Дэвид Голдблатт. «Игра нашей жизни» 4: Играем в расовую игру. Миграция, этническая принадлежность и идентичность

Вступление

1. Устремление и иллюзия: Экономика нового футбола

2. Чтобы все по-настоящему? Игровой день в обществе зрелища

3. Английское путешествие. Футбол и урбанистическая Англия, ч.1 и ч.2

4. Играем в расовую игру. Миграция, этническая принадлежность и идентичность

5. Футбол в сумерках. Британский эндшпиль

6. Вы не знаете, что делаете. Неправильное управление английским футболом

7. Последний оставшийся в живых? Английский футбол и гендерная политика

Заключение/Благодарности

***   

Количество расистских оскорблений, исходивших от болельщиков «Миллуолла» с нижней трибуны, было невероятным: «Черный это, черный то», обезьяньи выкрики и все такое прочее. По сути, я стою не более чем в полутора метрах от Иана. Я типа посмотрел на них, посмотрел на Иана, и Иан пожал плечами. Затем я слышу этот голос из толпы: «Не ты, Тон, с тобой все порядке — это к Райти». Я думаю, что они просто видят синюю футболку, когда смотрят на меня... Но разве они не видят цвета моей кожи? Что, моя футболка надета поверх головы?

ТОНИ УИТТЕР

I.

Миллуолл, Англия, 1991 год[1]. Инцидент был бы почти забавным, если бы не тот факт, что мужчины афрокарибского происхождения страдают шизофренией значительно чаще, чем белые мужчины. Таковы были двусмысленности в отношении расы, идентичности и принадлежности в английском футболе в начале 1990-х годов. Уиттер и Райт принадлежали к поколению чернокожих игроков, родившихся в Великобритании в основном в семьях родителей-мигрантов, которые пробились в английский профессиональный футбол за предыдущие два десятилетия и сейчас составляют около пятой части игроков в лигах. Этот проект был одним из наиболее успешных актов социальной мобильности, достигнутых сообществом, и он был осуществлен на фоне зачастую откровенного расизма.

Признание Тони Уиттера, фактически имеющего статус второстепенного культа, в «Миллуолле» кажется особенно примечательным, учитывая, что и клуб, и район стали представлять собой прочный бастион городского белого рабочего класса, который в лучшем случае оставался клановым, а в худшем — враждебным по отношению к иммигрантам. В этом отношении Уиттер был символом стратегии, доступной широкому чернокожему сообществу: интеграция посредством сочетания таланта, прививания и владения кодексами культуры белого рабочего класса, которые доминировали как на городских улицах, так и в раздевалках профессионального футбола. Он «носил футболку» с гордостью и играл в сильный, силовой футбол, занимая таким образом место, где классовые, гендерные и территориальные различия превалировали над этническими. Если Уиттер представлял один из способов интеграции, более типичный для афрокарибцев, которые заняли свое место в традиционных оплотах рабочего класса — промышленных и муниципальных предприятиях, то Иан Райт из «Арсенала» представлял иную стратегию: стратегию, рожденную из повседневных личных противостояний с улицей. Здесь старые конфликты из-за пространства и статуса, разделявшие городскую молодежь по этническому признаку, были смягчены новыми союзами и дружбой, порожденными общим опытом жестокой работы полиции, городских беспорядков и социального смешения в пересекающихся культурных зонах музыки, сленга, моды и легких наркотиков.

Иан Райт не был не хватающим звезд с неба игроком или стойким защитником; он был на 100% лондонским показушником. Золотые зубы, быстрая походка, стильно одетый для танцевального зала или дискотеки и малый не промах, он всего за три сезона забил более ста голов за «Кристал Пэлас». Это могло бы послужить поводом для публики в Миллуолле, но в «Кристал Пэлас» его любили. В то время как чернота Тони Уиттера стала невидимой в «Миллуолле», в «Кристал Пэлас» чернота Иана Райта придавала аутентичности. Как выразился один белый болельщик: «У нас был свой собственный маленький квартет чернокожих игроков, которые подняли "Пэлас" на самые высокие высоты, которых они когда-либо достигали... Мне нравится тот факт, что это были парни, которые, вероятно, могли бы жить на улицах Талс-Хилл... Я мог бы ходить с ними в школу, и это было бы классно». Другой болельщик прокомментировал: «Я всегда гордился тем фактом, что у нас в "Пэлас" было шесть чернокожих игроков... и черные тоже классные... Я помню, как однажды игроки тренировались, и... диджей... сказал: "О, Иан Райт попросил эту песню", и это была мелодия в стиле регги, и можно было видеть, как танцует Иан Райт, и ты такой думал, о, это клево!»[2]. Но даже здесь, место чернокожего футболиста было парадоксальным. Точно так же, как публика в Миллуолле могла спеть: «Иду, пою песню, гуляю в стране чудес Уиттера», а затем обрушить на Иана Райта невероятную стену оскорблений, то же самое произошло и в Кристал Пэлас. Даже в клубе, в котором была критическая масса чернокожих игроков, новых чернокожих болельщиков и своего рода миксовый черный стиль среди белых болельщиков, председатель Рон Ноадес мог без всякого чувства неловкости выступить по национальному телевидению и сказать: «Чернокожие игроки в этом клубе обладают большим мастерством и чутьем, но нужны и белые игроки, чтобы уравновесить ситуацию и придать команде немного мозгов и здравого смысла»[3]. Афрокарибцы нашли и закрепили свое место в английском футболе, как и в обществе в целом, где некоторые наслаждались их присутствием, другие находили его неудобным, даже угрожающим, и большинство рассматривало весь этот опыт через призму, все еще сильно искаженную невежеством и предрассудками[4].

Более двадцати лет спустя изучение состояния межрасовых отношений на основе состояния английского футбола является прерогативой не только социологов. Это понятие стало мейнстримом. Это одна из историй, которые мы любим рассказывать о себе, о том, как изменилась страна после окончания Тэтчеризма. В конце концов, с 1991 года футбол претерпел изменения. Орущие толпы, обезьяньи крики и бананы старой эры были изгнаны с национальных футбольных стадионов благодаря, по-видимому, успешной серии кампаний по борьбе с расизмом; прогресс крайне правых, которые постоянно вращались в мире футбола в поисках неприятностей, застопорился; ни одна сборная Англии была бы немыслима без большого контингента чернокожих игроков и игроков с двойным наследием. То же самое и в нашей более широкой культуре. Открытые формы расизма не просто незаконны, но и повсеместно считаются неприемлемыми; крайне правые, от Национального фронта до Британской национальной партии и Лиги защиты Англии, несмотря на занятость, еще не добились сколько-нибудь значительного успеха на выборах. Представления об этнической английскости или британскости, привязанные исключительно к белизне, кажутся с каждым годом все более неправдоподобными.

В 2012 году государственный секретарь по культуре консерваторов Джереми Хант зашел так далеко, что заявил, что «Одна из главных причин, по которой мы добились огромных успехов в изменении отношения к расовой дискриминации, заключается в изменениях в футболе»[5]. Футбол, казалось, перестал быть простой метафорой или моральным примером. футбол, по-видимому, стал решающей причинно-следственной силой в формировании отношения к расе и этнической принадлежности. Хант с некоторой тревогой отреагировал на фурор, охвативший Джона Терри, капитана сборной Англии и «Челси», которого засняли на камеру, когда он сказал «Ты гребаная черная манда» Антону Фердинанду из КПР. Неприкрытый расизм этого события пробил брешь в популярном повествовании о футболе и расе, нанеся такой ущерб как политической, так и футбольной элите, что премьер-министр Дэвид Кэмерон счел необходимым созвать однодневную конференцию на Даунинг-стрит по дискриминации в спорте.

На самом деле отношение футбола к более широкой расовой политике было, по официальной версии, не более чем частичным изложением истории. Это не означает, что мы отказываемся от футбола как способа понимания политики расы и идентичности в современной Британии или что мы не гордимся произошедшими масштабными изменениями. Скорее, нам нужно рассказывать самим себе другие, более сложные и откровенные истории. Эти истории начинаются задолго до появления уиндрашевского поколения игроков [прим.пер.: В период с 1948 по 1970 год почти полмиллиона человек переехали из стран Карибского бассейна в Великобританию, которая в 1948 году столкнулась с острой нехваткой рабочей силы после Второй мировой войны. Тех, кто приехал в Великобританию примерно в это время, позже называли «поколением Уиндраш» по названию судна «Империя Уиндраш», на котором их привозили], с тонкой струйки чернокожих игроков, зарубежных и отечественных, которые играли в Англии, а также с футбольной карьеры новых еврейских общин начала XX века. В рамках общепринятого повествования расизм, с которым столкнулось первое поколение английских чернокожих игроков и болельщиков, недооценивается. Поскольку футбольный мир так долго цеплялся за простое уравнение между хулиганом и расистом, было упущено явное распространение расизма на футбольном поле и за его пределами. Не всегда вспоминалось и то значительное достоинство, с которым чернокожие игроки с этим справлялись.

История интеграции игроков, за которой последовала трансформация публики, также сумела полностью описать роль владельцев клубов, менеджеров, администраторов и вещателей, как отдельных лиц, так и целых учреждений. В реальном мире потребовалось убийство Стивена Лоуренса — чернокожего подростка из южного Лондона — и отчет Макферсона, чтобы изобличить институциональный расизм, лежащий в основе британского истеблишмента. Футбол, который утверждает, что возглавил процесс перемен, остается на своем пути. Достижениям последнего десятилетия с точки зрения поведения публики еще предстоит сравниться с тренерскими, административными и экономическими реформами элит футбола. Замалчивание открытого публичного расизма было достигнуто ценой того, что другие формы стереотипизации и дискриминации могут быть упущены из виду.

История футбола перекликается с популярной исторической памятью о послевоенной миграции, которая, как правило, отдавала предпочтение опыту афрокарибских мигрантов Уиндраша перед миграциями из Южной Азии из Индии, Пакистана, Бангладеш и Восточной Африки. Отсутствие британцев из Южной Азии в профессиональном футболе усилило это, хотя вряд ли это делает историю игры всеобъемлющей национальной метафорой. Позднее появление первых англо-азиатских профессионалов, укрепление азиатских любительских лиг и групп болельщиков и появление исламофобской Английской лиги обороны [EDL] в футболе — все это требует включения в историю футбола. Даже тогда мы бы только наверстывали упущенное время. Ибо, хотя азиатские миграции достигли своего пика в 1970-х и 1980-х годах, они были превзойдены новыми миграциями XXI века: с одной стороны, глобально набранный пул высококвалифицированной и высокооплачиваемой иностранной рабочей силы в сфере финансов и футбола; с другой — волны просителей убежища и экономических мигрантов из Сомали, Западной Африки и Восточной Европы. Футбольный мир, как и вся остальная страна, только начинает осознавать их присутствие.

II.

К концу XIX века спорт занял двусмысленное положение в британском имперском проекте. С одной стороны, это был важнейший инструмент имперского правления. Будучи центральным компонентом учебной программы государственных школ Оксбриджа и офицерского класса, спорт воспитывал закаленные в боях мужские тела и элитный дух, которыми должен был обладать мускулистый джентльмен-христианин, которому суждено править империей. Суданская государственная служба была настолько неравнодушна к успешным спортсменам из Оксбриджа, что в Министерстве иностранных дел она была известна как «Страна черных, где правят синие»[6]. С другой стороны, спорт предоставлял самые мощные инструменты взаимодействия с колонизированными народами. В Египте, на Золотом побережье, в Южной Африке и Индии футбол распространялся от солдат, священнослужителей и администраторов до местной элиты, новобранцев и школьников-миссионеров. Совместные занятия спортом были частью цивилизаторской миссии. Это стало наглядным примером Империи как семьи, хотя и иерархической, а не просто в качестве вымогательского рэкета. Игра создала пространство, в котором, по крайней мере, в течение девяноста минут колонизатор и колонизируемый противостояли друг другу в формально равных условиях, при одном и том же верховенстве закона. Хотя баланс спортивной мощи в британском футболе сохранялся, это было место, где гегемонии колонизатора можно было открыто бросить вызов. Не обремененный многочисленным местным чернокожим населением и в высшей степени уверенный в своих теориях расового превосходства, британский футбол не боялся конкуренции со стороны жителей колоний и не чувствовал необходимости вводить цветовую планку, как это произошло в американском бейсболе. Действительно, он оказался достаточно прозрачным, чтобы сыновья от смешанных браков, имевшие доступ к трансимперским институтам церкви, армии и системе образования, могли стать первыми чернокожими игроками в британском футболе.

