Антон Орех: «Ищите место, где можете написать хоть маленькую бритулечку»

– Антон, ваш отец – достаточно известный человек, а кто ваша мама? Она тоже журналист?

– Мама моя работала в нескольких редакциях. Но непосредственно к журналистике, как к труду, связанному с написанием заметок, каким-то репортажам, отношения не имела. Она была, как сейчас бы сказали – менеджер или администратор.  По старой классификации – что-то вроде завхоза. В общем, человек, отвечающий за работу редакции, её функционирование, но не в эфире, не на газетных полосах.

– Вы как-то говорили, что в семье вас не заставляли продолжать династию. Но и вы не мечтали о работе журналиста. Сейчас можете сказать, что довольны выбранной профессией и всё сложилось, как надо?

– Сейчас, я боюсь, мне уже деваться некуда, потому что я занимаюсь этим делом 25 лет. То, что лучшие годы, самые молодые, в этой профессии прошли – это очевидно. Как говорится – фарш назад не провернёшь. Да, наверное, любому человеку хочется достичь чего-то большего – это естественно – и всегда кажется, что если где-нибудь себя ещё попробовать, вдруг у тебя какие-нибудь таланты обнаружились бы. Но так получилось, что я пришёл в эту профессию, в ней задержался и, видимо, здесь уже и останусь. Доволен не доволен… Как и в любой деятельности – в какой-то момент тебе что-то нравится, а в какой-то хочется махнуть рукой, бросить всё и уйти. Но это бывает у каждого, наверное.

– Были в детстве какие-то увлечения, какая-то страсть?

– С учётом того, что я учился читать по газете «Советский спорт», мой главный интерес – спорт и всё, с ним связанное. Я болельщик «Спартака» с пожизненным стажем. А так, в общем-то, все те же интересы, что были у молодых людей: слушал музыку, читал какие-то книги. В общем, ничего экзотического не было.

– На некоторых сайтах вы представлены спортивным обозревателем. Вы так себя ощущаете до сих пор или эта характеристика уже устарела?

– Это старая цитата. Я знаю откуда. Из одного эфира у нас на «Эхе». Я ведь начинал работать в спортивной программе о футболе и хоккее. Долгое время был в ней ведущим и обозревателем. Потом мой руководитель, Алексей Алексеевич Венедиктов, предложил: «Слушай, а не написать ли тебе чего-нибудь о жизни в целом, не сказать ли?». Я говорю: «Ну давайте попробуем, если вам кажется, что получится». Ну и, наверное, что-то получилось. Так я и перетёк из одной сферы в другую. Но за спортом продолжаю, естественно, следить.

– Помните свой первый прямой эфир?

– Самый первый… Ну приблизительно. Что-то такое припоминается.

– Это было волнительно или прошло как рядовое событие?

– Конечно! Я себе не представляю человека, который оказавшись первый раз в прямом эфире, не волновался бы. Это вполне естественное состояние. Более того, и второй эфир был волнительным, и третий, и пятый. В той или иной мере это волнительно до сих пор. Но, конечно, не как в первый, когда ты просто не знаешь, что тебя ждёт и как там будет.

– Артисты говорят, что волнуются перед выходом на сцену, невзирая на годы опыта. У радиоведущего – та же история?

– Да, так и есть! Некоторая порция адреналина – это хорошее пробуждающее средство. У меня, например, вчера был день, когда я к семи утра приехал на работу и был дома в четыре утра следующего дня. Поэтому, когда у тебя утренний эфир, дневной эфир, ночной эфир – немудрено просто физически выбиться из сил. Но стоит сесть к микрофону, загореться лампочке – ты волей-неволей взбадриваешься и собираешься. Поэтому отчасти это волнение, отчасти это кураж, отчасти это внутренняя концентрация. Вот примерно такие чувства присутствуют до сих пор.

– Похоже на спорт в некотором роде.

– Конечно! Ну это же тоже вариант какого-то внутреннего состязания. Тоже ставишь перед собой цель: хочешь быть не хуже своих коллег и товарищей, не хуже самого себя в прошлом эфире, особенно, если он тебе вдруг удался. Точно так же переживаешь, когда что-то не удалось – как команда, которая проиграла. Кажется – отдал для победы всё. Как говорят: болельщики не будут ругать, если увидят, что ты выложился полностью. Тут тоже иногда думаешь – ну всё сделал, а не получилось. В общем, такого рода спортивные ощущения да, присущи этому делу.

– Задумывались над тем – чем вас привлекает спорт?

– Ну банально говорить – непредсказуемостью, остротой сюжета, эмоциями, переживаниями – это понятно. Спорт меня привлекает наглядностью. Я ведь пишу о политике и общественной жизни. А в этих областях очень легко людям навесить лапшу на уши, выдавая проигрыши за достижения, рассказывая о том, что наша страна пользуется каким-то невероятным авторитетом, что мы одерживаем победы и ещё что-то. Что сложно проверить. Как рассказали – так и есть. А спорт… Вот вышли наши одиннадцать ребят, если это футбол, или великолепная пятёрка и вратарь в хоккее. Вышли и сыграли. Если проиграли, вы же не можете сказать, что на самом деле выиграли. По крайней мере, в спортивной журналистике никто не знает таких попыток. Проиграли Америке, потом посчитали хоккеистов, вышедших пообщаться с прессой – выяснилось, что счёт равный. Бредятина! В спорте всё наглядно: или выиграли, или проиграли. Есть у вас полтора часа, в том же футболе, и за это время нужно всё сделать, всего достичь. Вы этого или достигли, или нет. Вот за эту наглядность я спорт очень люблю и уважаю.

