21 мин.

Без Егора Летова. 5 лет.....

100

""Первый раз, когда я после альбома отправился снова, я увидел, что такое смерть. Я просто неожиданно понял, что это. Наглядно понял, что нечто, что являет собой человек — это как аквариум с рыбками, который находится внутри океана. А при смерти он ломается. Он все равно там остается, но у него уже нет рамок. После этого — когда неожиданно такие вещи понимаешь — становишься немного другим человеком. То есть ты уже не живой, не мертвый, а какой-то вечный, что ли. В следующий раз я вообще уже был не человек, был какой-то вселенной. И с каждым разом этот опыт – он уже с точки зрения творчества неприменим, к сожалению. Я даже не знаю, что я буду делать дальше, потому что я об этом говорить словами не могу. Об этом вообще очень сложно говорить. Об этом можно думать… — не думать даже — чувствовать." (c) июль.2007.

 1989

"- Наличие в ваших песнях ненормативной лексики — насколько оно для вас важно?

- Вы немного неправильно задаете вопрос. Либо откуда это пошло, либо для чего это было сделано. Либо почему мы это делаем сейчас?- Для чего это делается?

- Во-первых, я так разговариваю и в жизни. Это я сейчас для интервью просто говорю, а иначе выражался бы именно так. Это, собственно говоря, нормальная речь русского человека, доведенного до определенной степени каления, отчаяния и т.д. Потому что я живу на определенной такой грани, постоянно. Иначе я был бы либо сытый, либо сумасшедший. А почему это было изначально? Потому что был определенный перекос и перебор. Это был год 86-87-й, и нужно было, по моим понятиям, сломать ту систему эстетических ценностей. Любым, в принципе, методом. Два метода было ну самых, я думаю, первостатейных. Ну три. Это голимая антисоветчина. Сделать такое, что ну никто не может себе позволить. Это чудовищное нарушение всех законов и жанров — матерщиной. И максимальное нарушение канонов записи звука. То есть это грязь с перегрузом. Ну вот мы, собственно говоря, это и делали, получилась революция. В результате революция получилась и для нас самих. http://www.gr-oborona.ru/pub/pub/1056115554.html#ixzz2LKbtRa5a"

3 апреля 1990 года в Таллине состоялся последний концерт группы «Гражданская оборона», после которого группа на время прекратила свое существование. На концерте Летов заявил о распаде группы: «Нас хотят сделать частью попса. Я понял, что необходимо либо выскочить из этого потока, либо невиданным усилием воли обратить его течение в другую сторону, ибо в восприятии нашего творчества началась самая настоящая инерция, имеющая к тому же коммерческий характер». После распада Егор Летов неоднократно заявлял, что намеревается покончить с музыкальной деятельностью, одновременно записав альбом-сборник своих любимых песен. Однако при сессиях альбома Егор начал сочинять материал для будущего альбома Прыг-скок: детские песенки. Альбом должен был стать не только «хитрым ходом и попыткой бегства от привычных клише», но и, как выразился впоследствии Кушнир, «неким глобальным экскурсом в область психоделии». Для этого он пристрастился к изучению мистических явлений и оккультных наук. Помимо этого Летов начал довольно часто путешествовать по уральским лесам и скалам, где он чувствовал себя «уютнее и реальнее, чем на улицах и в жилищах». По его словам: именно эти путешествия дали название альбома.

По словам Егора после одного из таких путешествий его покусал энцефалитный клещ, после чего у него подскочила температура до 41 градуса, и оставалась такой в течение месяца. Со слов врачей его должно было парализовать, но вместо этого Летов смотрел матчи Камеруна, которые, по его словам, его «спасли». Именно им он и посвятил альбом Прыг-скок. Внезапно Егор выздоровел: «Врачи говорили, что в любой момент меня может парализовать или я с ума сойду. Но ничего. Оказывается, человек привыкает ко всему. Я не спал все это время. Потом привык. А потом взял, и неожиданно выздоровел, сам, без всяких лекарств. Приехала Янка, я закончил альбом, свел его, и все. Это был у меня, я считаю, критический момент. После этого я вообще ничего не боюсь». После он просто ходил и сочинял песни, записывая их по ночам на студии «Гр. Об.». Заглавную композицию Летов сочинял в течение полутора месяцев. Весь проект Егор решил выпустить под названием «Егор и о3.14зденевшие» — «потому что состояние было соответственное»