Эндрю Уотсон, сын шотландско-ямайского плантатора и афрокарибской женщины, родился в гайанском Джорджтауне, но был отправлен «домой» для получения элитного образования в школе Регби и Университете Глазго. В начале 1880-х годов он играл за престижную любительскую команду «Куинз Парк», был секретарем клуба и капитаном сборной Шотландии в матчах против Уэльса и Англии. Артур Уортон, сын смешанной расы, родился в Аккре, тогдашней столице колонии Голд-Кост. Он приехал в Англию в 1880-х годах, чтобы тренироваться в качестве методистского миссионера, но в итоге стал играть в воротах ведущего профессионального клуба той эпохи «Престон Норт Энд». Десять лет спустя Хасан Хегази, отпрыск богатой каирской семьи, был направлен в Далвичский колледж. В 1913 году он провел год в «Фулхэме» на позиции нападающего, затем сыграл несколько матчей за «Миллуолл», прежде чем поступить в Кембриджский университет изучать историю и арабский язык. Уолтер Талл, напротив, происходил с другого конца социального спектра, выросший в детском доме в Бетнал-Грин после смерти своего отца-ямайца и матери-англичанки. Для Талла футбол и армия были путем к карьерному росту. Впервые он сыграл за «Тоттенхэм Хотспур» в 1909 году, а затем перешел в «Нортгемптон Таун». С началом войны он последовал за многими своими коллегами-профессионалами в 1-й армейский специальный футбольный батальон, где был произведен в сержанты и участвовал в битве на Сомме. В 1917 году он вернулся на Итальянский фронт в качестве первого чернокожего офицера британской армии, прежде чем погиб на Западном фронте в марте 1918 года.

Нет никаких записей о расистских комментариях, направленных в адрес Уотсона или Хегази во время их футбольных карьер, и оба с комфортом вращались в элитных футбольных кругах; Уотсон продолжал быть членом аристократического любительского клуба «Коринтианс», в то время как Хегази был футбольным «синим воротничком» в Кембридже. Уортону и Таллу повезло меньше. Накануне противостояния в Кубке Англии в 1887 году Athletic Journal посчитал, что вратарство Уортона сильно ограничивает шансы «Престона», задав вопрос: «Не слишком ли большое темечко у негритенка, чтобы до него дошло, что в воротах нет места для забав?»[7] По прибытии в «Стейлибридж Роверс» в 1896 году местная газета заметила, что клуб «заполучил себе настоящего ниггера, не кого иного, как негритенка, который раньше охранял цитадель "Норт Энда"». Талл, как известно, был освистан, когда играл на выезде за «Тоттенхэм» против «Бристоль Сити» в 1909 году: «Часть зрителей трусливо атаковала его на языке ниже площадной брани»[8]. Возможно, в этот раз на «Эштон Гейт» присутствовала небольшая часть публики, но позже, в условиях послевоенной жесткой экономии, безработицы и отчаяния, случайного расизма прессы и вульгарных оскорблений публики подняли волну насилия. Летом 1919 года по всей Англии и Уэльсу, от Кардиффа и Ливерпуля до Саут-Шилдса и Лондона, вспыхнули расовые беспорядки, и белые толпы яростно атаковали небольшие общины чернокожих и китайцев в этих портовых городах.

Хотя достижения довоенного поколения были замечательными, по большей части они были результатом миграции элиты империи, а не восходящей мобильности недавно прибывшего сообщества иммигрантов из рабочего класса. Для этого мы должны обратиться к еврейскому опыту. Ближе к концу XIX века спокойная жизнь давней и состоятельной сефардской общины в Британии была нарушена прибытием волны бедных евреев-ашкеназов, рабочих и крестьян, спасавшихся от российских погромов. Придя в ужас от своей отсталости и очевидной инородности, английская еврейская элита приступила к программе коллективной англицизации. Что может быть более английским, чем любовь к спорту в целом и футболу в частности? Возникшие мальчишеские бригады, молодежные клубы и еврейские спортивные организации были подкреплены новой идеологией мускулистого еврея, рожденного в Центральной Европе — этнической идентичностью, которая отвергала стереотип слабого и книжного школяра. За этим последовал взрыв массового еврейского футбола, успешных еврейских боксеров и первых еврейских профессиональных футболистов. Луис Букман, ирландско-литовский еврей, играл за «Брэдфорд Сити» до Первой мировой войны, в то время как Лес Голдберг был образцом еврейского спортивного возрождения, играя за «Лидс Юнайтед» и был первым евреем, выступавшим за сборную английских школьников незадолго до Второй мировой войны. Стремясь покончить с прошлым и остро осознавая низкий уровень антисемитизма в английской культуре, он закончил свою карьеру как Лес Гонт, играя за «Суиндон Таун»[9].

За полвека после Первой мировой войны два крошечных потока чернокожих игроков вошли в футбольный мейнстрим: представители смешанной расы, все еще небольшие, но постоянные черные миграции поздней имперской эпохи и спортивные мигранты с окраин Империи, где футбол стал чрезвычайно популярной игрой. Джек Лесли, сын отца-ямайца и матери-англичанки, выбрался из Каннинг-Тауна и начал долгую профессиональную карьеру в «Плимут Аргайл» в 1920-х годах. Фрэнк Су, родившийся в Дербишире, сын родителей-англичанина и китайца, играл за «Сток Сити» в 1930-х годах. Рой Браун, также родившийся в Стоке, чьи родители были из Англии и Нигерии, продолжал играть за команду своего родного города в 1940-х годах. Чарли Уильямс, родившийся в Барнсли в 1920-х годах, добрался через местную шахтерскую команду до «Донкастер Роверс». Он играл более десяти лет, прежде чем сделать новую и более успешную карьеру в качестве стендап-комика и ведущего телевизионных викторин. Тони Коллинз продержался еще дольше, играя в течение пятнадцати лет, пока не стал первым чернокожим менеджером в британском футболе, руководя «Рочдейлом» с 1960 по 1967 год.

Имперские мигранты были как более редкими, так и менее успешными. Альфред Чарльз проделал весь путь от Тринидада в 1930-х годах с командой Вест-Индии по крикету, служа камердинером у звезды команды Лири Константина. Он остался в Англии, переходил из одного клуба в другой, но сумел провести лишь один матч за первую команду «Саутгемптона». Мохаммед Салим был одним из лучших футболистов Индии 1930-х годов, забивал голы за «Мохаммед Спортинг» в Калькутте. Через двоюродного брата, который уже жил в Великобритании, ему удалось пройти просмотр в «Селтике» и, несмотря на то, что он играл босиком, попал в команду в 1937 году, прежде чем вернуться домой. Молодая элита Египта продолжала поставлять игроков: Тевфик Абдулла перешел в «Дерби Каунти» и «Кауденбит» в начале 1920-х годов, а Мохаммед Латиф вышел на поле за «Глазго Рейнджерс» в 1930-х годах. После войны они оставались редкостью. Были недолгие пребывания нигерийца Теселими Блогуна в «Питерборо Юнайтед», иракца Юры Ашая, который пробрался через RAF [прим.пер.: скорее всего автор имеет ввиду Региональное отделение для Африки] на Ближнем Востоке в «Бристоль Роверс», и ямайцев Джайлса Херона, который играл за «Селтик» в начале 1950-х годов, и Линди Делафенху, который играл за «Мидлсбро» и «Мэнсфилд Таун».

В послевоенную эпоху еврейская община начала сокращаться, жениться и выходить замуж за людей другого круга, секуляризироваться и быть социально мобильной. Неудивительно, что профессиональных игроков было мало, но те, кто играл, оставались символом более широкой общественной истории. Марк Лазарус, забивший победный гол за КПР в их триумфальном матче Кубка лиги 1967 года, был типичным молодцеватым евреем из Ист-Энда и, следовательно, вымирающей породой; в то время как Дэвид Плит, у которого была долгая карьера игрока, менеджера и эксперта, сделал свое еврейство почти незаметным, как и многие в его поколении. Невидимость не была вариантом для двух самых известных чернокожих игроков 1960-х годов, южноафриканца Альберта Йоханнесона из «Лидс Юнайтед» и бермудца Клайда Беста, который выступал за «Вест Хэм» с 1969 по середину 1970-х годов. Оба столкнулись с более организованным расизмом со стороны публики, чем предыдущие поколения. Их освистывали, когда они были с мячом, подвергали обезьяньему улюлюканью и оскорбляли. Йоханнесону, в частности, доставалось от крайних защитников соперника. Когда он пожаловался менеджеру Дону Реви на то, что защитник «Эвертона» назвал его черным ублюдком, Реви ответил: «Ну, назови его белым ублюдком!»[10] У Йоханнесона не было психологических ресурсов для такого рода отпора. Воспитанный в условиях изнуряющей жестокости апартеида, он находил раздевалку «Лидс Юнайтед» достаточно чужой и угрожающей. Желчи толпы и холодного безразличия Йоркшира было слишком много, и они съели ту малость уверенности в себе, которую ему удалось привнести с собой. К концу десятилетия его скатывание к алкоголизму уже началось, и в возрасте пятидесяти пяти лет он был найден мертвым в своей коммунальной квартире.

Почему в 1960-х и 1970-х годах Йоханнесон и Бест столкнулись с гораздо более враждебной толпой, чем Уильямс или Делефена в 1940-х и 1950-х годах? Почему они выглядели как угроза, а не как экзотические незнакомцы? Если короче — потому что Британия, или, скорее, Англия, приобрела свои первые крупные общины чернокожих иммигрантов: в период с 1948 по начало 1960-х годов почти 300 000 человек совершили путешествие с Карибского бассейна; в то время как около 200 000 сикхов, индуистов и мусульман мигрировали из Индии и Пакистана после обретения независимости. В течение следующего десятилетия воссоединения семей, волна восточноафриканских азиатов, изгнанных из Уганды и из Кении, а также новые миграции из Бангладеш и Пакистана привели к тому, что численность чернокожего населения Великобритании и этнических меньшинств увеличилась с нескольких десятков тысяч в конце 1940-х годов до более чем 1,5 миллионов в 1975 году. Сжатые взаимным притяжением, источниками занятости и ограничительной жилищной политикой, их присутствие было еще более очевидным в городских центрах Ливерпуля, Манчестера, Южного Йоркшира, Западного Мидлендс, Лестера, Лондона и Бристоля.

Это было нелегкое путешествие. Более высокая заработная плата и более широкие горизонты, чем были доступны дома — лишь частичной компенсацией за личные обиды и системную дискриминацию. В конце 1960-х годов жизнь стала более некомфортной. Тлеющее недовольство, существовавшее среди правых консерваторов и белых представителей рабочего класса городской Англии по поводу их присутствия, наконец, нашло политическое выражение, когда Енох Пауэлл произнес свою речь «Реки крови» в 1968 году. Заявив, что будущее англоговорящей христианской нации находится под серьезной угрозой из-за прибытия цветных людей, Пауэлл призвал не только прекратить иммиграцию, но и начать репатриацию в качестве альтернативы неизбежной расовой войне. Это произошло всего за год до приезда Клайда Беста в лондонский Ист-Энд, где портовые рабочие провели марш в поддержку Пауэлла. Перед своим дебютом за «Вест Хэм» Бест получил записку с угрозами: «В ней говорилось, что, когда я побегу по туннелю, они плеснут мне в лицо кислотой. Я был ошеломлен и, вероятно, никогда в жизни так много и быстро не двигался на футбольном поле»[11]. Кислотой не поливали, но Бест играл в течение шести лет под градом оскорблений, и все же он продолжал демонстрировать, что стереотипы о чернокожих игроках-иностранцах, которые не могли справиться с погодой, подшучиваними или силовой формой английской игры, одаренные спортсмены, но недисциплинированные, безнадежные мыслители — все это было не верно. В конце концов, ставший кумиром на «Аптон Парк», Бест вышел на поле вместе с двумя другими чернокожими игроками — нигерийцем Эйдом Кокером и лондонцем Клайвом Чарльзом, и на короткое время в начале 1970-х «Вест Хэм» Рона Гринвуда стал самым многоликим в стране. Бест не только завоевывал сердца и умы в оплоте пауэллизма, он вдохновлял поколение афрокарибских игроков, которые были близки к тому, чтобы попасть в футбол. «Для меня было важно увидеть Клайда Беста, чернокожего мужчину, — говорит один из собеседников, цитируемый в недавнем проекте устной истории. — Я гордился тем, что я черный. Я не мог дождаться, когда "Вест Хэм" приедет сюда, чтобы увидеть этого крупного чернокожего мужчину в роли центрального нападающего. Этот парень был легендой, героем. Увидеть на поле чернокожего мужчину было потрясающе. Было [приятно] видеть одного из нас и иметь возможность сказать: "Если он может это сделать, то и я могу это сделать"»[12]. И с начала 1970-х именно этим и занималось новое поколение чернокожих британских игроков.

