Галерея не сыгравших. Эрл Мэниголт. Козел forever! или Из ада – в легенды. Часть вторая
Как вспоминал сам Мэниголт, баскетбол снёс ему крышу в двенадцать лет – именно в этом возрасте он заболел им уже по-настоящему. И «заболел» здесь – это самое подходящее слово.
«Баскетбол (футбол, хоккей, волейбол, прыжки в длину-высоту, гимнастика, да любой другой вид спорта) был для него (неё) всем». Сколько раз мы это слышали в отношении какого-либо спортсмена! И в то же время вряд ли для кого-то будет секретом, что частенько эту фразу вставляют, по большей части, просто ради красного словца – потому, что очень уж красиво она звучит. Но только не в случае Эрла Мэниголта: для него в детстве баскетбол и впрямь был всем. Абсолютно всем: главной страстью, развлечением, увлечением, интересом, средством подзаработать немного денег, основным времяпрепровождением, отрадой… одним словом: всем.
В общем-то, в той или иной степени то же самое можно было бы сказать практически про любого кудесника с улиц. Пи Уи Кирклэнд, к примеру, говорил, что баскетбол был для него дороже всех подружек, вместе взятых – дороже вообще всего на свете. Едва ли не всё их свободное время проходило в парках или залах, где были игровые площадки. И если тот же Кирклэнд всё-таки много играл и за школьные команды, то его приятель Джо Разрушитель Хэммонд постигал баскетбольную науку именно на этих уличных площадках, на которых он почти что жил: после дождя шваброй разметал лужи, а зимой – разгребал лопатой снег, чтобы очистить себе хоть небольшой пятачок рядом со щитом и немного (или много) покидать мячик.
Так вот, наверное, Эрл опередил в этом плане всех. Пожалуй, ни для кого другого игра действительно не значила столько, сколько для него. Во всяком случае, на этих площадках он не только дневал, но много раз и ночевал - лишь бы погода для этого была достаточно тёплая. Те, кому приходилось глубокой ночью проходить через парк, рассказывали, что частенько натыкались там на парнишку, прикорнувшего где-нибудь в самом не подходящем для этого месте. И все уже знали: значит, Эрл задержался сегодня уж совсем допоздна, и возвращаться домой уже нет смысла – до утра осталось несколько часов, и с рассветом, чуть ли не с первыми лучами солнца, он снова вернётся в игру. А пока Эрл, наносившийся за целый день, отдыхает, дрыхнет без задних ног на какой-нибудь куче тряпья. Мяч – рядом с головой, в руке зажаты деньги, которые он вчера выиграл (весьма небольшие, надо сказать), да так крепко, что попробуй-ка их вырвать из кулака у мальчишки, даже у спящего – нипочём не получится! «Я делал тысячи бросков в день – со средней и с дальней, – вспоминал те дни Эрл. – Может, по пять тысяч в день – пока мог… К концу дня я уже ничего не в состоянии был сделать – у меня не оставалось сил руку поднять!»
Такая страсть легко объяснима. Просто у других всё-таки было в их обыденном существовании и что-то ещё. Скажем, люди, знававшие Вертолёта Ноуинса, вспоминают его, как глубоко верующего человека, который готов был разговаривать на соответствующие темы с желающими часами. Причём не просто болтать и обсуждать какие-нибудь отвлечённые вопросы, а вести настоящие философские диспуты – прямо ни дать ни взять доморощенный учёный-богослов. Хотя Герман, конечно, был в этом плане настоящей белой вороной. Подавляющее большинство остальных уличных гениев интересовали совсем другие вещи – сплошь приземлённые и насущные. Выросшие поголовно в атмосфере беспросветной бедности, почти что нищеты, они были озабочены тем, чтобы для начала хотя бы поесть вдоволь. Для этого нужны были деньги – вот они и искали разные пути, чтобы их достать. Эти поиски принимали множество форм; правда, все они, так или иначе, обычно сводились к криминалу – от довольно безобидного мухлежа при игре в крэпс (приносящего, тем не менее, огромные суммы) до настоящих ограблений. Джо Хэммонд просто мечтал разбогатеть, чего и достиг, став одним из самых известных гарлемских наркодилеров. Ричард Кирклэнд пошёл дальше: он уже в детстве задумывался о своей будущей семье, детях и хотел для них лучшей жизни – и в итоге Пи Уи превратился в одного из главных преступных авторитетов Гарлема, близко сойдясь с таким одиозным персонажем, как Фрэнк Лукас, который хвалил Рика за умение вести дела… Понятно, что такая деятельность рано или поздно приводила их на скамью подсудимых, а потом и за решётку, но сейчас разговор не о том. Повторюсь: просто я имею в виду, что круг их жизненных интересов не ограничивался игрой, они не зацикливались только и исключительно на ней. И, когда они говорят, что, мол, ничего не любили в этой вселенной так же, как баскетбол, – в этом можно усомниться, потому что любили они много чего.
А вот про Мэниголта сказать, что баскетбол был для него всем – это, в общем-то, даже и не совсем верно. Куда правильнее сформулировать по-другому: просто, кроме баскетбола, у него больше и в жизни-то ничего тогда не было.
Я не берусь судить, почему так произошло. Может быть, потому, что едва ли не все уличные корифеи были по жизни теми ещё раздолбаями, но даже на их общем фоне Эрл выделялся своим легкомыслием; может, потому, что он – чего уж греха таить – и впрямь был недостаточно развитой и зрелой личностью, взрослел позже всех своих ровесников и вообще не задумывался о том, что будет делать дальше, в будущем. Или, возможно, у него не было того прагматизма, как у Разрушителя и, уж тем более, Пи Уи, и ему достаточно было и того, что он имеет (хотя они с мисс Мэри в материальном плане жили ничуть не лучше остальных). А может, мальчуган никак не мог адаптироваться к нью-йоркской жизни – не знаю.
Ну, а ближе всего к истине, наверное, всё-таки то, что у него попросту не было другого выбора. Нет друзей, нет большой семьи – что ещё остаётся делать, куда податься? Только вплотную заняться баскетболом.
Так что факт остаётся фактом: Эрл становился самим собой, лишь когда выходил на площадку и получал мяч. Он словно открывал дверь в другой мир. В котором не было злых и унизительных шуточек одноклассников, не было плохих отметок в школе, не было бедности, не было всех этих земных забот; да, он, этот мир, конечно, тоже был неидеальным – но Эрл знал, что он сможет справиться здесь с любыми проблемами, что здесь, в парке или в зале, всё зависит только от него… А самое главное: Эрл впервые ощутил там себя человеком, кем-то значимым, он почувствовал, что вот тут-то он – на своём месте, равный среди равных, а весьма скоро станет и одним из первых: «Это было в пятом, а может, в шестом классе. Я имею в виду: я понял в то время, что могу стать, типа, хорошим баскетболистом. Я уже тогда видел: ни у кого больше нету таких ног, как у меня. В шестом классе я мог перепрыгивать через парней, которые были чуть ли не в два раза выше меня. Я шатался по всему Гарлему, смотрел на то, как играют старшие ребята, и мечтал, что в один прекрасный день тоже выйду на площадку. Это может показаться вам странным, но я грезил о том, как стану именно знаменитым уличным игроком, уличной легендой – я совсем не думал о том, чтобы стать профессионалом (эти слова Мэниголта – очередное подтверждение того, как смотрели боги Ракер-парка (смотри «Указатель имён») и других городских площадок на профи; им куда важнее было показать и зарекомендовать себя там, на асфальте, чем на паркете в какой-нибудь официальной лиге). Я мечтал привнести в игру что-то своё, особенное, чего никто до меня не делал, творить какие-то трюки, которые сводили бы всех с ума, которые никто себе даже и вообразить не мог…»
Он действительно относился к баскетболу очень капитально; ещё раз скажу: быть может, обстоятельнее всех своих приятелей-противников по городским площадкам. Об этом свидетельствует хотя бы то, что… ну, сказать, что Эрл использовал в тренировочном процессе то, что называется «научным подходом», будет, конечно, сильным преувеличением, но кое-что в этом роде он действительно применял. Во всяком случае, мне ни разу нигде не встречалось упоминание, чтобы другие – Кирклэнд, или Хэммонд, или Флай Уильямс, или Конни Хокинс, или кто-то ещё – занимались подобными штуками.