В начале 1990-х годов Летов не был уверен, стоит ли ему продолжать заниматься музыкой. Однако в интервью после выхода альбома «Прыг-Скок» он упомянул о желании выпустить последний альбом, посвящённый любви. Альбом в целом пропитан психоделическими мотивами. По словам Летова, практически все песни альбома были написаны в состоянии изменённого сознания . Альбом записывался в рекордно длинное для Летова время с января 1991-го по июль 1992-го года. Ключевой песней в создании альбома стала «Вечная весна», после сочинения которой Летов понял, что пишет не просто материал, а нечто особенное.«Я разрабатывал те принципы, которые были наложены в песне «Прыг-скок», и доводил их до полного логического завершения. Таким завершением явился альбом Сто Лет Одиночества. Эти поиски были связаны с LSD, с медитацией, с дыханием и со всевозможной трансцендентной работой.»

«Я сподобился ощутить суровый, зловещий и праздничный сквознячок из чуть приотворенной двери, лучик из дверного глазка. Для меня единственно важное из всего, что происходи со мной и вокруг меня - эта вот открытая дверь, постоянное ожидающее присутствие истинного, родного начала, существующего параллельно всей этой дешевой бутафории»

 

...пропуская революционные 90-е, членство в НПБ имени Лимонова- это все отдельная тема перепрыгнем в  нулевые:

"«Реанимация» – и песня, и альбом, написаны после очередного посещения реанимации, или прямо там, в больнице. Приходилось время от времени отцеплять капельницу, и выходить в коридор, а там трупы лежат, замотанные в простыню, свалены, и это не то что тривиально, а какой-то процесс обыденности: их потом на каталке увозят, новых привозят… Был там один солдат, он перед смертью говорил нечто сродни великой поэзии: про раненых собак, про командира, про светящиеся тополя с пухом, которые летят до горизонта, про лошадок… Я сидел и записывал, что успеваю, как Маяковский во сне записывал какой-то стих, «Облако В Штанах», по-моему, а потом расшифровать не мог. Это было ощущение, что я как будто находился где-то… Я даже не знаю, где. Так оно и вышло, что две самых страшных песни у меня в этом цикле – заглавные: «Реанимация» и «Долгая Счастливая Жизнь». http://www.gr-oborona.ru/pub/discography/reanimacija.html#ixzz2LKiS68YJ"

"Песня, да и вообще образ, возникла после очередного посещения реанимации. В некий момент представилось, что однажды так случится, что станет физически, жизненно невозможно принимать, скажем так, вещества, способные изменять, расширять сознание, — а это, по-моему, вообще необходимая составляющая настоящего рок-н-ролла. Вот. И если возникает такое — то что дальше? Когда праздников нет. Тогда — Долгая Счастливая Жизнь. Каждому из нас. Навеки и навсегда. http://www.gr-oborona.ru/pub/discography/dolgaja_schastlivaja_zhizn.html#ixzz2LKj3YoDz"

" Егор Летов о новом альбоме:

• «Альбом расхваливать не буду, хотя и очень хочется. Могу лишь сказать, что во внутреннем пространстве творчества Гражданской Обороны это примерно то же, что «Forever Changes» у Love. Если в «ДСЖ» и «Реанимации» задуманное было воплощено на 200 процентов, то здесь на все 500. На данный момент — это максимальная реализация того, что я хотел сказать и сделать. Альбом посвящается светлой памяти Сида Барретта и Артура Ли — моим учителям, ушедшим из жизни этим летом.»

• «Этим альбомом мы посадили ДЕРЕВО (не путать с фантазийным наивным деревом с обложки "Звездопада"). И все отростки, веточки и цветы его — это чистые, кристальные и солнечные экстремальные состояния сознания, которые необходимы человечеству. Иначе не было бы всех этих религиозных метаний, поисков новых галлюциногенов, практик. Того, чем занимаются во все времена художники-визионеры. Скорее даже, может быть, это и не дерево, а нечто вроде огромного сверкающего одуванчика.»