III.

Если английский футбол оказался негостеприимным климатом для иностранцев вроде Йоханнесона, то горстке чернокожих британских игроков 1960-х годов он, похоже, тоже не подходил. Уроженец Корнуолла Майк Требилкок забил два гола за «Эвертон» в их удивительном ответном матче в финале Кубка Англии 1966 года всего за несколько недель до того, как Англия выиграла чемпионат мира на том же поле. Пять лет спустя он скатился вниз по лиге и исчез из исторической памяти, перейдя из «Портсмута» в «Торки Юнайтед» и «Вестерн Субурбс» из австралийского Сиднея. Клайв Чарльз отыграл всего три сезона за «Вест Хэм», прежде чем отправиться в «Эльдорадо» Североамериканской футбольной лиги (NASL) в Америке. Однако к середине 1970-х годов число профессиональных чернокожих игроков выросло до двузначных цифр и быстро росло. Первое поколение уиндрашских мигрантов, родившихся или получивших образование в Великобритании, достигло совершеннолетия. Тогда футбол не был очевидным занятием для детей иммигрантов. В то время как англо-еврейство поколением ранее рассматривало футбол как путь к ассимиляции, многие афрокарибцы считали его зоной отчуждения. Даррен Смит вспоминал: «Мои родители не хотели, чтобы я занимался футболом, потому что они чувствовали, что в то время с чернокожими игроками обращались неправильно»[13]. Это был не просто вопрос расизма, требовались также экономические расчеты: «Мой отец всегда был за то, чтобы иметь профессию; мой брат сказал, что у тебя должна быть профессия. Все, что я хотел делать, это играть в футбол, но они не воспринимали это всерьез, потому что тогда было не так много чернокожих игроков, играющих в футбол. И мой старший брат посмотрел на меня и сказал, ради чего ты хочешь играть в футбол, это игра белого человека?»[14]

Однако были и другие голоса и давление. На низовом уровне футбол оказался бесценным источником дружбы и солидарности для первой волны мигрантов, преимущественно мужского пола. Как сказал один старожил из «Хайфилда» в Лестере: «Я думаю, что в первые дни "Хайфилд Рейнджерс" был очень важной частью чернокожего сообщества. Единственной реальной вещью, которая была у афрокарибского сообщества — футбольные команды»[15]. В более широком смысле английские афрокарибцы жили и работали в тесном контакте с белым рабочим классом ныне приходящих в упадок центральных городов, которые оставались основной футбольной аудиторией в 1950-х и 1960-х годах. Огромное количество играющих в футбол чернокожих детей, и их успешный прогресс были свидетельством не их особых способностей, а степени, в которой они интегрировались в жизнь и культуру рабочего класса.

Ребята, которые пробились в команды, дают хорошее представление об основных маршрутах миграции и зонах расселения афрокарибского сообщества по всей городской Англии. Сес Подд прибыл из Сент-Киттса через «Лидс» в четверку защитников «Брэдфорд Сити». Ноттингем выпустил Вива Андерсона, Манчестер — Реми Мозеса, и они продолжили играть за «Форест» и «Юнайтед» соответственно. Лондонцы Фил Уокер и Винс Хилер выступали за «Миллуолл» и «Кристал Пэлас». Гарт Крукс родился в Стоке и дебютировал за «Сток Сити». Ливерпуль выпустил Говарда Гейла и Клиффа Маршалла, которые были первыми доморощенными чернокожими игроками в «Ливерпуле» и «Эвертоне» соответственно. Лори Каннингем совершил путешествие из Северного Лондона в «Вест Бромвич» и затем в мадридский «Реал». Лютер Блиссетт и Джон Барнс родились на Ямайке, выросли в Уотфорде, а затем переехали в «Милан» и «Ливерпуль». Из большого Карибского бассейна Брендон Бэтсон родом из Гренады, Сирил Реджис родился во Французской Гвиане, оба выросли в Лондоне и вместе играли в «Вест Бромвиче» в конце 1970-х годов. Там к ним присоединился Лори Каннингем, и менеджер Рон Аткинсон окрестил их «Три степени» [прим.пер.: The Three Degrees — в честь американской женской соул-группы]. «Вест Бромвич» был не совсем мотауном [прим.пер.: соул-стиль 1960-х в США и так называют город Детройт], а команда — не совсем молодой Америкой. Они даже не были первой командой, выставившей на поле трех выдающихся чернокожих игроков, но это был момент, когда широкая общественность начала безошибочно отмечать растущее присутствие чернокожих британских футболистов. Дополняли картину игроки с нигерийскими корнями, такие как братья Фашану, Джон и Джастин, которые начали свою карьеру в «Норвиче» в конце 1970-х годов.

К 1985 году в 66 из 92 клубов Лиги насчитывалось 112 чернокожих игроков. К 1993 году, первому году существования Премьер-лиги, в английском профессиональном футболе насчитывалось 244 чернокожих игрока, что составляло 12% от общей численности персонала и они наличествовали в 88% клубов; и в среднем они играли на более высоком уровне, чем их белые коллеги: 23% белых профессионалов выступали в Премьер-лиге по сравнению с 36% чернокожих игроков[16]. В 1978 году Вив Андерсон стал первым чернокожим игроком сборной Англии. К тому времени, когда сборная Англии пересматривала популярность игры на чемпионате мира 1990 года, ее ведущими фигурами были Дес Уокер, Пол Инс и Джон Барнс.

Как мы должны оценивать их коллективные достижения? Занимать от 15% до 20% профессиональной рабочей силы в течение 1990-х годов, возможно, от 2% до 3% населения — это сверхдостижение по любым меркам. Но как насчет его более широкого культурного резонанса? Ближайшим эквивалентом, пожалуй, является нарушение цветовой границы в американском бейсболе в 1940-х годах Джеки Робинсоном и волной афроамериканских игроков, пришедших в игру после него. Робинсон — своего рода светский святой в США, и поколение, которое последовало за ним, вписало афроамериканцев в мейнстрим народного повествования страны. Прорыв афрокарибцев в английский футбол, скорее всего, никогда не соответствовал этому эпическому повествовательному весу. Это не была борьба, ведущаяся в контексте институционализированной сегрегации, и она не предвосхищала освободительное движение такого масштаба, как движение за гражданские права. Тем не менее, у нее были свои собственные меньшие, но реальные обиды, борьба и триумфы. Без них не было бы ни антирасистского движения в футболе, ни хорошо воспитанных болельщиков, ни атмосферы успешного мультикультурализма, в которой могла бы купаться страна. Это поколение игроков начинало свою карьеру в эпоху, когда «Шоу черно-белых менестрелей» [Black and White Minstrel Show] все еще считалось полезным семейным развлечением субботним вечером и наиболее вероятным местом, где можно увидеть чернокожее лицо в национальных СМИ. Присутствие чернокожих в боксе и легкой атлетике все еще находилось в зачаточном состоянии, привлекательность музыки регги и исполнителей ска едва начала распространяться, и ни один цветной человек не был избран в парламент с 1920-х годов. Профессиональные футболисты были самыми заметными чернокожими мужчинами в британской общественной жизни. Они вошли в культуру, где молодые афрокарибцы все чаще воспринимались как угроза личной, сексуальной и национальной безопасности — старый стереотип, получивший новую жизнь из-за моральной паники по поводу ограблений в 1970-х годах. Таким образом, они начали свою карьеру на фоне широко распространенных расовых стереотипов и повседневного безответственного расизма, проявлявшегося на протяжении всего периода на футбольных стадионах Англии.

Наряду с банальным презрением чернокожим игрокам, как и остальному сообществу, пришлось столкнуться с политическими и эмоциональными последствиями Пауэлла. Он четко высказался об этническом национализме, который поддерживал новых активистов крайне правых в Великобритании. Национальный фронт, в частности, мобилизовал антииммигрантские настроения и дал о себе знать на английских футбольных стадионах и около них в 1970-х годах. Начиная с 1972 года в «Лидсе» и 1975 года в «Челси» к случайным расистским эпитетам теперь присоединились нацистские лозунги, коллективные расистские скандирования и систематические оскорбления чернокожих игроков с мячом. Это продолжалось на протяжении 1980-х годов среди других клубов, таких как «Челси», «Уолсолл» и «Оксфорд Юнайтед». В конце 1980-х Фронт начал распадаться и был заменен в качестве главной организованной силы крайне правых Британской национальной партией и ее ответвлением Комбат[18]. Оба давали о себе знать в клубной и международной футбольной публике.

Одновременно этому поколению игроков пришлось отвоевывать свое место в профессиональной раздевалке, до сих пор принадлежавшей исключительно белому рабочему классу. Неприкрытое оскорбление болельщиков с трибун не воспроизводилось в раздевалках профессионального футбола, но расистские оскорбления на поле, во всяком случае, считались приемлемой нормой в кодексе отрасли спортивного подтрунивания. Тони Дэвис, игравший в «Манчестер Юнайтед», запомнил это так.

На поле есть игроки, которые говорят: «Ты черный ублюдок» и «Я переломаю тебе ноги». Это продолжалось на протяжении всей моей карьеры. Ирония заключается в том, что ты это слышишь от них, а они потом хотят извиниться. Потом ты видишь их в баре, и они говорят: «Извини, что назвал тебя черным ублюдком»[17].

Наконец, в то время как чернокожие футболисты и болельщики получали некоторую поддержку от таких организаций, как Антинацистская лига и местные группы антифашистских действий в Лидсе и Ньюкасле, они почти не получали поддержки от футбольных властей или их собственного профсоюза, ПФА. Несмотря на все указания на обратное в начале 1980-х годов, Комиссия по расовому равенству и ФА согласились с тем, что проблема расизма слишком мала, чтобы о ней переживать. Следовательно, им пришлось самим справляться, и, несмотря на случайные промахи и перед лицом безжалостных провокаций, они сделали это с большим достоинством и с некоторым стилем.

Расизм английской футбольной публики в 1970-х и 1980-х годах был сложной, ядовитой гидрой. Он мог быть вызван одним-единственным голосом или инцидентом, и подпитывался существующими футбольными антипатиями. Он может принимать форму единственного оскорбления или эпитета, или может быть стеной шума и освистывания, он может быть приветствием с трибуны, когда игрока резко оттесняли за бровку, или это могут быть все 40 000 человек, кричащих: «Ниггер, ниггер лижет мои ботинки» или «Возвращайся к своей банке варенья!» В адрес игроков звучали обезьяньи кричалки, грубые расовые частушки, острые, но утонченные подколы и шутки, а к их ногам бросали бананы. Как выразился Винс Хилер:

Делать что-то подобное — нарушение общественного порядка. Если бы это было так.. . до середины 1980-х, вероятно, никто не остался бы смотреть футбол, все они были бы в тюрьме или пожизненно отстранены от посещения стадиона... это было немилосердно... чернокожие игроки, которые играли тогда... игроки, играющие теперь немного перед ними в долгу, потому что они действительно принимали безжалостные насмешки... и это было злобно и мерзко... и тебе приходилось оставаться глухим[18].