Я сейчас говорю о том, что Козёл где-то прочитал… хотя прочитал-то, конечно, вряд ли – с чтением у него едва ли не всю жизнь были бо-о-ольшие проблемы… наверное, просто услышал от кого-то, что, если долго носить на голеностопах какие-нибудь утяжелители, это здорово закачает ноги и увеличит высоту прыжка. Тогда Эрл раздобыл (а может – и сам сделал) что-то вроде таких вот ножных манжет-браслетов со специальными гнёздами, куда можно было вставлять грузы (опять же, конечно, далеко не профессиональные, а простые железяки, найденные где-нибудь на свалке и подходящие по размеру). Когда действительно много походишь вот так, это превращается в то ещё удовольствие (не верите – попробуйте сами). Тем не менее, говорят, что он таскал эти утяжелители повсюду, постепенно всё увеличивая и увеличивая вес и расставаясь с ними, только когда выходил на игру. А значит, для него это было не просто баловством – побегал-попрыгал полчасика и забросил куда-нибудь в пыльный угол, чтобы глаза их больше не видели. Нет, это стало для Эрла чем-то очень значимым, он, выходит, верил, что это принесёт ему пользу, поможет стать сильнее и лучше, как игроку. Если ребёнок не хочет чего-то делать, потому что не видит в этом смысла – поди-ка, заставь его; для многих детей в таких ситуациях бессильны и тренеры, и родители – не хочу делать, а значит, и не буду, и всё тут. А вот над Козлом никто не стоял, никто его не понукал – он занимался этим сам. Получается, что он воспринимал своё увлечение баскетболом очень серьёзно…
Кстати, согласно последним исследованиям, данный тренаж, по большей части, бесполезен – по крайней мере, если говорить о его влиянии на прыжок, который выше от работы с утяжелителями никак не становится. Отсюда можно сделать вывод, что такие чудесные ноги-пружины Козёл получил от природы. Но эти самые железки на ногах, кажется, и впрямь всё же давали какой-то эффект – пусть и чисто психологический: «Когда я снимал эти хреновины и выходил на площадку перед матчем, то чувствовал такую лёгкость в ногах, что думал: вот сейчас оттолкнусь посильнее – и полечу!» Герман Вертолёт и Попрыгунчик Джексон были главными прыгунами-летунами-шоуменами в Ракере. Пока не появился Эрл Мэниголт, который присоединился к ним и составил достойную конкуренцию. Уилт говорил, что единственным человеком в парках, который «чисто», «лицо в лицо» забивал через него сверху, был Джеки Джексон. Многие утверждали, что то же самое делал и Мэниголт…
Возможно, дело в этом ощущении собственной невесомости, возможно, ещё в чём-нибудь, но Козёл ещё мальчишкой стал тем, кем и мечтал стать: парнем, который делал в игре что-то абсолютно новое, нечто уникальное, от чего все вокруг сходили с ума… Джин Уильямс, который был наряду с Ракером (смотри «Указатель имён») одним из соучредителей летнего турнира – ещё когда Холкомб делал только первые шаги – говорит, что был потрясён, увидев Мэниголта на площадке: «То, что он делал, казалось просто невероятным для человека его роста. В его возможностях было что-то удивительное, таинственное, мистическое… Я знаю, что говорю – я сам выходил против него несколько раз. Он играл так, словно на самом деле в нём никак не меньше 205-и см. Я бы назвал это футуризмом – взглядом в будущее баскетбола. Мэниголт выпрыгивал по грудь над кольцом и застывал на этой высоте. Этот фантастический прыжок помогал ему показывать то, чего люди никогда раньше не видели. В этом с ним никто не мог конкурировать. Многие считали его лучшим в то время. Великий прыгун, которого невозможно остановить, когда он идёт к кольцу. Уникальный парень, абсолютно уникальный, единственный в своём роде – во всяком случае, я больше так и не увидел кого-то, похожего на него. С ростом разыгрывающего – причём далеко не самого высокого разыгрывающего – он постоянно переигрывал на подборах мощных форвардов и центровых. Да, насколько я знаю, в школьных командах его часто и ставили на позицию 4-о номера. Внешне он и близко не казался атлетом, но, когда кто-то говорит «силовой проход», первое, что я вспоминаю – как Эрл рвётся к кольцу. А его блок-шоты? Вы даже представить себе не можете, с какой лёгкостью он накрывал ребят на голову-полторы выше него самого – просто штамповал эти блоки направо-налево. Он ставил этих «горшков» не меньше, чем какой-нибудь хороший центровой. Он был игроком вне времени, все, кто видел Эрла, благодарны ему за игру, и он навсегда останется легендой – для всех, особенно – для гарлемских детей».
Это были как раз те дни, когда по городу разносились будоражащие умы болельщиков слухи о появлении некоего устрашающего данкера, который учится в старшей школе «Пауэр Мемориал» на Манхэттене, кстати, уже прекратившей существование (это, естественно, Лью Алсиндор создавал себе имя и начинал свой славный путь) – а Мэниголт уже зарекомендовал себя настоящей звездой, с двенадцати лет войдя в состав команды тоже старшей школы «Бенджамин Франклин», являвшей собой грозную силу в Общественной Школьной Спортивной лиге. Примерно тогда они и познакомились и достаточно поиграли и в одной команде, и друг против друга.
Лью Алсиндор – капитан баскетбольной команды школы, президент класса... На язык так и просится: «Студентка, комсомолка, спортсменка...» В общем, «пионер – всем ребятам пример». Заметьте – говорю безо всякой иронии, на полном серьёзе. Эрл всем этим похвалиться не мог – не считая баскетбола, он ходил в худших учениках школы. Да и вообще сомневаюсь, чтобы у него были похожие фотографии...
– Мы встречались с Эрлом – это обычно происходило по субботам, утром, – вспоминает Карим, сидя в кресле в своём калифорнийском особняке. – Это было во времена моей юности – в 60-е годы в Нью-Йорке. Ну, вообще говоря, мы действительно часто играли в баскетбол в парках трое-на-трое. Да и не только в парках – где угодно, лишь бы кольца были. И могу вам сказать, что это были реально хорошие, тяжёлые и жёсткие игры. Мы часто ездили с ним в Квинс, в Бронкс – мы искали по городу самых лучших игроков, чтобы сразиться с ними. Ну, Эрл, конечно, по большей части был таким… ну, уличным игроком – особенно если сравнивать его со мной. А ребята, которые представляют такой тип игроков, никогда не получают широкого признания публики – такого, например, какое было у меня, когда я учился в школе. Но те, кто по-настоящему глубоко понимал баскетбол и разбирался в нём, знали: Эрл умеет играть. Видите ли, в то время было не так уж много людей в баскетболе, которые могли показать то, что показывал Эрл. Он был невероятно быстр, проворен. Он открыл много всяких новинок, движений с мячом в воздухе. Баскетбол был для него главным и единственным средством самовыражения. Если сравнивать его с кем-то, то Эрла мне всегда очень напоминал Дэвид Томпсон: и тот, и другой могли просто взорваться, взлетев над кольцом.
Ну, Кариму, конечно, виднее, но, откровенно говоря, с этим его утверждением можно поспорить: кто из них был в те годы, о которых идёт речь, популярнее в городе – это ещё большой вопрос. Эрл был настоящим королём своего поколения уличных игроков и кумиром для тех, кто пришёл после. Мэниголт со своим ростом 185 см с лёгкостью прыгал выше 205-см парней и сразу выделялся в игре своей едва ли не безрассудной смелостью и вообще – влиянием, которое он оказывал на происходящее на площадке. Оно было таково, что и зрители, и соперники частенько испытывали такое чувство, словно их оглушили. Его творческий подход к баскетболу (а в парке другого и быть не могло), прыгучесть, лежавшая где-то за гранью возможного – всё это делало его просто классическим образчиком уличного игрока.