• «Возникновение последнего альбома случилось с классического бэд-трипа, кислотной передозировки, если кто не понимает (чего со мной никогда доселе не случалось), который, собственно, и дал толчок к дальнейшему развитию событий. После глобального переосмысления произошедшего, двухнедельного самоочищения и самокопания был предпринят вторичный штурм, после чего я перескочил кучу уровней, получил опыт невероятный, которого у меня не было доселе, и стал в определенном смысле вообще другим человеком. Кроме того, у меня открылся, как я это называю, «колодец», из которого хлынула сама собой поэзия, творчество. Я потом ходил по лесу и всяким пустынным местам с диктофоном и едва успевал записывать то, что из меня изливалось непрерывным разноцветным потоком».

• «Дело в том, что вообще — это альбом Егора и О3.14зденевших, но в процессе записи выяснилось, что материал Опизденевших сыгран и записан именно ГО, причём самым классическим образом. Со всеми характерными составляющими, от свободной импровизации до жёсткого, демонстративного минимализма. Причём задуман он был чисто и прозрачно звучащим от начала и до конца, а получился в целом довольно плотным и тяжёлым. Единственное, что осталось от первоначального замысла — это натуральное звучание Vox'a, Farfiss'ы Hammond'а. Занятным образом получилось, что демо к этому альбому (весьма, кстати, самодостаточное) — это именно Егор и Опизденевшие, а сам альбом — это Гражданская Оборона».

• «Альбом концептуальный, цельный и посвящается он астронавтам внутренних пространств всех времен и народов. Первая песня так и называется — «Слава Психонавтам».

• Песня «Ночью» написана после ночного трипа, в течение нескольких дней. В середину умышленно вставлены архивные куски кислотных творений 92-94 из записных книжек. Первоначально песня была в 2 раза длинней, что показалось мне при окончательном варианте записи излишне тяжеловесным. Я оставил лишь то, что касалось некоего инцидента («подземная радуга» и т.д.), случившегося во время нашей с Жекой Колесовым поездки на Южный Урал в начале 90х.

• В декабре 2005, как обычно, гулял по лесу и песня сама собой заиграла в голове. Причем с готовым рефреном «Но Сиянье обрушится вниз\ Станет....» — много чем. Оставался лишь технический момент — выбрать из бесчисленных вариантов, чем же станет Сияние, верные, и дописать куплетную часть, которая изначально понималась как колыбельная.

• На конечной стадии записи всё аранжируется втроём — я, Наталья и Саня Чеснаков, причём всё это происходит непременно стремительно, не более чем за несколько часов. В этом альбоме все соло были сочинены и записаны за 3 дня, и это очень роднит его по духу с нашими ранними альбомами 87-88 годов, когда работа принципиально не занимала более недели.

• Последний альбом («ЗСС») забрал всё, что было в наличии, поэтому может статься, что больше альбомов вообще не будет, так как мой принцип — не повторяться и, во-вторых, каждая следующая работа должна быть не слабее предыдущей, а просто, как выразился Семеляк, «преумножать дискографию» бессмысленно.

• С окончанием «Зачем Снятся Сны», я считаю, что мой очередной период жизни исчерпан и плодотворно закрыт. В таких ситуациях охота заниматься новыми, неожиданными вещами, не знаю ещё, какими."

Я вчера на концерте обратил внимание, что люди по-прежнему размахивают флагами с вашим профилем на фоне анархии. Вам как-то не странно наблюдать все это сейчас? 

- На самом деле я как был анархист, так им и остался. Другое дело, что теперь меня куда больше занимает экологический аспект современного анархизма, скажем так – экологический анархизм, я в эту сторону двинулся. Если раньше это носило условно политический характер, то сейчас я вообще отошел от политики, потому как в нашей стране — это занятие бесполезное и дурацкое. Любая политическая деятельность здесь воспринимается как определенная провокация, направленная на самого себя — как в случае с Лимоновым, например. 

Вы, кстати, следите за его политической деятельностью? 

- Я вообще слежу за тем, что происходит в мире. У нас дома всюду расставлены телевизоры, работают они практически круглосуточно: мы смотрим все подряд, все новости. 

Так там же ничего не показывают. Во всяком случае, позиция весьма однобокая.