Брайан Холланд, проявив героический социологический энтузиазм, стоял на трибунах «Ньюкасл Юнайтед» и «Лидс Юнайтед» в течение двух богом забытых сезонов с 1989 по 1993 год[19]. Наблюдая за присутствием ультраправой и расистской литературы на стадионе (обычно сосредоточенной в небольших карманах молодых людей с татуировками и листовками), он придирчиво подсчитывал форму и частоту оскорблений, которые публика наносила игрокам. Ему удавалось различать нерасовые и расистские оскорбления; освистывание, скандирование и пение; игроков хозяев поля и тех, кто играл на выезде, чернокожих и белых. Типичным бременем оскорблений в игре было то, что белые игроки хозяев поля отделывались наиболее легко; белые игроки, игравшие на выезде получали примерно в восемь раз больше оскорблений, а черные игроки хозяев поля еще удвоили это количество. Однако чернокожие игроки, игравшие на выезде получали, что поразительно, в восемьдесят раз больше залпов зенитного огня, чем белые игроки хозяев поля, и из этого примерно треть оскорблений носила явно расовый характер.

Столкнувшись со всем этим, игроки приняли целый ряд стратегий. Многие, испытывая облегчение от того, что попали в профессиональный мир, и опасаясь потерять свое шаткое положение, держались в тени. Фрэнк Ли из «Миллуолла» утверждал: «Когда я получил свой контракт, я почувствовал себя частью семьи, ко мне относились как к равному под той же эмблемой, как к семье... Со мной было довольно легко ладить, я был довольно вежлив, а будучи чернокожим, ты должен был быть вежлив вдвойне. Чтобы быть принятым, ты должен были делать людей счастливыми»[20]. Точно так же Джон Барнс рассматривал это как ответственность: «Если бы первый чернокожий игрок рвал и метал, бесновался и продолжал вести себя не в состоянии вынести оскорблений... он бы не продержался в игре [и] появление чернокожих игроков было бы отложено... потому что кто бы захотел рискнуть с другим черным игроком?»[21] У этой стратегии вежливости были пределы. Порой игроки набрасывались на оскорбляющих их членов толпы. Сес Подд вспоминал: «Я уходил с поля... и кто-то назвал меня черным ублюдком и плюнул в меня, и попал мне в рот... Я помню, как подскочил к этому парню... и полицейский схватил меня, как будто я был виноват, а я подумал, что это не правильно»[22]. На оскорбления на поле можно было ответить с лихвой.

Они говорили... «гребаный ниггер», а я всегда отвечал: «это то, что говорит твоя жена, когда я трахаю ее»... и тогда у белого парня возникали проблемы... Я обнаружил, что это всегда давало желаемый эффект. [Если это не срабатывало, были другие варианты.] Всегда в наличие был приятный подкат, который можно было организовать... Тогда говорили, что если у тебя проблемы, то увидимся на гребаной автостоянке... если у тебя проблемы, то я увидимся снаружи, где судья не сможет защитить твою задницу[23].

Как выразился один выдающийся защитник 1980-х годов, это загнало чернокожих игроков в ограниченный и стереотипный диапазон приемлемых ответов: «...ты должен быть толстокожим или плохим ублюдком»[24].

Футбол не был той средой, в которой другие формы чернокожей маскулинности могли бы найти себе комфортное место. Ричи Морана, считавшего свои дреды подтверждением своего африканского наследия, их попросил сбрить его шотландский менеджер из «Бирмингем Сити». «Я сказал ему... Если мне следует подстричься, ему следует брать уроки ораторского искусства, чтобы изменить свой гласвегский акцент... Как ни странно, я больше не играл в первой команде»[25]. Джастин Фашану бросил еще больший вызов; он остается одним из очень немногих футболистов-геев во всем мире, который открыто в этом признался. Он сделал заявление в прессе в 1990 году, сразу после завершения карьеры, но на всем ее протяжении болельщики и игроки намекали на его сексуальную ориентацию. Несмотря на то, что он является первым чернокожим игроком с доходом в миллион фунтов стерлингов в Британии, у него горькое наследие. Обвиненный в сексе без обоюдного согласия с молодым человеком и под угрозой разоблачения в бульварной прессе, он покончил с собой в 1998 году. В интервью перед смертью своего брата Джон Фашану ясно дал понять, насколько проблематичным стал его брат: «Футбол похож на мафию, мы все действуем вместе и устанавливаем правила. Они говорят, что твой брат гей, но ты не можешь выбирать свою семью. Я бы не хотел играть или переодеваться поблизости от одного из них. Вот что я чувствую, так что можете себе представить, что чувствуют другие игроки»[26].

Учитывая отношение английских футбольных болельщиков к чернокожим игрокам, включая их собственных, неудивительно, что чернокожие болельщики редко появлялись на стадионе. Они тоже вступили в мир, в котором их раса была бы одновременно видимой и невидимой, и где их статус «своих людей» оставался условным. Парадоксально, но хулиганские фирмы были среди самых смешанных частей публики. В начале 1970-х годов значительное число чернокожих молодых людей из Мосс Сайда начали болеть за «Манчестер Сити» на «Мэйн Роуд» и создали «Крутых котов», преимущественно чернокожую банду, которая выезжала на выездные матчи на собственных автобусах и была известна присутствием на футбольных стадионах по всей стране и около них. Сумев мобилизовать до 400 парней, к тому времени они вытеснили присутствие Национального фронта «Мэйн Роуд», но в начале 1980-х годов они выдохлись. В Западном Мидлендсе чернокожие фанаты влились в многоэтническую боевую команду, которая стала известна как «Бирмингемские зулусы», где насилие или способность угрожать насилием были валютой интеграцией. В Лондоне отдельных чернокожих болельщиков и небольшие группы можно было встретить в «Вест Хэме», «Миллуолле», «Кристал Пэлас», «Арсенале» и «Тоттенхэме». Как подразумевал Тони Уиттер, ценой поступления сюда было как овладение средой белого рабочего класса, так и странная двойная жизнь человека-невидимки. Как описал чернокожий поклонник «Миллуолла» той эпохи: «Что случилось, так это то, что эти ребята не считают нас черными... Джон Фашану играл за нас, и они кричали: "Ты, черный ублюдок, подними свою задницу и сделай что-нибудь, гребаный ниггер". Затем они оборачиваются и говорят: "Извини, приятель, не обижайся, я говорю с этим черным ублюдком на поле!"»[27]

IV.

Тон толпы, каким бы двуличным и противоречивым он ни был, был мгновенно понят любым чернокожим игроком или болельщиком в английском футболе. Потребовалось гораздо больше времени, чтобы он дошел до ушей правительства и системы уголовного правосудия. Отчет лорда-судьи Попплвелла о безопасности толпы был опубликован в 1986 году после череды футбольных катастроф и очень публичных драк: пожара на стадионе «Брэдфорд Сити», катастрофы на стадионе «Эйзел» и крупных вспышек беспорядков на матчах в Лутоне и Бирмингеме. Хотя основной причиной беспокойства в докладе было хулиганство более общего характера, в нем отмечалась роль крайне правых в организации расистских скандирований и рекомендовалось предусмотреть конкретное преступление, связанное с оскорблением на расовой почве на спортивных площадках. Отчет лорда-судьи Тейлора, опубликованный пять лет спустя после катастрофы на «Хиллсборо», подтвердил эту точку зрения, и это преступление было должным образом законодательно закреплено в Законе о футбольных правонарушениях 1991[28].

Неудивительно, что это законодательство поначалу не сыграло никакой роли. В начале 1990-х годов расистские кричалки и пение оставались стандартной атрибутикой почти каждого футбольного поля в стране. Ни клубы, ни полиция, ни ФА особо не пользовались законом, и вся эта аудитория оставалась приверженной понятию расизма как разновидности хулиганства, а не как более распространенного явления, совершаемого гораздо большими группами зрителей, чем те, кто участвовал в драках. Как и в 1970-х и 1980-х годах, расизм по-прежнему воспринимался как грубое оскорбление, но его также можно было перекодировать как шутку, а его лживость скрыть с помощью лингвистической «ловкости рук». В «Миллуолле», где Тони Уиттер был любимцем публики, его худощавого, жилистого чернокожего современника Бобби Боури приветствовали злобным: «Бобби Боури — эфиоп». Похожий метонимический переход, на этот раз от черноты к хищнической преступности, был закодирован в кричалках «Эй! Оу Джей!» и «Оу Джей, где твои перчатки», от белых болельщиков до черных стюардов. Стереотипная связь чернокожих мужчин с низкооплачиваемым трудом с низким статусом проявлялась каждый раз, когда толпа скандировала: «Такси! Такси! Такси!», когда чернокожие игроки пробегали мимо них[29].

Наглядным примером формы и масштаба расистских оскорблений стало обращение с Рудом Гуллитом, когда он играл за «Челси» против «Эвертона» еще в 1996 году[30]. С одной стороны, каждое его движение встречалось освистыванием, насмешками, свистом и руганью; от объявления его имени перед игрой до финального свистка. С другой стороны, другие чернокожие игроки «Челси» Дюберри, Ньютон и Фелан, вообще не подвергались такому обращению. Гуллит воспринимался как пришелец и как угроза по множеству причин. Иностранец, хорошо говорящий, даже эрудированный, его стильная континентальная мужественность, сочетающаяся с футбольными навыками, противоречила почти всем негласным социальным и спортивным нормам болельщиков «Эвертона». И все же, хотя они оскорбляли его за длинные волосы и угрозу воротам «Эвертона», его расовая принадлежность становилась заметной. Для справки, эпитеты дня от поклонников всех возрастов включали: «Убирайся с поля, гребаный голливог [прим.пер.: кукла-уродец, изображающая африканца с выпученными глазами и спутанными волосами]! Убирайся с поля гребаный ниггер! Пошел ты, задастый! Свали, черная манда! Гребанный обманщик, ныряющая черная манда! Идиот! Головоног! Голливог! Ниггер!» Излишне говорить, что в тот день никто не был арестован в соответствии с Законом о футбольных правонарушениях 1991 года.

Отношения на поле в середине 1990-х годов были не более гармоничными. Даррен Бекфорд был оплеван во время игры за «Порт Вейл», Стэн Коллимор горько жаловался на постоянные расовые оскорбления, которые он получал от Стива Харкнесса из «Ливерпуля», и был удален в следующем сезоне за подкат двумя ногами под защитника. Голкипер «Манчестер Юнайтед» Петер Шмейхель, как утверждалось, назвал Иана Райта «черным ублюдком» и получил аналогичный подкат от нападающего «Арсенала» в следующем году. Оба инцидента были расследованы ФА, но, как и в случае сотен других столкновений и произнесенных резких слов, никаких дальнейших действий предпринято не было.

Однако в 1990-х годах две вещи изменили отношения между расизмом и футболом. Во-первых, за убийством Стивена Лоуренса, чернокожего подростка из Южного Лондона, последовало неудачное расследование. Оно не только не привело к вынесению обвинительных приговоров, но и продемонстрировало шокирующий уровень случайного расизма и нерефлексивных стереотипов со стороны полиции. Доклад Макферсона по этому вопросу, опубликованный в 1999 году, навсегда изменил картину расовых проблем в системе уголовного правосудия и за ее пределами для каждого учреждения государственного и частного секторов. Стоит напомнить содержащееся в докладе определение институционального расизма:

Коллективная неспособность организации предоставлять надлежащие и профессиональные услуги людям из-за их цвета кожи, культуры или этнического происхождения, [что] может проявляться в процессах, установках и поведении, которые равносильны дискриминации из-за невольных предрассудков, невежества, легкомыслия и расистских стереотипов, ставящих в невыгодное положение представителей этнических меньшинств[31].

Отныне ни расследования убийств, ни вопросы поддержания общественного порядка на футбольных стадионах не могли регулироваться полицией без учета вопросов расы и расизма. Пусть пока и неравномерно, но полицейские силы по всей Британии реагировали на проблемы расистских оскорблений с совершенно иным уровнем серьезности.

Во-вторых, в течение следующего десятилетия в английском футболе возникла антирасистская коалиция, которая смогла успешно преобразовать нормы, регулирующие поведение толпы. Она получила поддержку многих слоев футбольной культуры в целом и приобрела молчаливую, а затем и явную поддержку полиции и футбольных властей; процессу способствовал приход нового лейбористского правительства в 1997 году, которое придало новую серьезность проблемам расовой несправедливости в Вестминстере и Уайтхолле [прим.пер.: места в Лондоне, где располагаются политические и правительственные организации Великобритании]. Однако это была коалиция, не обладавшая достаточной силой и, возможно, дальновидностью, чтобы применить аргументы отчета Макферсона к институтам, находящимся за пределами толпы.