– Ага, я помню эти дни, – ностальгически говорил сам Мэниголт, затягиваясь сигаретой. – Мы вытаскивали Абдул-Джаббара из дома, потому что раньше он обычно играл только в своих районах. Мы заваливались к нему, долбили в дверь и начинали орать, типа: «Лью, давай, давай, выходи! Поехали, надерём задницу Бронксу! Пошли, побьём бруклинских!» Ну, тут слава о нём начала расходиться по всему городу, меня тоже знали, так что мы могли с ним заявиться в Риис-парк в Квинсе и вызвать на игру Конни Хокинса там, или Джеки Джексона, других ребят, которые уже давно были настоящими звёздами в Нью-Йорке. В общем, мы поднимали себе репутацию, играя с такими парнями.
Есть такое достаточно редко используемое слово «оригинатор». Это, коротко говоря, человек, который открыл что-то новое, но не стал оформлять на это новое патент. Иногда под оригинатором понимают кого-то, кого не интересуют какие-либо материальные результаты его деятельности в виде гонораров и премий – он делает это бескорыстно, потому, что ему это очень нравится, он испытывает от этого удовольствие. Есть и ещё одна трактовка: оригинатор – это эдакий полубезумный учёный, который занимается изобретательством просто потому, что без этого не может, таким уж он родился, и его не беспокоит, что его изобретения получаются такими же тупыми и никому не нужными, как и он сам; главное для него – что они есть.
Так вот, Эрл был как раз таким оригинатором, и подходил под все эти три определения. Он одним из первых или и вовсе первым ввёл в практику и популяризировал несколько новых данков. Естественно, никаких патентов на такие штуки никто не выдаёт. Но, даже если бы и выдавали, мало кто мог тогда ими воспользоваться – потому что очень немногие были в состоянии повторить вслед за Козлом его броски. Ну, и делал он всё это исключительно из любви к искусству. Изобретения того же Пи Уи Кирклэнда – кроссовер, спин-мув и другие – при всей своей внешней броскости имели, тем не менее, сугубо прикладное и практическое применение, и будут широко использоваться в игре столько, сколько будет существовать сам баскетбол в его современном виде. А вот о трюках Эрла далеко не всегда можно было сказать то же самое. Например, что толку в серьёзной игре от «двойного данка» – его главной фишки (даже если допустить, что он и впрямь его делал? Хотя как раз в это-то можно поверить...) Или другой пример…
Одну штуку он пытался провернуть снова и снова, это стало для него идеей-фикс – и он до самой смерти жалел, что так и не преуспел в этом. Он поставил себе цель – забить сверху и после этого усесться прямо на корзине.
Уже когда ему было за пятьдесят, Козёл всё никак не мог успокоиться и вспоминал: «Я пробовал сделать это так много раз – и я почти сделал! Я, блин, почти сделал это! Но моя долбаная спина не выдерживала – она болела, не переставая, болела всё сильнее и сильнее. Эта задумка пришла мне в голову, потому что я заметил: несколько раз, когда я выпрыгивал, чтобы забить данк, и зависал рядом с кольцом – я высовывался над ним, считай, по пояс. Ну, и вот я начал пытаться продолжить свой полёт ещё немного – дальше, прямо на обруч. Но мои мышцы при этом так охренительно напрягались, что в конце концов я бросил эту затею…» Обычно в этом месте Козёл делал паузу и задумывался – возможно, возвращаясь в те дни. Он смотрел куда-то в сторону, а потом неожиданно громко заканчивал своим прокуренным глухим голосом: «Б…ь!» При этом на лице у него была редкая улыбка, но вот в этих словах слышалась такая обида, что все в очередной раз понимали: для него действительно по каким-то причинам очень важно было тогда проделать это – впрочем, и стимул-то ясен: просто ради интереса, потому что никто и никогда не вытворял такого до него; и он до сих пор переживает, что так и не получилось – а ведь он был так близок к цели (ну, во всяком случае, сам Эрл в это искренне верил)!
Так и вертится в голове вопрос: ну, а зачем это, собственно говоря, нужно? Что, разве за это дают какие-то дополнительные, бонусные очки? Но ни самого Козла, ни болельщиков в парке подобные вещи вообще не беспокоили.
Потому что Мэниголт, помимо оригинаторства, был в высшей степени наделён ещё одним качеством – быть может, наиболее ценным для тех, кто приходил посмотреть матчи на городских площадках; я бы назвал его магнетизмом. Действительно, было в стиле Козла и ещё нескольких ему подобных что-то такое, что-то сродни массовому гипнозу, когда он, устраивая свои шоу, вводил толпы в транс, и люди забывали на те час-полтора-два, что шла игра, обо всех своих проблемах, обо всём на свете, и полностью погружались в происходящее…
В англоязычном спортивном сленге, особенно – в американском, нередко используется словосочетание «электрический игрок». Под этим подразумевается человек, который постоянно играет на таком кураже, с такими страстью и самоотверженностью, словно перед выходом на площадку всякий раз глотает какого-нибудь неземного допинга, да ещё и периодически выкидывает настолько эффектные фортели, что этот непрекращающийся драйв сразу же передаётся всем, кто это видит, электризует их, словно заряд тока, и заставляет чуть ли не на ушах стоять. Говорят, что электризовать публику так, как Козёл, больше никто не умел. Вспоминает Эрни Моррис, завсегдатай битв в Ракере, которому повезло увидеть собственными глазами практически всех его главных героев: «В парк приходили и играли великие ребята. Величайшие. Там были Уилт, Конни, Карим… Но никто не мог создать такой атмосферы, как Эрл. Были, пожалуй, парни, которые подошли к нему очень близко в этом плане – Герман Вертолёт, Джо Разрушитель или Джулиус – но всё это было не совсем то. Никто, кроме него, не мог заставить нас пережить те же ощущения. Когда мы сидели в парке на трибунах, Эрл держал нас всех на кончиках своих пальцев…»
Рассказывают, что, когда Эрлу было тринадцать, при росте 165 см он был способен далеко не только доставать в прыжке пальцами до кольца; нет, он уже заколачивал данк двумя мячами сразу – по одному в каждой руке (но это не тот самый полулегендарный «двойной данк» – главная фишка Мэниголта; его очередь ещё придёт). Правда, мячи были не баскетбольными, а волейбольными. И ещё говорят, что уже тогда он прыгал гораздо выше тех, кто был в два раза старше. Учась в средней школе, в одном из матчей он набрал 52 очка, установив общегородской рекорд для школьников Нью-Йорка. И скоро он добился своего: Эрл стал… ну, наверное, лучше всего будет сказать: стал одним из самых востребованных, популярных и модных игроков на уличных площадках во всём Большом яблоке. Произошло это, как и с другими настоящими легендами улиц, очень рано. В шестнадцать лет он символически подтвердил свой высокий статус и окончательно закрепился в числе лучших игроков Нью-Йорка, приняв участие в неофициальном общегородском турнире всех звёзд, проводившемся 4-о июля, в День независимости, в Риис-Бич, в Квинсе. После его сокрушительных данков толпа зрителей просто сошла с ума (о чём и мечтал Эрл) и готова была чествовать Козла, чуть ли не пав перед ним ниц, а шоу, которое он там устроил, вспоминали ещё много десятилетий – и в Гарлеме, и по всему остальному Нью-Йорку. Особенно впечатлил всех один его знаковый прыжок-полёт – когда он взмыл в воздух, спланировал сразу и над Лью Алсинором, и над Конни Хокинсом и мощно вонзил мяч в кольцо сверху. Я уже упоминал во вступлении, что многие эпизоды, связанные с Козлом, здорово смахивают на сказки. Я бы, может, и хотел исследовать хоть какие-то из этих историй на предмет их достоверности – но это просто невозможно было бы сделать за сроком давности (как я говорил в повествовании о Джо Хэммонде, саги об уличных легендах тех лет балансируют на тонкой грани между реальностью и сказкой, и с высоты сегодняшнего дня нам невозможно определить, где действительность переходит в вымысел – и обратно. Мифы – это неотъемлемая составляющая образа виртуозов Ракера и других площадок. И турниры в парках тоже лежат где-то между реальностью и мифологией – настолько они овеяны легендами. Просто городские площадки – это само по себе место, где такие понятия, как «история» и «мифология», неразрывно связаны друг с другом и идут рука об руку; и в этом, по-моему, их своеобразная прелесть). Так что пусть читатель не обвиняет автора в том, что тот беззастенчиво вешает ему лапшу на уши. Скажу лишь, что в том же Гарлеме обо всех этих подвигах Мэниголта вспоминают и по сей день, эти рассказы имеют место быть, они до сих пор ходят среди местных жителей и передаются из уст в уста (конечно, гораздо реже, чем раньше, но, если сильно повезёт, можно услышать кое-что и сегодня); а там уж каждый волен решать для себя сам, во что ещё можно поверить, а что выглядит полной небылицей.