– Есть ли люди, которыми вы восхищаетесь в спорте?

– Подростком очень любил Рината Дасаева. У нас дома была книга с его автографом – как-то он приходил к маме в редакцию на интервью. Я считал это своей личной реликвией – автограф Рината Дасаева на его книге. Очень гордился ею.

Всегда с большим интересом следил за Уэйном Гретцки. Насколько это было возможно в советское время. Он произвёл на меня потрясающее впечатление на Кубке Канады.

Был и остаюсь большим фанатом Арвидаса Сабониса. Если бы не его травма, он по величию был бы сопоставим с Майклом Джорданом.

Но с возрастом кумиров становится меньше, как и, в целом, юношеских восторгов. Ну а эти первые любови не ржавеют.

– Есть ли люди, которыми восхищаетесь в других сферах? Может быть, морально-нравственные ориентиры.

– Насчёт морально-нравственных я бы поостерёгся кого-нибудь называть. Потому что из наших современников, боюсь, что никто на сто процентов не отвечает каким-то морально-нравственным критериям. Это не значит, что они безнравственны. Кто-то вызывает в какой-то момент большую симпатию, кто-то меньшую. Это вообще одна из наших проблем, что таких людей нет.

А среди людей из относительно недавнего прошлого я являюсь большим поклонником Высоцкого. Как раз недавно на радио начал делать про него отдельную программу. О его творчестве, о его жизни. Я считаю, что это абсолютно гениальный человек. Моей маме довелось побывать на его спектаклях, и я расспросил её обо всём, что она могла мне рассказать на эту тему. Я ей искренне завидую, что она видела эти гениальные постановки Театра на Таганке.

А если не из морально-нравственного, то я большой поклонник музыки «Битлз». Однажды, совершенно случайно, услышал песню и как был, так и встал. Настолько она меня поразила.

– А какая песня?

– Я не могу сейчас вспомнить! Это было, как потом выяснилось, одно из их первых упоминаний в СССР. Была программа про Джона Леннона. Тогда ведь нельзя было говорить о музыке в чистом виде – говорили, что он борец за мир, против войны, «дайте миру шанс» – что-то такое. Зазвучала мелодия… Я потом пытался вспомнить, что за песня-то была! Но не смог. А позднее я был в пионерском лагере, приехал домой, кинулся к старшей сестре расспрашивать – что, как, чего. Она мне дала что-то послушать. И с тех пор я битломан с длинным стажем.

– Нет идеи придумать рубрику?

– А у нас на «Эхе» есть программа, которую очень много лет ведёт Володя Ильинский. Это целый отдельный ночной эфир. Как ему удаётся на протяжении вот уже четверти века рассказывать о группе, которой нет уже больше сорока лет, когда никто, никаких пластинок не записывал, естественно. Ему удаётся это делать очень интересно. Поэтому незачем залезать на чужое поле.

– А если говорить о вашем поле – быстро делаете свои «Реплики»?

– У меня просто нет выбора делать их медленнее. Ведь все журналисты живут в ритме редакции. Соответственно, в три часа у меня «летучка», а к шести текст должен быть не только написан, но и записан. И вот в этом временном промежутке, что называется – вынь, да положь. В принципе, получается недолго, потому что рука набита. А потом, хорошо или плохо – это уже другой вопрос, темы стали повторяться. Герои и события у нас одни и те же. Опять же – к сожалению или к счастью – не знаю. Не то, чтобы пишешь по шаблону – просто возникают похожие ассоциации. Иногда придумывать легче, иногда сложнее, но, в любом случае – всё достигается практикой и упражнением. То же самое говорю и своим студентам в Школе спортивной журналистики. Чем больше практики, тем, естественно, проще делать. Сами мысли начинают как-то правильно выстраиваться.

– Могли бы дать несколько советов начинающим журналистам?

– А это собственно и есть мой совет. Всегда ищите какую-то практику. Какой бы у нас ни был замечательный курс в Школе Рабинера и Шмурнова. Какие бы ни были у вас замечательные преподаватели, вроде нас – реальная практика, в реальной редакции вам ничего не заменит. В ней вы за две недели получите больше опыта, конкретного практического навыка, больше, чем на любых курсах и в школах. Мы просто вам помогаем в этом. А за две недели настоящей конкретной работы вы узнаете, как минимум, не меньше. Поэтому ищите то место, где вы можете что-то писать, сказать. Хоть какую-то бритулечку маленькую написать, но это будет ваша, настоящая работа, за которую вы потом получите настоящие деньги, что тоже приятно.