Футбольное антирасистское движение выросло из целого ряда источников. В 1980-х годах проблема расизма некоторое время обсуждалась в фэнзиновых культурах и объединилась с антифашистскими группами для создания местных инициатив, таких как «Фанаты "Лидс Юнайтед" против расизма и фашизма» и фэнзина «Шагая все вместе» 1987 года. Ассоциация футбольных болельщиков пошла по аналогичному пути, опубликовав антирасистский журнал «Объединенные цвета футбола». Инициативы по противодействию местному присутствию Национального Фронта были выдвинуты болельщиками «Лестера», «Ньюкасла», «Вест Хэма» и «Чарльтона». Комиссия по расовому равенству, наконец, сочла ситуацию достаточно важной, чтобы в нее стоило вмешаться. ПФА, аналогичным образом, признал, что пришло время обратить внимание на потребности растущей части их членов. В 1993 году они вложили время и деньги в новую инициативу под названием «Давайте выбьем расизм из футбола [Let’s Kick Racism Out of Football]»[32].

В ходе первоначальной кампании профессиональным клубам предлагалось присоединиться к программе действий: публично заявить о своем несогласии с расизмом с помощью программок в день матча, рекламных щитов и системы громкой связи перед матчами. Что еще более серьезно, она обратилась к клубам с просьбой сделать соблюдение политики запрета расистских скандирований условием получения абонемента и принять меры совместно с полицией для удаления и судебного преследования правонарушителей, виновных в расистских оскорблениях или пении. Футбольная ассоциация Англии, изначально далекая от предвыборной кампании, начала беспокоиться по поводу широкого освещения в СМИ неонацистского насилия на матче сборной Англии в Дублине в 1995 году и удара в стиле кун-фу от Эрика Кантона болельщика, который оскорблял игрока на расовой почве с трибуны стадиона «Кристал Пэлас». Поскольку Kick It Out приобрела некоторую популярность, ФА оказала свою поддержку программе. Несмотря на неизменно позитивное освещение кампании в средствах массовой информации и почти полную общественную поддержку, которую она получила от клубов, игроков и официальных лиц, на местном уровне сохранялось значительное скрытое сопротивление. В ответ на демонстрацию баннера Kick It Out на одной площадке было слышно, как фанаты запели: «Вы можете засунуть свой гребаный баннер себе в задницу»[33].

И все же, несмотря на такого рода цинизм и нежелание, с которым многие клубы фактически претворяли свои обещания в жизнь, произошли перемены. Вынеся на публику Kick It Out установила новую норму поведения в английском футболе, и хотя многие не хотели этого знать, постепенно давление примера росло. Расистские кричалки начали стихать.

Возможно, самое важное из всего, что клубы и полиция, используя камеры видеонаблюдения и другие средства, начали проводить постоянный поток арестов, судебных преследований и запретов в отношении фанатов, которые допускали расистские высказывания. В то же время аргументы в пользу борьбы с расизмом усилились по мере того, как сборная Англии стала публично воплощать многоэтническую реальность страны, в которой чернокожие игроки были не второстепенными действующими лицами, а живым воплощением патриотической нации. В 1998 году, перед товарищеским матчем с Марокко, стало очевидно, что у местных жителей нет записанной версии национального гимна, и команде пришлось петь его без аккомпанемента. На фотографиях, размещенных на обложках таблоидов, Иан Райт был запечатлен во главе громкого пения вместе с Солом Кэмпбеллом, Полом Инсом и Полом Гаскойном. Возможно, на Юнион Джеке [прим.пер.: Флаге Великобритании] и не было черного цвета, но теперь он был на красном кресте Святого Георгия. Не сумевший принять участие в чемпионате мира 1998 года из-за травмы, Райт стал постоянным участником репортажей BBC, появившись эмоциональным и буквально завернутым во флаг.

В то время как о случаях расизма внутри страны по-прежнему сообщалось недостаточно, тон освещения расизма в прессе, когда это происходило безопасно за границей, начал меняться. В особенно неприятном матче Лиги чемпионов между «Арсеналом» и «Лацио» в Риме в 2000 году франко-сенегальский полузащитник Патрик Виейра обвинил серба Синишу Михайловича в безжалостных расовых оскорблениях, что получило широкую поддержку в английской прессе. К 2002 году Daily Telegraph, не известная своей близостью к антирасистскому движению в Великобритании, сообщила о последствиях матча Англии со Словакией, заявив: «Если УЕФА, руководящему органу европейского футбола, нужны были какие-либо свидетельства очевидцев из первых рук о бедствии расизма, запятнавшем их соревнования, вчера они должны были выслушать убедительные показания Эшли Коула и Эмила Хески». Оба были подвергнуты обезьяньему скандированию на весь стадион, даже со стороны носильщиков носилок[35].

Именно в этом контексте в конце 2004 года Англия должна была провести товарищеский матч против Испании в Мадриде. На предматчевой тренировке камеры засняли, как испанский тренер Луис Арагонес пытался мотивировать своего форварда Хосе Антонио Рейеса, утверждая, что он лучше своего товарища по «Арсеналу» Тьерри Анри, «этого черного дерьма». Шквал критики в английской прессе обрушился на испанцев. Сборная Англии тренировалась в футболках с надписью «Давайте выбьем расизм». Во время самой игры чернокожие игроки сборной Англии подверглись обезьяньему скандированию со стороны ультрас Сур, небольшой группы болельщиков мадридского «Реала», известных своими ультраправыми симпатиями. Вскоре к ним присоединился весь стадион, включая сотрудников полиции. Подпрыгивая в унисон, они пели: «Кто не скачет, тот гребаный негр»[36]. Английская пресса жаждала крови, но вынуждена была довольствоваться очень формальными извинениями, полученными от испанских футбольных властей. ФИФА наложила на них штраф в размере £44 тыс. Неизменно негативное освещение испанской публики и властей сочеталось с коллективной уверенностью в собственной правоте, которая противопоставляла новый уверенный мультикультурализм Великобритании варварским отношениям континентальной Европы; тон, не отличающийся от того, который использовался для описания поджогов автомобилей и беспорядков, охвативших французские пригороды в следующем году.

Учитывая такие безупречные полномочия, когда дело доходило до ругани иностранцев за их расизм, можно было бы предположить, что английский футбол всесторонне боролся с расизмом у себя дома, особенно после того, как в отчете Макферсона был представлен неопровержимый отчет об институциональном расизме в столичной полиции. Однако, как и во многих других учреждениях, в игре сохранялся стандартный стереотип о том, что футбол самоочевидно меритократичен и не различает цвета. Как сказал один директор клуба о своих сотрудниках: «Мне было бы все равно, с какого они Марса или Юпитера, главное, чтобы они могли играть в футбол»[37]. Это был аргумент людей, которые казались невозмутимыми тем, что территория их клубов служила публичным театром самого очевидного расизма на протяжении 1980-е и 1990-е годы. Там, где неискренность была неуместна, футбол отвечал прямым отрицанием. Как сказал Джимми Хилл в 1999 году о футбольном мире за пределами трибун: «В футболе нет расизма». В некоторых отношениях антирасистские кампании 1990-х и начала XXI века стали идеальным прикрытием для футбольной индустрии. Связывая антисоциального хулигана и расиста так явно и исключительно вместе, глубоко укоренившийся институциональный расизм остальной индустрии мог оставаться неисследованным.

Несмотря на заметное присутствие чернокожих игроков в английском футболе, как британских, так и иностранных, нерефлексирующей нормой культуры футбольных клубов от правления до основного состава и раздевалки были белые. Еще в 2005 году все 103 члена Совета ФА были белыми. Лишь в 2011 году, с назначением Хизер Раббаттс директором, Правление Футбольной ассоциации перестало быть исключительно мужским и белым[38]. В 2014 году Грег Дайк учредил комиссию высокого уровня по будущему сборной Англии, в которой не было ни одного чернокожего члена или представителя этнического меньшинства. В области тренерской работы, скаутинга и развития игроков в конце 1980-х и начале 1990-х годов было очевидно, что чернокожие и белые игроки были сосредоточены на разных позициях и что, по крайней мере, до середины 1990-х годов существовали дискриминационные уровни заработной платы[39]. Тот факт, что многие ведущие чернокожие игроки той эпохи поздно начали свою профессиональную карьеру, прозябая на промышленных работах и в полупрофессиональном футболе, говорит о том, что скаутские сети английского футбола, по меньшей мере, искали таланты не в тех местах. И сохраняется тревожное ощущение дискриминации чернокожих игроков на самом высоком уровне. Сол Кэмпбелл утверждал, что он был бы капитаном сборной Англии в течение десяти лет, если бы был белым, критикуя ФА как «институционально расистскую»[40].

Даже когда им удавалось попасть в нужное место, белые скауты и тренеры приносили с собой целый ряд невысказанных стереотипов и предрассудков, которые определяли характер встречи. Мифы 1950-х и 1960-х годов о неконтролируемых и расфокусированных джокерах, пушинках, которые не могли справиться с дождем, были полностью опровергнуты на поле. На их месте выросли новые призраки вечно недовольной чернокожей молодежи. Как вспоминал один игрок той эпохи: «Когда я впервые начал играть, клише состояло в том, что они были не дисциплинированными, и все, что они хотели делать, это бегать, танцевать и ходить в ночной клуб, и каждый раз, когда они тебе что-то говорили, они списывали это на то, что у тебя затаенная злоба»[41]. «Затаенная злоба» была повсеместным кодом отказа парня соответствовать возрастной и этнической иерархии. «Когда я только начинал в КПР, там была пара чернокожих парней, — продолжил игрок. — Я часто слышал, как сотрудник по развитию молодежи говорит: "Я не знаю, почему у них есть «затаенная злоба». У нас реально был тот белый вратарь, у которого было такое же отношение, как у того чернокожего парня. Я обычно говорил: "Почему у него нет этого долгого чувства обиды?" И они привыкли говорить, что с ним все в порядке, он просто тяжело это переносит»[42]. Лес Фердинанд вспоминает этот стереотип о молодых чернокожих игроках с приступом гнева: «Когда я был ребенком, у меня было определенное нежелание смотреть на чернокожих детей. Эти слова я ненавижу и презираю: «У них есть эта затаенная злоба». Ты постоянно это слышал. Никто не пытался понять нас или работать с нами; в тот момент, когда появлялся намек на что-либо, нас увольняли как имеющих проблему с отношением»[43].

Стереотипы не прекращались после того, как игроки попадали в команды, но они продолжались в разных обличьях. Как мы отмечали, первое поколение чернокожих игроков обнаружило, что их изображают недисциплинированными или наивными в обращении с мячом, и это отношение распространилось на работу профессиональных тренеров и менеджеров[44]. Учитывая, что кадровый резерв профессиональных футбольных менеджеров составляют почти исключительно бывшие профессиональные игроки, можно было бы ожидать, что демографический всплеск чернокожих игроков в 1980-х и 1990-х годах обернется аналогичным сдвигом в этническом балансе управленческой рабочей силы. Однако с момента назначения Тони Коллинза в «Рочдейл» в начале 1960-х годов чернокожих менеджеров в Англии было немного. Из поколения чернокожих игроков Уиндраша лишь Кит Александер сделал продолжительную тренерскую карьеру, и все это в низших лигах. Сирил Реджис и Вив Андерсон получили краткосрочную работу или тренерские назначения в молодежные команды, Гарт Крукс пошел в СМИ, а Брендон Бэтсон — в администрацию. В середине 1990-х громкие назначения иностранных чернокожих менеджеров Руда Гуллита в «Челси» и Жана Тигана в «Фулхэм» наводили на мысль, что, возможно, грядет смена отношения. Любопытно, что в то время как раса Гуллита стала очень заметной, когда он был игроком соперника, она стала невидимой, когда он был менеджером. Лесли Сильвер, председатель правления «Лидс Юнайтед», счел это «интересным. Я даже не думал о нем как о чернокожем, я думал о нем как о голландце»[45]. В период с 2007 по 2011 год чернокожие менеджеры составляли от 1% до 4% от общего числа менеджеров лиг. В апреле 2011 года, когда Пол Инс покинул «Ноттс Каунти», Крис Пауэлл из «Чарльтон Атлетик» был единственным чернокожим менеджером в любом из 92 клубов Лиги. В течение следующих двух лет к нему присоединились Крис Хьютон из «Норвич Сити», Инс из «Блэкпула» и Крис Кивомья из «Ноттс Каунти». К концу сезона 2013/14 все они были уволены.