Но, кстати, если говорить именно о том полёте Мэниголта, то он-то как раз действительно случился, в этом можно не сомневаться – хотя бы потому, что о нём помнит и сам Карим. Эрл со своей стороны подтверждал, что так оно всё и было: «Да уж, блин, я помню тот день, и тот данк. И ещё помню, как после него Лью замер на месте, долго качал головой, а потом наконец говорит: «Слушай, это было ох…льно!»
Как-то спросили о той игре и Карима, и он ответил: «Ну, что я могу вам сказать сейчас, спустя столько лет? Это было… невероятно! У него было много навыков – как раз таких, как у Майкла Джордана».
«Знаете, как называл меня тогда Карим? – вспоминал о лучшем времени своей жизни Козёл. – Он мне говорил: «Ну ты, Ходячий Памятник!» А я прозвал его «Богом». Ну, потому что он, типа, им и был на баскетбольной площадке!»
Когда мы были молодыми... Ретро-минутка из 60-х: Лью Алсиндор на площадке Ракер-парка.
Про таких, как Мэниголт, принято говорить: «играет сердцем». Все эти невероятные экзерсисы и трюки, которые он раз за разом выкидывал на площадке, зарождались где-то там – там, где страсть и творчество смешиваются воедино. Да его стиль и был живым воплощением страсти. Когда Козёл входил в игру, даже лицо менялось – привычная мрачность куда-то исчезала, уступая место одержимости и одухотворённости, ни больше ни меньше. Наверное, такой взгляд появляется у поэтов или художников, когда на них снисходит вдохновение; Эрл в эти минуты словно снимал маску и обретал самого себя – подлинного. Есть такие заезженные понятия, как «чувство стиля», «чувство вкуса», «чувство прекрасного» – и так далее. Так вот, люди, знавшие его тогда, видят причины такого отношения к игре со стороны Козла всё в том же – в том, что в детстве Мэниголт был одиноким мечтателем, и это, казалось, обостряло на площадке его чувство красоты – баскетбольной красоты, конечно же; только там его фантазии становились материальными и обретали форму сумасшедших данков, полётов на грани реальности и всего такого прочего. Сам Эрл, правда, формулировал своё восприятие игры в те годы в не очень-то возвышенных фразах: «Я жрал, я срал, и я трахался с баскетболом. Вот и всё, что было для меня важным тогда». Именно так. Грубовато, скажете? Не спорю. Но вряд ли стоит сильно порицать Козла за то, что он выражал эти мысли далеко не в самом благопристойном виде (зато, если уж на то пошло, он делал это весьма точно и по-своему даже образно). Просто в то же самое время за пределами площадки он оставался всё тем же необщительным, изолированным и оторванным от общества ровесников парнем. И в той же степени – неграмотным и неразвитым. Нет, Козёл не умел гладко и красиво разговаривать, и так этому никогда и не научился – и тут уж ничего не поделаешь. Все красивые вещи он творил на площадке – и только там. Не зря много лет спустя Мэниголт рассказывал, что, даже когда он бухал какое-нибудь самое дешёвое пойло прямо из бутылки, или загонял иглу себе в вену, он продолжал думать об игре, жить игрой… И это – не просто громкие слова; я, конечно, не уверен, что они на все сто процентов – правда, но и не пустой трёп (ниже я ещё приведу тому доказательство).
Один человек, имя которого ни вам, ни мне ровным счётом ничего не скажет, простой болельщик, много на что насмотревшийся, начиная с самых истоков этой игры, влюбившийся в баскетбол сразу же, чуть ли не с того дня, когда доктор Нейсмит его придумал – так говорил о Мэниголте: «Я видел Нэта Холмана на рубеже веков (Нэт Холман входит в список наиболее важных фигур в летописи баскетбола; был одним из первых, кто стал заниматься баскетболом действительно профессионально; Холман был предтечей тех, кого сегодня мы называем «суперзвёздами» – насколько это слово вообще применимо в реалиях начала 20-о века. Вклад Холмана в игру невозможно переоценить (не зря одно из самых известных прозвищ Нэта – «Мистер Баскетбол»): наряду с тем, что он выступил в качестве едва ли не главного популяризатора баскетбола на начальном этапе, когда тот переживал период становления, как вид спорта, Нэт явился и одним из наиболее значимых новаторов в истории, во многом представ прототипом для игроков следующих поколений и задав в чём-то эпохальные ориентиры для дальнейшего развития игры. И это – только если говорить о Холмане-игроке; его тренерская деятельность, пожалуй, будет ещё более ценна… Вообще, терпеть не могу этого: упоминать о людях вроде Холмана вот так – в паре-другой сухих книжных предложений, словно взятых откуда-нибудь из энциклопедии; это значит – проявлять к ним элементарное неуважение, говорить о них нужно совсем по-другому. Ну, да ладно… Кстати, тут рассказчику, пожалуй, немного изменяет память – всё-таки Нэту на рубеже веков было всего-то четыре года). А потом, спустя несколько десятилетий, я увидел на площадке Эрла Мэниголта. И я сразу же вспомнил Холмана. Тот менял саму игру – и Эрл делал то же самое. Понимаете, он совершал эти свои трюки так же вдохновенно… Помню, о чём я подумал в тот момент: в один прекрасный день это может произвести настоящую революцию в игре – как Холман в своё время. Потому что своим стилем, своей манерой Мэниголт делал и ещё кое-что очень важное: люди начинали видеть игру совсем другими глазами, воспринимать её по-новому – и им уже не хотелось смотреть старый баскетбол (ну да, та самая революция конца 60-х-начала 70-х, о которой я рассказывал в истории Джо Хэммонда)».
Ретро-минутка из 20-х: Нэт Холман.
Батч Перселл (смотри «Указатель имён») вспоминает: «Мы все к нему привязывались: «Эрл, Эрл, давай, покажи, что ты умеешь, ну, покажи!» А он нам: «Да ладно вам, ребят… Ну, хорош уже – мне неохота…» А мы – опять к нему: «Ну, давай, давай, хватит ломаться, давай-давай-давай, покажи-покажи-покажи!» Ну, и он встаёт прямо под кольцом, с места прыгает вверх – и долбит мяч в корзину двумя руками. Мы все такие: «Ну, ни хрена себе!» Он был невысоким, совсем невысоким парнем – но всё время лез под кольцо. Однажды ребята разошлись во время игры – и сваливали его там на асфальт три раза подряд. Это был единственный способ удержать Эрла – сбить его ещё до того, как он оторвался от земли. Он прыгал, выпрямлялся, вытягивался в воздухе – и все понимали: вот это реально высоко! Большинству людей его роста просто не дано делать ничего такого, но он прыгал, как… ну, если вы видели соревнования по фрисби – он прыгал точно так же, как эти собаки за тарелочками. Ну, тут весь собравшийся народ просто с ума сошёл – они швыряли на площадку всё, что только под руку попадётся; всю закидали из-за того, что так обходятся с нашим Козлом! Игру пришлось останавливать на пять минут, чтобы разгрести и убрать всё это. Один из самых крутых данкеров, которых я видел…»
В парках многие зарабатывали себе репутацию, выполняя какие-то доселе невиданные трюки, изобретая что-то новое. Джеки Джексон, к примеру, положил начало одному из самых известных и расхожих баскетбольных мифов – о том, что есть люди, которые способны в прыжке достать монетку в четверть доллара, положенную на верхнюю кромку щита. А, скажем, Вилли Холл, лидер университета Сент-Джона на рубеже 50-60-х годов, считается человеком, который ввёл в парках в обиход следующую привычку: играя в защите, он выпрыгивал и, вместо того, чтобы просто заблокировать бросок оппонента, старался со страшной силой долбануть по мячу так, чтобы тот ударился о щит и отлетел куда подальше. После этого действа вся конструкция ходила ходуном ещё несколько секунд, ну, а уж если Вилли был сегодня особенно в духе – случалось, и винты из креплений на землю сыпались. Стоит ли говорить, как такие вещи встречала публика на трибунах… Другие великие прыгуны славились тем, что в парках называли липучкой – они зависали в высоченном вертикальном полёте, выставляли руку и на мгновение просто «прибивали» мяч к щиту, застыв при этом в триумфальной позе, прежде чем опуститься вниз. Были и такие, кому прыжка хватало не просто для того, чтобы накрыть или «приклеить» к щиту мяч после броска соперника; они успевали плотно прижать мяч к его руке на какие-то секунды, стократно умножая позор противника, тщетно пытавшегося всё-таки произвести бросок, и «придавить» оппонента к земле. Такое издевательство было известно, как гвоздь (особенно любил делать «гвозди» Чемберлен). Но главным смаком, самым цимесом было взмыть в воздух вместе с атакующим игроком, вырвать мяч из его руки и, не опускаясь, сильно швырнуть его обратно – так, чтобы тот для пущего эффекта отскочил от бедолаги чуть ли не на трибуны. Унизительнее этого ничего быть не могло…
Но, наверное, никто из уличных гениев не выкидывал таких кунштюков на площадке – и в таких количествах – как Козёл. Его импровизационная акробатика опьяняла зрителей. До сих пор лица ветеранов битв на гарлемских уличных площадках или их свидетелей загораются, когда разговор заходит о Мэниголте. Эрл делал все эти вышеописанные вещи – и всяческие другие. Он мог… о, он много чего мог! Он заимствовал, что-то подсматривая у Джеки Джексона, что-то – у Конни Хокинса, впитывал этот опыт, как губка, что-то придумывал сам, потом смешивал всё это, словно острые и ароматные специи, тренировался до самозабвения, до боли и ломоты во всех связках и суставах – и в результате на выходе появился один из самых захватывающих игровых стилей, которые когда-либо видели болельщики в Гарлеме.