- Для этого есть Интернет. Тем более, ничего и не происходит на самом деле. Когда что-то случается — действительно смешное или яркое — что-нибудь там взорвется, потонет или вот Останкино опять горит — это же показывают. Вообще, я слежу даже не за политическим состоянием дел — мне интересно, что происходит в мире относительно глобальных катастроф и вообще изменений — ураганов, землетрясений, потепления… Ведь то, что сейчас происходит, — это натуральный конец света, конец цивилизации человеческой, и мне занятно наблюдать за этим. Мне интересен сам процесс эволюции, то, как это работает, начиная с возникновения Земли и заканчивая тем, куда все это катится. 

У вас есть какой-то прогноз на этот счет? 

- Ну, будет, как и всегда. Определенные жизненные формы вымрут, как это уже многократно случалось: были оледенения, земля выгорала до основания, жизнь уходила вглубь, на уровень подземных вод, на десятки километров под землю. Потом она снова возвращалась, причем каждый раз на качественно новом уровне. С позиции сознания этот график каждый раз скачкообразный, поступательный и позитивный. А то, что мы сейчас имеем — это человечество себя конкретно добивает. Единственное, что мне печально и злобно, так это то, что вместе с человечеством умирает и все остальное, хорошее. Поэтому, я думаю, на следующем витке возникнет не новый человек даже, а может быть, вообще другой вид. Может, какой-нибудь зверь. 

Послушайте, тот же Лимонов — хоть у него совсем иная ситуация, конечно — сейчас никуда без охраны не выходит. А вы, например, так запросто расхаживаете по улице, даже странно. 

- Так нас же нет в телевизоре. 

Лимонова, по-моему, тоже, разве что за решеткой. 

- Тут такой момент. Те, кто нами интересуются, знают нас в лицо. Они подходят, жмут руки, иногда просто говорят «спасибо». И еще ни разу такого не было, чтобы на меня кто-нибудь накинулся с кулаками на улице за то, что он меня ненавидит за мои идеи и дела (смеется). Вообще, я завел правильную политику, сразу, как только начал заниматься творческой деятельностью: я полностью обезопасил себя от появления на телевидении — с помощью мата, резких политических заявлений и эпатажа. Потом, когда случился переворот, назвался коммунистом — чтобы меня ни в коем случае не начали расхваливать. Как только в 89-м году началась гробомания, я тут же разогнал группу. Затем назвал ее «Опизденевшие»: чтобы о нас максимально трудно было упоминать СМИ, чтобы нигде не могли процитировать. Все время приходится лавировать и выдумывать какие-то новые ходы, чтобы себя обезопасить от конъюнктурности. 

Получается, что попадание в телевизор — это уже аксиома опасности сейчас? 

- Ну да, для нас это опасность, потому что в противном случае мы станем в один ряд со всеми прочими, грубо говоря. Я считаю, что это — правильная, очень тонкая политика, которую нужно интуитивно улавливать, постоянно предпринимая разнообразные странные акции. Например, в свое время я специально взял в группу фриджазавого саксофониста, моего братца Сергея, который был совершенно — извиняюсь за выражение — не пришей к пизде рукав. Сначала все начали репу чесать, потом привыкли — и мы тут же расстались. Тут еще такой важный момент. Для чего мы вообще возникли как «Гражданская оборона». С точки зрения природы я не врожденный творец или поэт. Мне не шибко нравится, что приходится этим заниматься. Я скорее потребитель. Я ленивый человек. И начал это делать только потому, что не слышал среди русскоязычной сцены ничего, что меня бы удовлетворяло, только это говно, которое звучало отовсюду. До такой степени мне было, что называется, за державу обидно.

Есть, знаете, такая расхожая точка зрения на этот счет: дескать, пока наши музыканты борются за идею и, грубо говоря, озабочены судьбами мира, на Западе об это не думают — если не брать в расчет группу U2 — а потому у них все процветает и живет.

 - Не думаю, что у них там что-то процветает: сколько я слушаю современные группы — всякие The Strokes и Babyshambles, — лишний раз убеждаюсь, что все это, конечно, дрянь. Меня недавно спрашивали: почему такой откат интереса от современной музыки? Я, если в двух словах, ответил: да потому что все было сыграно. Рок оказался очень нешироким явлением. Есть, например, тот же неофолк — но я не считаю, что это что-то новое. Все эти Current 93 — они же и не скрывают, что все было стырено у группы Changes. Все, что сейчас происходит — это такая эклектика: берутся такие странные вещи, как, например, Брайн Ферри, какие-нибудь Kinks и что-нибудь совершенно немыслимое вроде Talking Heads. Тут же возникают группы типа Arctic Monkeys и Franz Ferdinand. Я послушал — такое дерьмо. Ну, это просто ни в какие ворота (смеется). Все эти White Stripes, Fratellis, The Good The Bad & Queen, Yeah Yeah Yeahs , я их стараюсь покупать, чтобы быть в курсе, что это такое и какое величие нашей эпохи они являют. Все это печально. То есть оно, конечно, лучше, чем основная масса музыки, потому что все эти Coldplay — это вообще слушать нельзя, по сравнению с ними U2 — боги. 