Причины недостаточной представленности афрокарибцев в других секторах управления и на должностях «белых воротничков» в значительной степени могут быть объяснены классовыми проблемами. Учет образовательного и экономического профиля афрокарибского сообщества Великобритании во многом объясняет сохраняющееся и, по-видимому, этническое неравенство, с которым они сталкиваются на рынке труда. Однако в футболе происхождение из рабочего класса не является препятствием для достижения руководящей должности; на самом деле, это почти непременное условие. Также в английском футболе нет какой-либо надбавки за формальное образование. Так чем же можно объяснить разрыв между 20% чернокожими игроками, которые производят всего 4% или менее менеджеров? Даже принимая во внимание существование более давних сетей родства и дружбы среди белых игроков, трудно не согласиться с Сириллом Реджисом. Размышляя о своей собственной тренерской карьере, он считал, что лица, принимающие решения, просто не доверяют чернокожим менеджерам: «Настоящая власть... находится там, где ты диктуешь политику, командуешь игроками и имеешь дело с бюджетами. Все еще задаются вопросы о чернокожих британских менеджерах и о том, смогут ли они... делать свое дело... Я думаю, что ряд председателей не решаются назначить чернокожего менеджера»[46].

Если это не институциональный расизм в точном соответствии с терминами, изложенными Макферсоном, то что же тогда?

V.

До начала XXI века в культурной политике этнической принадлежности и расизма в английском футболе и обществе доминировал афрокарибский опыт. На самом деле афрокарибцы давно перестали быть основной группой иммигрантов, и к 2001 году в демографическом и культурном отношении они были всего лишь одной нитью в гораздо более пестром гобелене сообществ. В течение следующего десятилетия футбольные культуры начнут отражать этот сдвиг и иногда по-разному формировать новый культурный ландшафт. Прибытие первых британских азиатских профессионалов стало свидетельством давней, но малоизвестной истории азиатского массового футбола. Более тридцати лет азиатские игроки и клубы вели тихую борьбу с уникальным набором расистских представлений об их мужественности. Однако приезд англо-азиатских профессионалов стал последним актом в отношениях футбола с первой волной мигрантов из нового Содружества. С середины 1990-х футбол более точно отражал новую структуру межрасовых отношений и новые волны миграции, которые имели место при лейбористских правительствах Блэра и Брауна.

Более десяти лет лидирующие позиции на рынке труда как в финансах, так и в футболе были открыты для глобального пула очень высокооплачиваемых талантов. В нижней части — в уборке, уходе за детьми, строительстве, поденной работе и сборе фруктов — рынок был открыт для тех, кто был готов принять заработную плату и условия, на которые другие не согласились бы. Было много людей, готовых сделать это, от бедных китайских крестьян, незаконно ввезенных в страну контрабандой, до миллионов восточноевропейцев, приехавших сюда после вступления их стран в Европейский союз. Как иностранные футболисты, так и сантехники способствовали длительному буму времен Блэра, но в то же время стали объектами карикатур и ксенофобии, обвинений в краже рабочих мест у вытесненного белого рабочего класса, а порой и угроз, насилия и запугивания.

Опыт британских азиатов в футболе до сих пор был основан скорее на этнических различиях и цвете кожи, чем на религии. Беспорядки, вспыхнувшие в 2001 году в городах-миллионниках северной Англии, за которыми последовали события 11 сентября, изменили это. Со временем язык и политика войны с терроризмом мутировали в популярную внутреннюю исламофобию. После взрывов доморощенных джихадистов в июле 2005 года это нашло выражение в футбольных кричалках и появлении разрозненного архипелага крошечных ультраправых группировок, которые смешали Английскую лигу обороны с сетью друганов и ретро-хулиганов под названием Casuals United. В то же время появились небольшие признаки зарождения нового и более сложного мультикультурализма в футболе.

В начале 1950-х годов первые волны миграции из Индии и Пакистана включали сикхов, индуистов и мусульман, пенджабцев и гуджаратцев, специалистов из высших каст среднего класса и крестьян касты неприкасаемых. Самые ранние южноазиатские футбольные клубы в Великобритании были образованы в начале 1950-х годов панджабскими сикхами, которые играли в футбол у себя дома и приехали со своей собственной социальной организацией. Спрос на футбол как на источник удовольствия, общения и отвлечения был огромен. Появились такие команды, как «Альбион Спортс» из Брэдфорда, «Гуру Наак» из Грейвсенда, «Супнаа» из Лестера, «Паак Юнайтед» из Нельсона, а также «Пенджаб Юнайтед» и «Пенджаб Роверс» из Вулверхэмптона. Лишенные многих существующих объектов и не имея возможности построить свои собственные, многие клубы начинали свою жизнь в суровых условиях городских зеленых зон, таких как лондонские болота Хакни и парк Виктория в Лестере. Широко распространено было проявление открытого расизма при игре с местными белыми командами и скрытого расизма со стороны тех, кто избегал матчей с ними[47].

Несмотря на силу массового футбола в Южной Азии и численность населения, первоначально аналогичную, а затем и превосходящую афрокарибское сообщество, британское азиатское присутствие в профессиональном футболе было незначительным. В конце XIX века два англо-индийских брата, Джек и Эдди Коттеры, играли за «Уотфорд». Англо-пакистанец Рой Смит выступал за «Вест Хэм» в 1950-х годах, в то время как в 1970-х англо-индийское трио в составе Бада Хоутона, Рики Хепполетта и Кевина Килана выступало в командах низших лиг. Рахиндер Сингх Верди, индиец кенийского происхождения, ребенком переехал в Великобританию и провел недолгую молодежную карьеру в составе Волков и в «Ипсвиче» как Роджер Верди, после чего переехал в Северную Америку. Только в этом столетии южноазиатские игроки начали пробиваться в команды. Майкл Чопра, англо-индийского происхождения, выступал за клуб своего родного города «Ньюкасл Юнайтед», а затем перешел в «Кардифф» и некоторое время выступал в Премьер-лиге за «Сандерленд». Англо-бангладешец Анвар Уддин сделал карьеру в «Дагенхэме» и «Редбридже». Совсем недавно игроки с двумя азиатскими родителями пробились в профессиональный футбол. Например, Зеш Рехман из Бирмингема был первым британским пакистанцем, игравшим в Премьер-лиге.

Медленный прогресс британцев из Южной Азии отчасти объясняется конкуренцией со стороны крикета, а отчасти отсутствием связей, необходимых для перехода многообещающего игрока из молодежной команды в профессиональную карьеру. Однако британским жителям Южной Азии также пришлось вести переговоры об имперской антропологии расы; изобретенной британским владычеством, они вернулись домой с Империей. Бенгальцы — и, соответственно, большинство индийцев — были отстранены от военной службы после индийского мятежа 1857 года и их начали изображать как безвольных подчиненных бюрократов. В то время как афрокарибские мужчины были представлены как никчемные или опасные, характеризующиеся гипермужественным пристрастием к насилию и сексуально хищническому поведению, южноазиатские мужчины были представлены как изнеженные, подобострастные и физически слабые. В мире британского футбола в конце XX века эти идеи легли в основу целого ряда мифов и стереотипов: что жители Южной Азии не играют в футбол, что они слишком малы или слабы для игры, что их рацион недостаточно сытный, чтобы обеспечить развитие. Дэйв Бассетт, например, будучи менеджером «Шеффилд Юнайтед», думал, что «Азиатское телосложение — не такое, как у футболиста... Вполне возможно, что азиатские ингредиенты в еде или питание, которое они принимают... не идеальны»[48]. Высокопоставленный чиновник «Вест Хэма» считал, что они могут в любой момент прекратить играть и начать молиться. Хотя эти представления начинают разрушаться перед лицом развития азиатских игроков, по-прежнему остается фактом, что менее 1% игроков в академиях Премьер-лиги имеют азиатское происхождение.

На рубеже веков казалось, что происходит новое популярное сближение между мейнстрим-культурами Британии и Южной Азии, типичным примером которого является повсеместное употребление гибридных карри из Великобритании, Северной Индии и Бангладеш. Музыкальные формы-кроссоверы объединили Болливуд, Бхангру, хип-хоп и электронику; первые азиатские ситкомы появились на радио и телевидении, тенденция, которая проявилась в чрезвычайно популярном фильме «Играй, как Бекхэм», в котором британская девушка-сикх забивает победный гол за команду и уезжает на футбольную стипендию в Калифорнию. Легкий космополитизм этой культуры потребления был прерван в 2001 году. Ежедневные телевизионные репортажи о выстраивающихся в очередь просителях убежища в Сангатте, на северном побережье Франции, чтобы пересечь Ла-Манш, усилили и без того ощутимую моральную панику по поводу нелегальной иммиграции. Тем летом беспорядки с ярко выраженным расовым компонентом вспыхнули в мельничных городках Ланкашира, что стало лишь прелюдией к глобальным последствиям для всех мусульман на Западе после нападений джихадистов 11 сентября. В этом контексте футбол выглядел не столько ареной для интеграции, сколько публичной сценой для выражения новых антипатий к мусульманам.

Связь футбольной культуры с антиисламскими настроениями можно проследить с конца 1980-х годов, когда болельщики «Лидс Юнайтед» скандировали: «Рушди — фанат "Лидса", Рушди — фанат "Лидса"». Радикальные мусульмане в Йоркшире сожгли книгу Салмана Рушди «Сатанинские стихи» и оказали молчаливую поддержку глобальной фетве [прим.пер.: В исламе решение по какому-либо вопросу, выносимое муфтием, факихом или алимом, основываемое на принципах ислама и на прецедентах мусульманской юридической практики.], объявленной против автора аятоллой Хомейни, верховным религиозным лидером Ирана[49]. Эти взгляды получили новую жизнь, когда в 2000 году в Стамбуле турком были убиты два болельщика «Лидса», ездивших за командой на матч Лиги чемпионов. На матче Англия–Турция, проходившем в Сандерленде в 2002 году, часть толпы скандировала: «Умрите, мусульмане! Умрите!» Антипатия некоторых футбольных болельщиков к исламу и мусульманским общинам Северной Англии приобрела наиболее яркое выражение во время беспорядков летом 2001 года.

Уличным боям в Олдхэме предшествовали месяцы волнений, когда группы правого толка пытались пройти маршем по азиатским районам города; в число этих групп входили остатки старого и ныне несуществующего Национального фронта с новым поколением Oldham Athletic Casuals [прим.пер.: радикальная фанатская группировка «Олдхэма»]. В дни, предшествовавшие собственно беспорядкам, атмосфера была накалена приезжими фанатами «Сток Сити», которые затеяли драку с местной бангладешской молодежью, которая ответила, в частности, бомбами с бензином. На следующий день к Oldham Casuals присоединились контингенты из округа Стокпорт, Шрусбери и Хаддерсфилд-Тауна, которые были в центре беспорядков в городе[50]. Беспорядки в Бернли начались как драки в ночных клубах и войны за территорию между азиатскими и белыми наркобандами, но вскоре переросли и на более широкую общественность. Азиатские сети такси мобилизовались в поддержку своих банд, а с другой стороны к ним присоединились футбольные движи белого Бернли. В то время как события 11 сентября и глобальная реакция обнажили линии разлома между исламом и Западом, уличное столкновение на севере Англии лучше всего было инсценировано судебным процессом над игроками «Лидс Юнайтед» Ли Бойером и Джонатаном Вудгейтом.