В своё время самым лакомым зрелищем для них были дуэли между Чемберленом и Хокинсом – хотя Уилт был выше Конни больше, чем на 10 см. Но, как ни странно слышать такое сегодня, был человек, от игры которого у гарлемцев захватывало дух даже сильнее. Речь идёт о Джеки Попрыгунчике Джексоне. Я уже упоминал о нём только что, и ещё вернусь к Джеки потом, а пока скажу лишь следующее. Будучи ниже двух метров (в разных источниках его рост варьируется от 194-х до 196-и см), Попрыгунчик, учась в университете Вирджинии, собирал по 20 подборов в среднем за игру, а убегая в быстрые прорывы, заколачивал данки, перепрыгивая через защищающихся игроков – так, как сделал это Картер через Фредерика Вайса. Возвращаясь на каникулы в Нью-Йорк, он присоединялся к команде «Все звёзды Бруклина», в состав которой входили Конни Хокинс, с которым Джеки дружил с детства, и другая будущая звезда НБА и член Зала славы – Уолт Беллами. О Джексоне тоже ходит тьма баек, но в его случае многие из них можно считать в большей или меньшей степени подлинными – хотя бы потому, что их рассказывают не только простые болельщики, но и те, для кого баскетбол представляет профессиональный интерес. А также потому, что Джексон был… хотя – почему был? Попрыгунчик жив, и дай Бог ему здоровья и дальше – так вот, Джексон – это феномен. Абсолютный феномен. Могу повторить только то, что уже говорил в «просто истории» о Джо Хэммонде: лучше всего Попрыгунчика характеризует тот факт, что «SLAM Magazine» в рейтинге лучших мастеров-данкеров в истории поставил его, игравшего так давно, на 5-е место – сразу вслед за Ирвингом, Уилкинсом, Джорданом и Картером. Я сразу же обратил внимание на то, какую высокую позицию отвёл ему «SLAM». В очередной раз скажу, что не люблю все эти рейтинги – слишком это субъективная штука, у каждого в голове свой собственный рейтинг на любую тему и по любому вопросу. Тем не менее, к некоторым из них я отношусь... ну, не то, чтобы с уважением и полным доверием, а просто, скажем так, с интересом. Те, что составляет «SLAM», как раз из таких. Так что, когда я всё это переварил, то поразился уже по-настоящему. Человек в 50-е годы показывал такие сумасшедшие вещи, что опередил и Дэвида Томпсона, и Дэррила Докинса, и Кемпа, и всю «Слэма-Джему», и много-много, кого ещё. Это действительно потрясающе… То, что делал Джексон, поднимаясь в воздух, представляло собой что-то среднее между прыжком и левитацией; он умел зависать, застывать рядом с корзиной куда дольше, чем его современники. Все, кто видел Джеки в деле (и снова я имею в виду прежде всего специалистов, а не простых зрителей), дружно называли его самым великим прыгуном своего времени, ставя Джексона в этом плане выше того же Чемберлена – и всех остальных.
Мэниголта и Джексона роднит между собой и следующее. В 62-м «Сан-Франциско Уорриорз» выбрали Джеки на драфте, но в НБА он не попал, подписав контракт с «Гарлем Глобтроттерс». И, возможно, дело здесь не в том, что он просто хотел уйти от проблем на расовой почве, с которыми в те дни неизбежно сталкивались все чернокожие игроки в лиге. Очень может быть, что при принятии решения сыграло свою роль то, что Попрыгунчика в игре привлекала не только и не столько бескомпромиссная борьба за результат, сколько возможность устроить шоу одного человека – на что он был великим искусником. Он был в большей степени именно циркачом, нежели амбициозным игроком. И то же самое во многом относится и к Козлу – они оба устраивали на площадке цирковые представления чистой воды. И даже их специализацию можно определить безо всякого труда: гимнасты, воздушные акробаты. У очевидцев возникало от игры Эрла ощущение соприкосновения с чем-то нереальным, он творил, возможно, самую волшебную сказку, которая когда-либо рождалась на площадке между двумя кольцами. Но очень часто это было именно цирком. Кажется, что в нём была заложена некая внутренняя потребность в постоянном движении – как будто от этой активности зависит сама твоя жизнь – сочетавшаяся с желанием выкинуть что-то экстравагантное. Недаром уже упоминавшийся в начале материала редактор «SLAM Magazine» Расс Бенгтсон так говорил о Мэниголте: «В Козле и было-то всего лишь 185 см, но он, как и Попрыгунчик Джеки Джексон до него, как и Попрыгунчик Арти Грин после него, сделал себе имя в воздухе (Арти – ещё один великий прыгун, и ещё один Мэниголт (а фамилия Козла уже давно стала нарицательной для уличных асов, убивших свой талант); Грин тоже подавал немалые надежды, играя за команду «Маркетта», но связался с наркотиками). Когда вы заводите речь о Мэниголте, забудьте о таких вещах, как паркет, асфальт, бетон, земля, любой другой тип поверхности – его стихией был воздух. Только воздух – и ничего другого».
Вот эта фотография гуляет по интернету с подписью «Уникальное фото легенды уличного баскетбола Эрла Козла Мэниголта в Ракер-парке». Я читателей в заблуждение вводить не люблю, поэтому сразу оговорюсь: лично у меня нет никакой уверенности, что здесь мы наблюдаем именно Эрла (например, мне приходилось видеть фотографию, на которой Ред Ауэрбах на скамейке запасных давал ценные указания одному из первых афро-американцев в НБА Чаку Куперу – так там Купера по непонятным причинам тоже окрестили «Мэниголтом»). Да и, насколько можно судить, сделана эта фотография уже в конце 60-х, или, скорее, в начале 70-х, когда Мэниголт выходил на площадку лишь эпизодически-символически. Но, как я сетовал в истории о Джо Хэммонде, когда герои твоего материала – такие люди, то самое сложное в работе – это поиск фотографий. Вот с Джаббаром – с тем, конечно, никаких проблем. Но ведь глупо же писать о ком-то одном – и всё время при этом вставлять изображения других людей. Так что будем довольствоваться тем, что есть. Если здесь и нет Мэниголта – что ж, напряжём фантазию и представим, что он тут всё-таки присутствует...