Перед интервью вы рассказывали о мурманчанах, которые играли у вас на разогреве и извинялись — простите, мол, что мы такие никудышные. А сами вы когда последний раз перед публикой извинялись? 

- Вообще никогда не извинялись и не извиняемся. У меня был период — года с 1998, наверное, — когда я принципиально играл на всяких стимуляторах или очень пьяным. Один раз чуть догола не разделся, люди меня удержали. Кончилось это не сказать, что плачевно — но пришлось переосмыслить состояние собственного здоровья, потому что я просто начал терять сознание на концертах. Организм перестал справляться. Пришлось отказаться от разных жизненных радостей.

Ничего тогда, что сейчас еще двенадцати нет, а мы уже выпиваем? 

- Ничего, что ж такого. Вот если бы такой бокал водки да залпом — тогда другое дело. Тут был печальный момент: мне пришлось отказаться от собственной концепции того, что собой представляет концерт. Раньше мы доводили себя до животного состояния. Помню, у нас был концерт на Новосибирском фестивале, когда мы принципиально решили: не репетировать! Я задавал ритм и орал, а в зале творилось что-то невообразимое: люди валялись, дрались, летела кровища. Вот это я понимаю, вот это концерт. Но потом я неожиданно понял, что после перестройки с публикой что-то случилось. Ей надо, чтобы было хорошо сыграно, чтобы было красиво спето — для меня это было шоком. Я несколько ночей вообще не спал: думал, что надо прекращать. 

Все это, знаете, напоминает книгу «Прошу убей меня». 

- Честно говоря, когда я ее прочитал, то чуть не заплакал. У меня до сих пор остается такой обидный момент: мне страшно жаль, что я оказался здесь не вовремя. Мечта моей жизни — очутиться в поле творческих, близких мне по духу людей, которые притом мне ни в чем не уступают. Но у нас такого — как, скажем в Нью-Йорке, где были Игги Поп, Лу Рид, Джонни Сандерс, Ричард Хелл, Патти Смит, да мало ли еще кто — никогда не было и не будет. Поэтому мы — словно гаражные, панковские Grateful Dead — заняли свою нишу двадцать лет назад, уже состарились — но никто и не собирается в эту нишу лезть, потому что за это надо платить — здоровьем, еще чем-то. Когда мы начинали играть атональный рок и писать абсурдистские тексты — нас за это могли посадить и убить, нас таскали по психушкам… Мне приходилось уходить из дома и скитаться по стране, имея сумочку через плечо и сорок рублей в кармане; так мы с Янкой и путешествовали, находясь в розыске. Это же поколение не понимает, что такое цена слова, хотя вся настоящая музыка идет от этого: ты можешь не просто получить по башке, но и быть убит на следующий день — но все равно что-то такое делаешь. Вот тогда оно работает, тогда я верю. Сейчас, чтобы такое заработать — нужно написать песню не про Путина даже, а против определенного полевого командира, чеченской или дагестанской диаспоры в Москве или, допустим, конкретной бандитской группировки — вот тогда да! (смеется).

Но сейчас вы ведь ничем подобным, вроде, не занимаетесь. 

- То, чем мы занимаемся в последнее время — это исследование причин, из-за которых люди употребляют наркотики. Эти альбомы — «Долгая счастливая жизнь» и «Реанимация» — это, если в двух словах, про то, что человеку нужен праздник. Праздник с большой буквы, иррациональный, метафизический. Если он этого не получает, он начинает брать его извне (причем это касается не только людей: у животных то же самое; они ведь едят психоделические коренья, грибы, плоды) — нужны средства для того, чтобы изменять привычный уровень сознания. Потому что он не удовлетворяет. Как у Игги Попа: « I Need More!» МАЛО. Праздник необходим. А если этого Праздника нет, то эта жизнь — она нахуй не нужна, вообще. Отсюда возникают суициды и смерти; отсюда возникают наемные солдаты, парашютисты, альпинисты и экстремальные виды спорта — все это путь наружу, во всяком случае, страшный адреналин. 