В январе 2000 года Сарфраз Наджейб, студент Лидского столичного университета, отправился в ночной клуб Majestyk на городской площади Лидса со своим братом Шазадом и тремя друзьями. По прибытии они встретили мужчину, который был пьян и бушевал из-за своего недавнего вытуривания из заведения. Последовал разговор, без сомнения, приправленный большим количеством накручиваний, а затем произошел обмен ударами. Наджейб побежал, а нападавший бросился в погоню; друзья выброшенного из клуба пьяницы подставили студенту подножку. Два дня спустя Наджейб очнулся от комы, возникшей в результате полученных им побоев. Джонатану Вудгейту, Ли Бойеру и их друзьям Полу Клиффорду, Нилу Кавени и Тони Хакворту были предъявлены обвинения и они предстали перед судом. Первый показ мыльной оперы закончился в апреле 2001 года после того, как Daily Mirror опубликовала интервью с отцом Наджейба, в котором он высказался о предвзятом характере присяжных и, таким образом, потребовал пересмотра дела в ноябре 2001 года. Вудгейт был предславлен в роли раскаивающегося грешника с постоянно нахмуренным лицом, окутанным мраком — его футбольная форма разрушалась. Ли Бойер был одет во все черное и играл роль чванливого, дерзкого хулигана. Таблоиды подвергли его прошлое безжалостному пересмотру и раскопали множество историй о расистских оскорблениях, употреблении наркотиков и подростковых драках. Его поведение в суде было дерзким и неконструктивным, его игра на поле за «Лидс», казалось, взлетала по мере того, как на него оказывалось большее давление. Обвинение основывалось на показаниях их чернокожего товарища по «Лидсу» Майкла Дюберри. Первоначально он отрицал, что его коллеги имели какое-либо отношение к драке, прежде чем изменить свою историю и сообщить, что Вудгейт сказал ему в ночь нападения, что «произошла драка с какими-то азиатами». Публика приняла свою сторону. На «Энфилде» Бойера приветствовали скандированием «Есть только один расистский ублюдок», в то время как дома Вудгейта хвалили под мелодию London Bridge: «Джонни Вудгейт — наш друг. Он ненавидит пакистанцев». В конце концов Пол Клиффорд принял на себя главный удар и был приговорен к шести годам за нанесение тяжких телесных повреждений. Вудгейт и Кавени были признаны виновными в драке и приговорены к ста часам общественных работ. Никаких обвинений в нападении на расовой почве предъявлено не было. Ли Бойер остался безнаказанным[51].

Каким бы неприятным ни было нападение на Сарфраза Наджейба, это был всего лишь один пример из многих тысяч уличных драк, оскорблений и пьяных потасовок между азиатской и белой молодежью в северных городах. Однако расовые отношения еще не были отравлены языком грядущей Борьбы с терроризмом. И без того мощная связь мусульманина и террориста стала еще более заметной в народном воображении после взрывов в Лондоне 7/7/2005. Когда в 2007 году египетский нападающий Мидо вышел на поле за Шпор, его встретили криками «сапожник-бомбист» и «твоя мать — террористка»[52]. Позже, в «Мидлсбро», его приветствовала домашняя трибуна после незабываемого гола в ворота «Ньюкасла» в его всего второй игре за клуб и он приложил пальцы к его губы, чтобы заглушить град исламофобских обрушившихся на него оскорблений.

Принадлежность старых футбольных фирм к небольшим ультраправым группам и их принятие этого нового языка откровенных антиисламских убеждений обрели ощутимую форму летом 2009 года, когда появились недавно сформированные микрогруппы, такие как «Английская лига обороны», «Остановить исламизацию Европы», «Граждане Великобритании против исламских экстремистов» и Casuals United в регулярных столкновениях в центре города с полицией и контрдемонстрантами. EDL начинала свою жизнь как «Объединенный народ Лутона», небольшая группа, собравшаяся в знак протеста против радикальной исламской группировки «Ахле Сунна Валь Джаммат», которая издевалась над солдатами, маршировавшими по городу после их возвращения из Ирака в 2006 году. В то же время была создана Casuals United: онлайн-сеть футбольных болельщиков, выступающих против исламского присутствия в Великобритании. Она могла похвастаться членами, которые были бизнесменами, женщинами и этническими меньшинствами, но в ее основе были друганы. Как выразился один из основателей, «Есть много людей в возрасте от сорока до пятидесяти лет, которые раньше были футбольными хулиганами, но потом остепенились»[53]. В мае 2009 года молодые EDL и Casuals United провели свою первую демонстрацию в Лутоне, включая марш отколовшихся, который направился прямо к Азиатский район парка Бери и принялись разводить костры и сжигать автомобили. Та же картина повторилась в Бирмингеме, Ноттингеме, Манчестере и Лидсе и быстро привлекла все большее число протестующих (в некоторых случаях до 1000), а также огромное присутствие в СМИ и Интернете. С тех пор члены обеих организаций были вовлечены в футбольные драки, получили запрет на посещение стадионов и разместили некоторые вредоносные материалы в Интернете. Однако они не смогли каким-либо организованным образом заявить о своем присутствии на футбольных стадионах.

Если английский футбол, по-видимому, является местом, в котором расовая и религиозная напряженность приобрела тревожный общественный характер, то в этом виде спорта также появляются признаки нового мультикультурализма. Когда «Спортинг Бенгал» в 2009 году сыграл с лондонским АСПА в дополнительном предварительном раунде Кубка Англии, это была первая игра между двумя британско-азиатскими командами почти за полтора столетия соревнования, что способствовало высочайшему уровню освещения в СМИ такого скромного матча. АСПА привлекала в основном тех, у кого были пакистанские корни. «Спортинг Бенгал» был сборной Бангладешской футбольной ассоциации, которая проводила летнюю лигу на «Виктория Парк» в Хакни и чей этнический состав свидетельствовал о сверхразнообразии района и открытости ассоциации: 51% британцев-бангладешцев, 16% других британских азиатов, 12% белых, 11% черных, 4% сомалийцев и 6% других[54].

В то время как состав футбольных болельщиков не соответствует этническому составу страны, некоторая недопредставленность групп меньшинств основана на классе и доходе. Там, где группы меньшинств были более успешны в экономическом плане, например, британские индийцы и евреи, существует множество свидетельств их присутствия. Менее обеспеченные, но не менее организованные британские сикхи создали свои собственные фан-клубы в Сандерленде — «Армия Пенджаба» — и в Вулверхэмптоне, где «Пенджабские волки» насчитывают до 500 членов. Если футбол позволил сикхам стать жителями Уэрсайда, а белым жителям Ист-Энда — попасть в бангладешские лиги, то он предложил столь же изменчивую идентичность и лояльность в международной сфере. Визиты национальных сборных Южной Азии и Карибского бассейна стали поводом для празднования самобытности диаспор. Выступление Ямайки на чемпионате мира 1998 года и Тринидада и Тобаго в 2006 году вызвало очень публичные проявления карибского празднования и поддержки. Когда Ямайка играла товарищеский матч на «Лофтус Роуд» в Западном Лондоне в преддверии чемпионата мира, почти весь стадион был заполнен чернокожими жителями Лондона. The Gleaner сообщал: «Никогда... я не видел столько чернокожих людей на одной площадке. Поколения ямайцев приезжали посмотреть на игру. Самым эмоциональным моментом для меня было наблюдение за бабушками на стадионе, о посещении которого они никогда бы и не мечтали... стил-бэнд и музыка регги гремят из системы громкой связи, продаются ямайские пирожки и даже спокойно выкуривается странная "ЗАБАВНАЯ" сигарета»[55].

Когда в 2005 году Австралия сыграла с Южной Африкой в товарищеском матче на переполненном «Лофтус Роуд», огромные масштабы миграции из южного полушария в Западный Лондон обрели осязаемую форму. На низовом уровне множество местных инициатив породили такие клубы, как брэдфордский «Альбион Спортс» и лестерская «Нирвана», ядро которых азиатское, но состав которых по-настоящему разнообразен[56]. Но даже они не могут конкурировать со сверхразнообразием ежегодного соревнования Кубок единства среди команд, состоящих из беженцев и просителей убежища. В Ипсвиче, который обычно не считается самым пестрым из английских городов, в турнире 2007 года приняли участие болгарские, бангладешские, курдские, чешские, иракские, польские и зимбабвийские команды. Здесь, по крайней мере, футбол приобретает облик новоприбывших игроков страны[57].

Если Кубок единства является первым признаком новой миграции низкоквалифицированных игроков в Великобританию, то состав команд Премьер-лиги отражает миграцию высококвалифицированных игроков со всего мира, которые укомплектовали высшие эшелоны финансов и медицины в Великобритании. Демографическая трансформация английского футбола, осуществленная британскими чернокожими игроками в 1970-х и 1980-х годах, была, во всяком случае, численно, затмлена прибытием иностранных игроков в начале 1990-х годов. В первом сезоне Премьер-лиги в высшем дивизионе их было всего одиннадцать. Десять лет спустя они составляли более трети игрового состава, а еще через десять лет каким-то образом стали большинством. Трудовое законодательство Европейского союза было признано превосходящим правила УЕФА, и поэтому существовавшие ранее ограничения на количество иностранцев, играющих в команде, были отменены. Граждане Европейского союза, в большинстве своем, имели полную свободу передвижения, а игроки из остального мира могли относительно легко получить рабочие визы. Клубы подключились к новым глобальным сетям агентов, скаутов и академий, и, получив доступ к большему количеству средств, чем когда-либо — английский футбол отправился за покупками.

Иностранный легион получил, индивидуально и коллективно, неоднозначную реакцию. С одной стороны, существует четкое согласие в том, что качество предлагаемого футбола неизмеримо улучшилось с момента их прихода. Как игроки и тренеры, иностранцы серьезно относились к питанию, употреблению алкоголя, технике и тактическому мышлению, что повысило уровень каждого футболиста в лиге. По отдельности лучшие были приняты с редкой страстью и рвением: Деннис Бергкамп и Тьерри Анри в «Арсенале»; Джанфранко Дзола в «Челси»; Эрик Кантона в «Манчестер Юнайтед»; Давид Жинола в Шпорах и «Ньюкасле». Присутствие иностранных звезд в местной команде открыло английским болельщикам мир глобальной футбольной культуры и помогло сформировать у некоторых небольшую культуру гурманства и космополитизма. Действительно, футбол в форме Лиги чемпионов — одна из очень немногих сфер общественной жизни в Британии, где членство в более широком европейском сообществе считается как практически выгодным, так и источником статуса и гордости.

С другой стороны, остается запас испепеляющего презрения и множество стереотипов, приберегаемых как публикой, так и средствами массовой информации для тех, кто менее одарен, полон энтузиазма или удачлив. Иностранцы, особенно подозрительны латиноамериканцы, часто рассматриваются как источник распространенного мошенничества и симуляции или как бездушные наемники. Давида Жинола часто изображали чересчур ярким и эгоистичным индивидуалистом, его ухоженное, даже изнеженное поведение было оскорблением грубых мужских норм английского футболиста. В результате он подвергся множеству оскорблений, в основном выраженных во франкофобских выражениях. Эрик Кантона получил такое же обращение от болельщика «Кристал Пэлас» Мэтью Симмонса в 1995 году. Кантона ответил ударом в полете в стиле кун-фу. Десять лет спустя, после того, как Арсен Венгер выставил полностью иностранный основной состав в «Арсенале», подвергся шквалу критики в прессе и почувствовал себя вынужденным защищаться: «Это реально разочаровывает... Сначала мы выбиваем расизм из футбола, и расизм начинается там... Это регрессивный образ мышления, и я бы никогда не хотел говорить игроку: "Ты лучше, но у тебя неправильный паспорт"»[58].

VI.

Устойчивые формы институционализированного расизма, неудобное место британских азиатов в игре, сохраняющаяся ассоциация футбольных команд с крайне правыми; все они предполагают, что антирасистские полномочия футбола в лучшем случае являются незавершенным проектом. Однако неприемлемость открытого расизма в настоящее время укоренилась в футболе, и это изменение было подчеркнуто событиями октября 2004 года, когда Рон Аткинсон, комментируя матч Лиги чемпионов между «Челси» и «Монако», за кадром, но во включенный микрофон охарактеризовал защитника «Челси» Марселя Десайи как «ленивого, чертовски тупого ниггера». Дебатов по этому вопросу почти не было: Аткинсону пришлось уволиться с ITV и множества других медиа-концертов, и с тех пор он прожил половину жизни в седьмом круге малого медиа-ада в качестве участника программы «Обмен женами знаменитостей».