Сам Эрл говорил о своём стиле так:
– Я умел играть в воздухе – ещё как умел! – но и на земле играл не хуже. А в то время мало кто мог делать и то, и другое. А уж маленьких ребят, которые могли летать, заколачивать данки через парней ростом 205-210 см, а потом блокировать их броски на своём щите, и вовсе почти не было. Может, я был вообще первым в этом смысле. Наверное, поэтому я и стал таким популярным. Да, пожалуй, я был первым парнем среди защитников, который перевёл игру в воздух. Ага, я поднял её – от слабых и хилых лэй-апов, которые бросали «малыши», до по-настоящему силовых данков. Я забивал через Абдул-Джаббара, Конни Хокинса, Уиллиса Рида (многие действительно вспоминают, что Козёл, помимо данков через всех этих мастодонтов, ещё и ставил им зубодробительные блоки, а кое-кто из них даже попадал под «гвоздь» от Мэниголта).
Рассказывает Чарли Йелвертон (в начале 70-х – лидер команды Фордхэмского университета, обладатель «приза Хэггерти» – награды, вручаемой лучшему игроку баскетбольного чемпионата США среди студентов университетских команд метрополии Нью-Йорка первого дивизиона NCAA, участвующих в Национальном пригласительном турнире (NIT); провёл один сезон в «Портленде», после чего уехал в Европу, где и стал звездой): «Я учился во втором классе, а Эрл – в пятом. Ну, в то время я был просто парнем, каких много. Я проводил всё время на улице, и, конечно, как и все уличные дети, постоянно играл в баскетбол. Но я делал это, в основном, потому, что просто больше нечем было заняться. Так что я не испытывал какого-то особого энтузиазма в отношении баскетбола. А однажды как-то так случилось, что совсем рядом с моим домом на 112-й улице организовали матч, и многие из сильнейших игроков, которых все мы знали, в нём участвовали, и Эрл тоже пришёл поиграть. Ну, я никогда и подумать не мог, что можно вытворять что-то подобное. До той игры я не понимал, чем может быть Баскетбол. В общем-то, все, кто играл в том матче, делали что-то особенное: ну, там, вели мяч на сумасшедшей скорости, блокировали, делали потрясающие передачи – и всё такое. Вот сколько себя помню – для меня существует только одна игра, которую можно было бы сравнить с той безумной уличной гонкой, одна за всю жизнь (нужно, конечно, отметить, что в тот момент Йелвертон был ещё совсем молодым парнем, и видел не так уж много игр): последний матч между «Никс» и «Лейкерс» (Чарли имеет в виду один из матчей сезона 68-69). Но, даже глядя на всех этих звёзд, ни у кого не вызывало сомнений, кто здесь самый лучший, сильнейший. Проходы, передачи, броски, полёты в воздухе – Эрл оставил всех остальных далеко позади. Никто не мог сделать всё это так, как делал Эрл. Я не знаю, что меня поразило больше: его данки или то, как он блокировал ребят, которые были выше него на 20-25 см. Я вот сейчас вам об этом рассказываю, и это, может, и не производит особого впечатления, но, послушайте, когда видишь всё это своими глазами, прямо перед собой – то это просто потрясает тебя».
В те счастливые для Мэниголта годы (1962-63-й) команда «Франклина» представляла собой прямо-таки звёздную россыпь. Ребята нередко собирались и вне школьных турниров – чтобы устроить зрелище для народа в Ракере. Там к Эрлу присоединялся, например, Лэрри Ньюболд – 196-см защитник, который через несколько лет станет звездой Лонг-Айлендского университета и дважды подряд, в сезонах 66-67 и 67-68, попадёт во вторую команду All-Americans второго дивизиона NCAA. И пусть второй дивизион – это, конечно, совсем не первый, но и там свои звёзды были. Скажем, в том же 67-м году в его первую команду вошли такие люди, как Уолт Фрейзер и Эрл Монро (и, между прочим, господин Фил Джексон собственной персоной). А в 68-м Ньюболда выберет на драфте «Детройт» под общим 84-м номером – но в НБА он так и не сыграет ни одной минуты. Следующим в их компании был Вилли Мэнгам. Этот паренёк считался одним из лучших прыгунов в Общественной Школьной Спортивной лиге – он взлетал в небо, словно ракета, и благодаря этому прослыл в парках Нью-Йорка настоящим людоедом на щитах – несмотря на свои всего лишь 190 см. И ещё был Обри Мэттьюз – тот повыше, за два метра, центровой, который, кажется, никогда не закрывал своего рта, изливая на соперников потоки трэш-токинга. Мэттьюз любил прихвастнуть тем, что он был первым игроком, который научился успешно закладывать в корзину данк двумя мячами одновременно. Говорят, что после каждого удачного броска он резко тормозил и, возвращаясь на свою половину, пронзительно орал в лицо соперникам: «Бр-и-из!!!», всячески давая понять, какой он, мол, наглый тип – и никто ничего с ним здесь поделать не сможет… Одним словом, это были весёлые деньки, и недаром в парке их банда была известна под незатейливым названием «Молодая жизнь» – жизнь в этих ребятах и впрямь била ключом. И главным бриллиантом был, конечно же, Эрл. Все товарищи отдавали ему должное и преклонялись перед тем, с какой мощью он доставлял мяч непосредственно в корзину. В матчах Общественной Баскетбольной лиги он набирал в среднем по 24 очка и 11 подборов…
Боб Спайви, который играл вместе с Эрлом недолгое время за команду «Франклина», говорит: «Когда вы начинаете вспоминать о нём на площадке, вам в голову приходит сразу столько удивительных вещей, которые неимоверно трудно было выполнить – а он делал их с лёгкостью! Но особенно мне запомнился один матч – All-Star Game, который проходил в зале общественной 113-й школы. Это был 1963-й год, или 64-й. Многие из лучших игроков-старшеклассников были там: Чарли Скотт, который тогда учился в Северной Каролине, или Войн Харпер, который потом уехал в «Сиракузы» (о нём я скажу несколько слов чуть ниже), ну, и ещё много кого. Но всем, кто пришёл в зал в тот вечер, навсегда запало в душу выступление другого человека: Эрл выдал своё шоу – лучшее, чем когда-либо! На первых минутах он выглядел каким-то замедленным, заторможенным, как будто пытался попасть в ритм и не мог, но это было лишь затишье перед бурей. Он готовился к взрыву. Вот он получает мяч в быстром прорыве. Но 194-см Харперу и 203-см Вэлу Рейду удалось быстренько вернуться в защиту. Вы бы не дали Эрлу ни единого шанса на то, что он сможет удачно атаковать. Ну, дальше всё было, как, знаете, в ускоренной съёмке. Вдруг даже движения у Эрла как-то изменились. Вот он добежал до линии штрафного броска – и оторвался от паркета. И в то же мгновение Харпер и Рейд тоже взлетели в воздух и, казалось бы, полностью перекрыли все пути к кольцу. Но Эрл продолжал подниматься – всё выше и выше, пока не вогнал с размаху мяч в корзину, продавив его через руки и Харпера, и Рейда – прямо им в лицо, обоим. На долю секунды в зале повисла полная тишина, ну, а потом толпа взревела! Все вскочили на ноги, орали, свистели, вели себя так, что игру пришлось останавливать на пять минут! На пять минут! Вот в таких штуках и проявлялся весь Эрл Мэниголт».
В общем-то, о том же вспоминает и Кит Эдвардс, один из партнёров Мэниголта по «Молодой жизни»: «Я думаю, что у него были самые лучшие естественные навыки среди всех, кого я когда-либо видел; просто в нём это было заложено. По уровню таланта, если не смотреть на рост и вес, он стоял в одном ряду с Алсиндором и другими суперзвёздами. То, что он делал на площадке – это было поэзией. Играть с ним или против него – просто находиться вместе с ним на площадке – это само по себе уже было бесценным опытом. Абсолютно».