А вы сейчас не испытываете недостатка в стимуляторах? 

- Конечно, испытываю. Возраст накладывает определенные ограничения в употреблении всего этого. Если раньше я очень сильно пил и употреблял невероятное количество «помощников» — и чувствовал себя при этом превосходно, — то теперь вылетают всякие органы. Это печально и досадно. Все равно живем на пределе своих сил, но я уже так заранее чувствую, что предел не за горами. 

Послушайте, а разве в данном случае музыка, эти пластинки не являются своего рода сублимацией? 

- Я вообще в нормальном состоянии никогда ничего не сочинил (смеется). Я даже представить не могу, чтобы в обычном состоянии, ни с того, ни с сего. Так, я думаю, ничего хорошего не может родиться: нужно выходить за пределы себя самого. Я не могу сказать, что я что-то сочиняю; я, скорее, проводник. То, что сочиняется — оно везде носится. Есть поле, хранилище всемирное, надо туда достучаться. Нужно быть охотником, долго охотиться, применять определенные методы стимуляции, магические выслеживания самого себя. Например, поступать себе наперекор, в течение дня делать все, чего тебе делать не хочется: захотел сесть на стул — стоять; хочется спать — не спать; хочется включить телевизор — сломать. И в некий момент начинает что-то такое происходить. Что-то вроде колодца, водоворота, потока, который проходит сквозь тебя. Этого можно добиться и с помощью всяких духовных практик. Но если есть какие-то костыли, которые тебе в этом помогают, то это применяется тут же. Потому что ждать неохота. 

Тогда понятно, почему тот же Гребенщиков так рьяно исповедует буддизм. 

- У него последняя пластинка-то хорошая. Я неожиданно поразился, купил себе ее: она смешная, слушается очень хорошо. Вот у меня, например, последний альбом был написан после определенных опытов с кислотой. Если до этого я ее года три вообще не употреблял, после этого у меня был очень жестокий бэд трип, впервые в жизни, потом в следующий поход меня прошибло — такое ощущение, что где-то внутри была пробка. Обычно как это возникает? Когда сам себе надоедаешь, начинаешь сниться самому себе. Весь мир представляется как комната, полная зеркал: куда ни глянь, везде ты; на все есть свое мнение и внутри самого себя начинаешь задыхаться. У нас раньше был директор, он говорил: «Я от себя очень сильно устал, надо что-то принять, я себя страшно заебал». Вот то же самое и у меня было. Это даже не депрессия была, а ощущение чего-то совсем безнадежного, когда задыхаешься просто от своих мнений, от своих полностью устоявшихся точек зрения. И когда все это было сломано — оно точно пробило какую-то пробку, как будто меня внутри протаранили — возник страшный фонтан. Я только и успевал записывать; брал двенадцатиструнку ( как говорил Нил Янг, от гитары тоже зависит, какие песни сочиняются, это очень точно), и сидел-сочинял. Теперь у меня другая беда. Все мои последние путешествия — а я долго это дело практиковал, и всегда для меня это был опыт творческий, на уровне архетипического понимания себя и окружающего — теперь стали трансперсональными. Это то, про что словами говорить невозможно – а, стало быть, невозможно ни поделиться, ни передать. Во всяком случае, пока не знаю, как это сделать.

Первый раз, когда я после альбома отправился снова, я увидел, что такое смерть. Я просто неожиданно понял, что это. Наглядно понял, что нечто, что являет собой человек — это как аквариум с рыбками, который находится внутри океана. А при смерти он ломается. Он все равно там остается, но у него уже нет рамок. После этого — когда неожиданно такие вещи понимаешь — становишься немного другим человеком. То есть ты уже не живой, не мертвый, а какой-то вечный, что ли. В следующий раз я вообще уже был не человек, был какой-то вселенной. И с каждым разом этот опыт – он уже с точки зрения творчества неприменим, к сожалению. Я даже не знаю, что я буду делать дальше, потому что я об этом говорить словами не могу. Об этом вообще очень сложно говорить. Об этом можно думать… — не думать даже — чувствовать.