Одним из очень немногих, кто защищал Аткинсона в то время, был Джимми Хилл, чьи комментарии заслуживают более подробного рассмотрения. В конце концов, мало кто может претендовать на такую пожизненную преданность игре в футбол, внося в нее свой вклад на столь большом количестве разных уровнях. Будучи игроком в 1950-х годах, он возглавлял профсоюз, который установил максимальную заработную плату в 1960-х годах, прежде чем стать директором клуба, ведущим футбольным ведущим BBC и человеком, который познакомил коллегию экспертов с освещением британского футбола. Он истолковал описание Роном Аткинсоном защитника «Челси» Марселя Десайи просто как «язык футбольного поля», которое временно перекочевало в комментарскую будку. В интервью газете он сказал: «В этом контексте вы бы не подумали, что такие слова, как "ниггер", были особенно оскорбительными; они были забавными. Не имея в виду оскорбить какого-либо чернокожего мужчину, это мы развлекаемся»; а что касается юмора, он парировал: «А как насчет шуток о моем длинном подбородке? Я имею в виду, что ниггер — это черный, поэтому у нас есть шутки, где мы называем их ниггерами, потому что они черные. Почему это должно быть большим оскорблением, чем то, что кто-то называет меня бородой?»[59] В течение следующих нескольких лет казалось, что Хилл и Аткинсон, оба уже вышедшие на пенсию, олицетворяли собой безответственный, укоренившийся расизм старшего поколения в футболе; их искаженная самозащита казалась жалкой, а их невежество можно было списать на остатки старого порядка.

В то же время чернокожие игроки были все более готовы напрямую противостоять расизму в игре, а система уголовного правосудия была готова обеспечивать соблюдение закона. Натан Блейк отказался играть за сборную Уэльса под руководством менеджера Бобби Гулда после того, как обвинил его в использовании расистских выражений на предматчевой тренировке. Версия Гулда была не заслуживающей доверия: «Все, что я сказал, это то, что в ситуации, когда мы пропустили три гола против Голландии, "Почему кто-нибудь не опекал большого черного ублюдка", что-то в этом роде...»[60] Джейсон Юэлл подвергся словесному оскорблению со стороны болельщика «Сток Сити», когда сидел на скамейке запасных «Блэкпула», и отреагировал тем, что ударил того мужчину прямо в лицо. Он получил огромную общественную поддержку от своего клуба и всего футбольного мира, в то время как болельщик «Сток Сити», сославшись на шизофреническое состояние, был осужден, оштрафован и отбыл трехлетнюю дисквалификацию на посещение футбола.

Социальные сети оказались новой ареной для расистских оскорблений. Защитник «Манчестер Сити» Майка Ричардс закрыл свой аккаунт в Твиттере после того, как интернет-тролли регулярно публиковали там расистские комментарии. Он отказался привлекать полицию, но мужчина из Понтипридда был арестован и приговорен к восьми неделям тюремного заключения за расистские комментарии в Твиттере о Фабрисе Муамбе, защитнике «Болтона», который упал с сердечным приступом во время матча Кубка Англии против «Тоттенхэма». Однако «язык футбольного поля», который описал Хилл, то есть то, что говорилось на поле, оставалось за пределами дозволенного. Вплоть до 2011 года.

После матча между «Ливерпулем» и «Манчестер Юнайтед» чернокожий француз Патрис Эвра обвинил уругвайского нападающего Луиса Суареса в расистских оскорблениях. Всего неделю спустя Антон Фердинанд из КПР выдвинул такое же обвинение против Джона Терри, капитана сборной Англии и «Челси». В обоих случаях видеодоказательства довольно убедительны. Можно видеть, как Суарес называет Эвра «negrito» с явно уничижительным тоном и манерой поведения, независимо от того, какая уменьшительная или ласкательная версия этого слова используется в Южной Америке. Терри был пойман камерой, кричащим: «Ты гребаная черная манда!» в адрес Фердинанда, факт, который он не отрицал, но утверждал, что он просто повторял ему собственные слова Фердинанда. Если это действительно звучит правдоподобно для вас, взгляните на видеозапись и посмотрите, предполагает ли язык тела Терри, что он насмешливо отвечает на комментарий[61].

Футбольная ассоциация признала Суареса виновным, оштрафовала его на £40 тыс. и дисквалифицировала на восемь матчей. В феврале следующего года, в матче-реванше между командами, Суарес отказался пожать Эвра руку. Первоначально менеджер «Ливерпуля» Кенни Далглиш защищал Суареса, но и тренер, и игрок получили пощечины, когда новые американские владельцы клуба взяли на себя ответственность и настояли на безоговорочных извинениях от Суареса. В случае Терри и Фердинанда досье было передано в Королевскую прокуратуру, которая решила, что в этом случае уголовное обвинение, требующее ответа. Затем ФА лишила Терри звания капитана сборной Англии, хотя они, казалось, были достаточно довольны тем, что дело фактически не поступит в суд до лета, после того, как Англия и Терри выступят на Евро-2012. Учитывая исключительно высокие стандарты доказывания, требуемые в уголовном процессе, Терри был оправдан; но несколько месяцев спустя собственное расследование ФА не оставило никаких сомнений, признав его виновным в расистских оскорблениях, оштрафовав на £220 тыс. и дисквалифицировав на четыре матча.

Опыт евреев XXI века в современном английском футболе является, в некотором смысле, странным зеркальным отражением опыта афрокарибцев. В то время как последние больше не подвергаются столь грубым оскорблениям, как когда-то на футбольных стадионах, узаконенный расизм в остальной части игры, от раздевалки до зала заседаний, ограничивает их продвижение. Напротив, для евреев институциональный расизм игры перестал влиять на них каким-либо очевидным образом, поскольку они стали занимать позиции силы и авторитета, но антисемитский гнев толпы, похоже, растет. Новое богатство и профессиональные связи второго и третьего поколения английских евреев начали открывать залы заседаний английского футбола в 1960-х и 1970-х годах. Мэнни Касинс стоял за за «Лидс Юнайтед» Дона Реви, в то время как на другом конце лиги Гарри Зуссман с неудержимой наглостью руководил «Лейтоном Ориент». Моррис Кестон, чрезвычайно успешный производитель пальто и платьев, стал незаменимым в Шпорах, став первым суперболельщиком-знаменитостью, чьи победные вечеринки затмили официальные клубные торжества. За последнюю четверть века английские игроки-евреи практически исчезли из лиг, но на их место постоянно прибывали израильтяне — от Ави Коэна до Йосси Бенаюна. Провинциальных бизнесменов в залах заседаний 1960-х годов сменило новое поколение людей с глобальными связями и очень богатых — от Ирвинга Шолара и Алана Шугара до Дэвида Дейна и Романа Абрамовича. Последние бастионы старого порядка — верхушки ФА и судебной системы — были взяты: Лорд-судья Тейлор, чей отчет положил начало многим изменениям в игре после «Хиллсборо», Дэвид Тризман, первый независимый председатель Футбольной ассоциации Англии, и его преемник и директор «Манчестер Сити» Дэвид Бернштейн — все евреи.

В 1980-х годах в английском футболе можно было услышать антисемитские и пронацистские выкрики, особенно в связи с небольшими группами крайне правых болельщиков. Однако за последнее десятилетие, по-видимому, произошло заметное увеличение громкости этих голосов, особенно в Лондоне. В центре этого сдвига оказалась большая часть болельщиков «Тоттенхэма», как евреев, так и неевреев, которые активно восприняли еврейскую идентичность, впервые приобретенную ими в межвоенную эпоху. Несмотря на то, что в «Лидсе», в обоих манчестерских клубах, а также в других крупных лондонских командах — «Арсенале», «Вест Хэме» и «Челси» — есть очень значительные еврейская группа поддержки, это стало достоянием гласности только в Шпорах[62]. С конца 1980-х годов они начали использовать оскорбительные выражения «Жид» и «Жидо», ссылаясь для себя как на Армию жидов.

В 2002 году комик и писатель Дэвид Бэддиел описал положение дел на «Стэмфорд Бридж», где толпа пела о фанатах «Тоттенхэм Хотспурс»: «Он всего лишь бедный маленький жид / Он стоит совсем один, задвинутый всеми / Он идет в бар / Чтобы купить пиво / И покупает только одно для себя!»[63] Как утверждает Баддиэл, на каком-то уровне забавно, даже мило, что глубины английской антисемитской карикатуры касаются отказа от участия в общей выпивке, а не обычных теорий глобального заговора. Однако гораздо менее привлекательно, что жидо предназначался не только для Шпор, но и для бывших игроков Шпор в других командах, израильских игроков в Англии, израильских команд в еврокубках, короче говоря, для евреев. Марк Боснич, вратарь «Астон Виллы», отсалютовал в гитлеровском стиле трибуне «Тоттенхэма» в 1996 году. Более того, уже в 2002 году Шпоры были встречены протяжным шипением, обозначающим выброс газа Циклон Б в газовых камерах Холокоста. Фанаты «Арсенала» отпраздновали приобретение капитана Шпор Сола Кэмпбелла в 2004 году, распевая: «Эй, эй, жидочек, ты подонок, я хочу знать, куда делся твой капитан»[64]. Фанаты «Саутенда» выбрали: «Я бы предпочел быть ничтожеством, чем евреем»; «Арсенал» пел: «У нас есть Сеск Фабрегас, а вы, жиды, боитесь газа». К 2007 году Бэддиэл еженедельно сообщал об антисемитских скандированиях на «Стэмфорд Бридж», а израильскому менеджеру клуба Авраму Гранту присылали антисемитские письма с угрозами расправы. Еврейский болельщик «Вест Хэма» написал: «Я не могу припомнить... игру против Шпор, в которой я не слышал бы каких-нибудь антисемитских оскорблений, комментариев или кричалок»[65].

Ответом ФА на дебаты стало установление руководящих принципов, которые объявили вне закона использование этого слова на английских стадионах и обязали лиц, уличенных в его использовании, быть привлеченными к ответственности на стадионе. Болельщики «Тоттенхэма» на их следующем домашнем матче ответили: «Мы будем петь то, что захотим. Жидовская армия! Жидовская армия!» На сегодняшний день никто не был привлечен к ответственности или дисквалифицирован в соответствии с этими правилами. С Николя Анелька поступили по-другому. В конце 2013 года французский нападающий отпраздновал гол за «Вест Бромвич Альбион», исполнив «кенель» — жест, считающийся антисемитским и запрещенный во Франции, но до сих пор малоизвестный в Англии — за что был дисквалифицирован на пять матчей и оштрафован ФА. Один из спонсоров «Вест Бромвича» отозвал свою поддержку у клуба, и Анелька был уволен.

В 2005 году французский комик и политический активист Дьедонн М'бала впервые изобразил кенель в сатирическом скетче — дотронувшись рукой до противоположного плеча и направив руку вниз. Он описал его как «своего рода жест "вверх ногами" по отношению к истеблишменту, направленный в сторону задницы». В то время как он использовал его в связи с антисионистской политической кампанией, термин, который он всегда тщательно отличал от антисемитизма, многие другие использовали этот жест на фотографиях перед еврейскими мемориалами и синагогами, которые затем стали вирусными в социальных сетях. Французские и еврейские учреждения настаивали на том, что этот жест является перевернутым нацистским приветствием, и приняли закон, его запрещающий. Анелька сказал: «Из-за того, что некоторые люди исполнили [кенель] перед синагогой, этот жест внезапно становится расистским и антисемитским в любом месте и в любой ситуации? Мой кенель был очень неправильно понят. У меня нет никаких историй о расизме или антисемитизме, нет никаких доказательств, подтверждающих это, даже малейших. У меня никогда не было проблем с еврейской общиной, и, кроме того, с чего бы мне их иметь?»[66]

Ничто из этого не представляло собой «огромных успехов в изменении отношения к расовой дискриминации... из-за изменений в футболе», о которых думал государственный секретарь по культуре Джереми Хант. Дело не в том, что Хант и популярное повествование о прогрессе полностью неверны. Были достигнуты реальные успехи: успех афрокарибских, а теперь и азиатских игроков; недоказуемость открытого и публичного расизма; трансформация отношений между английскостью и этнической принадлежностью; появление новых сложных форм культурной и этнической гибридности, которые бросили вызов узким стереотипам. Однако тот факт, что к евреям Англии, вероятно, наиболее успешному в экономическом и культурном отношении меньшинству и давним приверженцам футбола, обращаются через симулякр «Тоттенхэм Хотспур» со звуками геноцида, должен заставить нас всех задуматься.

***

Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.