Увы, так уж по-дурацки повелось, что чья-то история захватывает и волнует нашу душу не тогда, когда всё в ней хорошо и гладко; это для нас слишком скучно. Нам подавай чего-нибудь поострее, что-то такое пикантное – чтобы история эта начала обрастать всяческими драматическо-трагическими эпизодами. Ну, например, вроде морального падения её главного героя, которое не даёт ему реализовать свой талант, выполнить своё предназначение – и, возможно, во многом как раз по этой причине он и превращается в легенду. Вот с Мэниголтом вышло как раз так. Потому что в то время Эрл уже жил в двух вселенных. В одной он был героем уличных площадок, в другой – всё больше и больше погружался в ту же уличную жизнь. И это не могло не отразиться на его карьере. Сказать, что уже тогда она пошла по нисходящей, конечно, нельзя – этот момент наступит позже. Но первые ржавые гвозди в её гроб Мэниголт собственноручно начал забивать именно тогда. Эдакое свободное времяпрепровождение быстро превращалось в просто разболтанное. У него наконец-то появились друзья, во всяком случае, он их таковыми считал… ну как – друзья… куда уместнее здесь будет словечко из уголовно-блатного жаргона «кореша». Это были такие же ребята с улицы – только, в отличие от Эрла, они уже были этой улицей развращены и испорчены. И, конечно, Эрл, сам того не замечая, старался походить на них. Близкое знакомство с ними вряд ли могло обогатить Мэниголта чем-то полезным. Эти парни мало чему способны были его научить. Ну, разве что - курить травку, и тому подобным вещам. Вновь остаётся только пожалеть, что Эрла растила приёмная мать, которая тоже была озабочена, в основном, тем, как свести концы с концами, а не его воспитанием и, в частности, учёбой. Так что, когда он покатился по наклонной, рядом не оказалось сильной отцовской руки, на которую можно было бы опереться. Козёл, созерцая окружающий мир – ядовитую смесь наркотиков, насилия, криминала, выливавшегося в братоубийственные войны между конкурирующими уличными бандами – видя, как соседи постоянно мрут от дури, как мухи, начал погружаться в болото. Да он и не сопротивлялся…
– Да, Эрл не очень-то любил школу, – продолжает Абдул-Джаббар. – А некоторые из тех ребят, с которыми он тогда тусовался, научили его таким вещам, которые не могли закончиться хорошо. Они подтолкнули его к наркотикам, к алкоголю, а потом – и на криминальную дорожку. Сам-то я никогда не видел Эрла в таком качестве, потому что все наши отношения строились исключительно на баскетболе, но я знаю, что он часто зависал не с теми парнями. Я не был знаком ни с кем из них, и не могу сказать точно, чем именно он с ними занимался. Но я не думаю, что он не отдавал себе отчёта в том, с кем он общается и проводит время; как-то не верится, что он не понимал, с какими людьми связался… И ещё могу сказать, что, хотя толпы сбегались посмотреть на него на площадке, я всегда чувствовал, что он был слишком талантлив для того, чтобы стать частью какой-нибудь университетской программы в те дни.
И с этим фото – та же самая история. На нём вроде бы увековечена для потомков основная команда «Бенджамина Франклина». Опять же: я совсем не утверждаю, что паренёк, обведённый кружочком – это именно Эрл. Я даже не знаю, та ли эта команда, та ли эта школа, за которую он играл – или какая-то совсем другая. Конечно, будь у меня богатый выбор, я бы из уважения к читателям никогда не позволил себе вставить такую фотографию в «историю» – но выбора этого, увы, нет; ни богатого, никакого. Тут уж – что имеем. Да и немного мы с вами потеряем, если это – не Мэниголт; всё равно там ничего не видно...
По большому счёту, даже тогда, в годы учёбы в школе, Эрл продолжал по-настоящему жить только в мире городских площадок – в парках и закрытых спортивных залах. Это было его реальностью. Он путешествовал по всем пяти боро (единица административного деления Нью-Йорка), словно странствующий рыцарь, или, скорее, бродячий менестрель, всё то время, пока длился сезон, в поисках сильных партнёров и соперников по игре. Почти всё это десятилетие – с того дня, когда ему исполнилось двенадцать, и до того момента, когда ему стукнуло двадцать два, и он, по большому счёту, закончил с баскетболом, – Мэниголт проводил в парках. И все эти годы – в стычках один-на-один, в играх команда-на-команду – его репутация неуклонно росла, всё больше и больше людей говорили о его необыкновенных трюках. Профи в НБА могли считать свою карьеру успешной, если по итогам сезона стабильно видели своё имя на верхних строчках статистических таблиц – уличные игроки с полным правом говорили о себе то же самое, когда знали, что они завоевали такую репутацию, какая была у Козла; для игроков лиги показателем их статуса в немалой степени была и кругленькая сумма, красовавшаяся в контракте – для парней вроде Мэниголта эквивалентом этого было то, что их имя на слуху во всех боро Нью-Йорка: и в Бруклине, и в Квинсе, и в Бронксе, и, конечно же, в родном Манхэттене, и даже в сравнительно отдалённом Статен Айленде. И то, и другое было свидетельством величия.
Да, в парках главным показателем положения, которое ты занимал по отношению ко всем остальным, была не та же цифра на твоём контракте, например, как для игроков НБА, а нечто куда более нематериальное и неуловимое – твоя репутация. Она определяла всё. Уличные игроки в то время, по понятным причинам, были фактически отрезаны от обычных СМИ, у них не было возможности показать себя по-настоящему широкой аудитории. Но в Гарлеме и других подобных ему местах сама собой возникала достаточно своеобразная система передачи информации – «из уст в уста», скажем так, «сарафанное радио». Герои асфальта напоминали в этом отношении каких-нибудь мастеров меча в средневековой Японии или охотников за головами времён Дикого Запада.
Достаточно вам было устроить одно впечатляющее шоу где-нибудь на третьестепенной площадке, показать какой-нибудь один особенно захватывающий трюк, совершить какой-нибудь один умопомрачительный бросок – и, если только это увидели хотя бы пара человек, рассказы о вас начинали потихоньку расползаться по округе; то были первые семена, из которых и прорастала ваша баскетбольная репутация – или не прорастала. Это был старт. Если вы на следующем этапе могли повторить что-то такое в парке в условиях царившей там в те дни жесточайшей конкуренции ещё несколько раз – молва о вас распространялась, словно круги по воде – от улицы к улице; о вас начинали говорить: «Ого, да этот чувак умеет делать охренительные штуки!»
Это приводило вас прямиком на следующую ступень – когда признанные всеми звёзды пока ещё не видели в вас равного, но уже и не смотрели на вас, как на полный отстой; они уже не отвечали на ваше предложение «сыгрануть» презрительной улыбкой, сопровождаемой оскорбительными фразами вроде: «Чего-о-о?! Сыгрануть? Не, ну вы слыхали, что пищит этот мелкий говнюк? Сыгрануть, а? Это с кем, с тобой, что ли? Да пошёл ты на х…й! Ишь ты, сыгрануть! Сначала научись мяч в руках держать, а пока не привязывайся к большим мужикам! Давай-давай, беги домой, к мамочке! А то она, бедная, поди, думает, что её маленький недоносок потерялся, небось, уже море слёз пролила над твоими засратыми пелёнками!» (Джей Войн как раз заканчивал одну из гарлемских школ, когда наступала «золотая» эра уличного баскетбола. Он постоянно участвовал в битвах на городских площадках, и, хотя и близко не входил в число лучших, всё же был достаточно хорош, чтобы изредка играть с самими Германом Вертолётом или Джо Разрушителем. Вот что он рассказывает о тех днях: «В парках действовал свой неписанный кодекс особых правил, которого все строго придерживались. То есть, если вы не сделали чего-то такого, о чём начали бы говорить в районе, если вас никто не знал, вы не могли просто взять, прийти в парк, где собирались самые крутые ребята, и сказать: я, мол, хочу к вам присоединиться. Они бы, скорее всего, вам просто ничего не ответили, даже не посмотрели бы в вашу сторону. А могли и по шее дать, если вы продолжали привязываться – для профилактики, чтобы в следующий раз вы к ним не совались»). Нет, теперь вы превращались для них в молодого, да раннего нахала, который покушается на их авторитет, и слышать от кого-то похвалы в ваш адрес для них – нож острый, они уже почувствовали ревность к вашей зарождающейся известности; и вот они начинают приглашать вас на свои игры на самых популярных площадках города, они уже ищут с вами встречи, чтобы в очном противостоянии показать вам ваше место: «Эй, чуваки, о ком это вы тут толкуете? О ком-о ком? Я не ослышался – вы чё, серьёзно считаете, что этот пацан умеет играть? Да ладно! Вы вообще ни фига не понимаете! Приходите в воскресенье в парк и сами увидите, как я надеру его наглую задницу!»
