе киевских шахматистов маэстро сыграет с ними ряд партий. Запись в кофейне "Варшавская", ул. Лютеранская, 1. Там же продаются и билеты". "Моцарт шахматной доски", кубинец Хосе Рауль Капабланка не шутил. В помещении Коммерческого клуба (ул. Крещатик, 1) были установлены тридцать досок, и столько же отважных любителей этой игры решительно заняли "боевые позиции" (Д. Лавров. Киевские мотивы).

В 1927 году И. Ильф и Е. Петров в "Двенадцати стульях" опишут схожий приезд Капабланки, представившийся в мечтах васюкинцам, воодушевлённым речью Остапа.

Сеанс одновременной игры, устроенный героем рассказа Куприна, также напоминает бендеровский. Правда, в отличие от сына турецкоподанного наш шутник руководствовался исключительно бескорыстными, где-то озорными мотивами. А раззадорив легковерных "марабу", ушёл "спокойно и хладнокровно", а не "нёсся по серебряной улице легко, как ангел, отталкиваясь от грешной земли".

Можно говорить об ироничном в целом отношении "широкой публики" к шахматам в то время (это отмечает, например, С. Воронков в очерке "Пикуб и че-ка"). Но подозревать Куприна в ненависти или презрении к шахматистам, да даже просто в злой насмешке абсурдно. Представляется, что шахматы в данном случае интересовали его далеко не в первую очередь, и эта "маленькая, запущенная, плохо освещенная комната", где "в клубах дыма, за массой пожелтевших мраморных столиков сидели молчаливые странные фигуры и, опустив длинные носы на столы, думали", не более (но и не менее), чем литературный образ.

Время написания рассказа "Марабу" совпадает с периодом яростной реакции в общественно-политической жизни России после революции 1905 года. Часть интеллигенции выступает с открытой критикой политического радикализма (нашумевший сборник "Вехи"), другая часть уходит в мистику и декадентство. Как раз последних Куприн и мог вывести в образе "марабу". Упадок духа, уныние, бегство от действительности в мрачные комнаты эстетского заигрывания со смертью, пессимизм и бездействие в любых проявлениях были неприемлемы для Куприна.

"Он слишком любил жизнь, и это чувство всегда брало в нем верх над мрачными раздумьями, из плена которых он выходил быстро. Его всегда отпугивало общество людей угрюмо-сосредоточенных, унылых, чуждающихся движения и кипучей, деятельной жизни; он не любил тех, кто, подобно совам и кротам, пугается свежего потока воздуха и солнечных лучей. Поэтому он настойчиво звал современников выйти на воздух, вырваться из «мертвой, застывшей атмосферы тления и праха»" (Кулешов Ф. И. Творческий путь А. И. Куприна 1907 - 1938. - Минск, 1986).

И всё же шахматистам тоже имеет смысл призадуматься. Можно, конечно, оберегать свой "тесный мир вариантов и комбинаций" от посягательств злопыхателей, не умеющих отличить гамбит Муцио от контргамбита Фалькбеера. Можно даже вспоминать, что само слово "марабу" происходит от арабского "марабут" (или "мурабит"), означающего мусульманского святого, отшельника, и считать себя полноправным хранителем вековой мудрости. Но как же хочется вслед за героем Куприна распахнуть двери из прокуренной игровой комнаты, вдохнуть свежий воздух и засмеяться высокому солнцу. А то и взлететь. Ведь только в небе можно понять, как прекрасна наша с вами шахматная саванна с высоты птичьего полёта.