Впрочем, ждать уик-энда было совсем необязательно. Конечно, выяснять отношения лучше всего было именно по выходным дням, когда в парках собиралось больше всего публики, но это не являлось непременным условием – если свидетелей почти не было, это уже не имело большого значения; эти поединки превращались во что-то глубоко личное, в настоящую вражду, так что множества болельщиков и не требовалось. Наступала самая трудная фаза: вам нужно было доказать свою состоятельность в битвах с этими гигантами. Если вы выживали после этой мясорубки – вы заслуживали себе в районе репутацию крутого парня.
Но и это было ещё далеко не всё, процесс продолжался – теперь вам нужно было постоянно её подтверждать; завоевав титул, необходимо было его защищать. Противостояния разрастались в конфронтации, принимали форму ожесточённых дуэлей – одна за другой, одна за другой, целыми сериями… И так до того момента, пока на вершине не оставались лишь несколько героев, которых болельщики негласно вводили в пантеон богов Ракера или любой другой Мекки уличного баскетбола в стране, в зависимости от того, где вы играли. И, если только вы вошли в их число, теперь вы сами вольны были выбирать, кого вам посылать куда подальше, а с кем можно и «сыгрануть» – если только он, на ваш взгляд, был того достоин. Любая команда жаждала завлечь вас в свои ряды, для вас всегда оставляли место в стартовой пятёрке в надежде, что вы до него снизойдёте. Но такое удавалось лишь единицам. Пожалуй, за рассматриваемый период времени – с середины 50-х и до конца 60-х – в Нью-Йорке наберётся от силы десяток избранных, которые могли наслаждаться своей общегородской репутацией, гарантировавшей им почёт и уважение на абсолютно любой уличной площадке, куда бы они ни наносили визит. И в каждый отдельно взятый момент один, ну, может быть, максимум двое из этих десяти стояли выше остальных, периодически меняясь местами…
Здесь не было промежуточного положения, не было неопределённого состояния. Или вы проходили по этому пути, и проходили очень быстро – и становились настоящей легендой, ещё будучи подростком, практически мальчишкой. Или вы не могли осилить всей этой дороги, застревали на каком-то этапе – и, по большому счёту, на этом всё и заканчивалось; все разговоры о вас прекращались, и если теперь о вас и вспоминали, то только в ироническом ключе – как о ещё одном фигляре-позёре, который на поверку оказался пустышкой: «А помните того выпендрёжника? Ни фига он не сдюжил – неделю назад его ткнули мордой в самое дерьмо в парке. Что-то больше его не видать…» И вся ваша популярность теперь ограничивалась в лучшем случае парой соседних кварталов…
Как раз в те дни одним из избранных был Эрл Мэниголт. И мало кому удавалось забраться на вершину столь легко – кажется, ему хватило для этого всего лишь пары-тройки своих фантастических прыжков. Наверное, только два человека смогли достичь почти того же – Герман Вертолёт Ноуинс, который начал править в Ракере ещё за год-полтора до появления там самого Козла, продолжил это делать уже после того, как Мэниголт ушёл за кулисы, и слыл в Гарлеме настоящим полубогом, и Джо Разрушитель Хэммонд, чей приход совпал, по большому счёту, с закатом карьеры Эрла (впрочем, и сам Джо на троне не засиделся, скатившись вскорости в наркотическую трясину). Увы, это лишний раз говорит о том, насколько же скоротечным было царствование Козла...
За годы, пролетевшие между пришествием в парк Германа Вертолёта и прибытием туда же Джо Разрушителя, многие и многие завоёвывали себе репутацию в Ракере – и успевали её утратить. Немало героев сегодня уже и вовсе забыты, но память о некоторых таких персонах, надо думать, переживёт их самих. Например, так можно сказать о Конни Хокинсе. К началу 70-х Ястреб не показывался на турнирах в парке уже где-то пару лет. Но, когда там решили провести свою All-Star Game и пришло время голосовать за тех, кто достоин принять в ней участие, все, кто имел отношение к этому мероприятию, единодушно назвали Хокинса. «Если уж вы решили организовать All-Star Game в Гарлеме, вам никак не обойтись без Конни, это и дураку понятно, – сказал тогда Боб МакКэллоу (смотри «Указатель имён»), директор лиги Ракера. – Даже не думайте». К слову, узнав об этом, Ястреб мигом бросил форму в сумку и прикатил в парк, где и стал лучшим игроком того самого матча всех звёзд. Но такой репутацией мог похвастаться и ещё один человек. Она нисколько не утратила своего золотого отблеска на протяжении десятилетий. И множество детей в Гарлеме говорили в те годы: «Если вы хотите поболтать о баскетболе в этом городе, то начните с Эрла Козла – потому что его все знают».
И благодаря тому, что такое количество людей видели Мэниголта курсирующим по Нью-Йорку и в большей или меньшей степени были в курсе, кто этот человек, все они стали и свидетелями его драмы – она вершилась на их глазах. В общем-то, эта история по меркам Гарлема так и осталась бы вполне заурядной и обыденной, какие здесь встречаются на каждом шагу – но он был героем своего времени, местным небожителем. Сколь величественным в чём-то одном – столь же слабым в другом. И многие в этом городе так на него и смотрели – как на человека, с которым произошла страшная трагедия, в чьей судьбе сплелось в тугой узел всё самое хорошее и самое отвратительное, с чем ассоциируется само это словосочетание – «уличный баскетбол» и жизнь, ему сопутствующая, для людей, мало-мальски знакомых с темой…
Предвестием грядущего крушения Мэниголта стал неприятный эпизод, произошедший с ним во время последнего учебного года во «Франклине» (кстати, в том же районе, что и школа, чуть ли не по соседству, располагалась штаб-квартира одной из наиболее авторитетных криминальных группировок Гарлема – и это, конечно, сказывалось на всей жизни в окрестностях).
Как-то раз после матча школьного чемпионата один из преподавателей учуял лёгкий запашок алкоголя, исходивший от Эрла. Честно говоря, в такое легко поверить: возможно, давали себя знать гены, и Козёл и впрямь чуть ли не с юных ногтей питал слабость к дешёвой бурде (конечно, из-за того, что не мог позволить себе чего-нибудь поблагороднее). Все остальные не рассматривали это небольшое происшествие, как заслуживающий внимания инцидент – он вообще не казался им какой-то проблемой. Действительно: ну, даже если паренёк и впрямь позволил себе немного выпить – ничего страшного, не он первый, не он последний! Ладно бы, команда хоть проиграла по вине Козла – так ведь нет же! Выиграла, в очередной раз убедительно выиграла, а сам Мэниголт, как обычно, был лидером, лучшим на площадке, и набрал 43 очка. Однако этот препод оказался очень въедливым и педантичным человеком – и дал делу ход. Администрация «Франклина» вместо того, чтобы провести со своей главной звездой воспитательную беседу и как-то вправить ей мозги, предположила, что это уже не первый случай (не знаю, так оно, может, и было), и Эрл пьянствует перед каждой игрой. А где-то через месяц после сей нехорошей истории Козла обвинили в том, что он курил марихуану в школьном туалете – и со скандалом вышвырнули из «Франклина» (правда, сам Мэниголт горячо отрицал до самой смерти тот факт, что курил дурь в этот день). Повторюсь, что это произошло как раз тогда, когда он заканчивал последний, выпускной класс, но, несмотря на это, на момент отчисления из школы Козёл фактически даже не умел читать…
«Если бы я получше учился в старшей школе, наверное, я бы принимал более правильные решения, – скажет Мэниголт много лет спустя. – Но всё, что я хотел тогда делать – это играть в баскетбол».
Небольшое отступление – о том, что были и те, кто воспринимал Мэниголта, как человека, скажем так, неоднозначно.
Спустя три года после того, как Эрла вышибли из «Франклина», в его стенах появился мальчуган, которого звали Гарольд Китт. Впрочем, позже к нему куда чаще будут обращаться «Весельчак». В будущем ему суждено стать одним из лидеров команды «чёрного» университета «Уинстон-Сейлем», ведомой легендарным тренером Кларенсом Гэйнзом по прозвищу «Большой Дом». Были те, кто прочили Китту славу одного из лучших первых номеров в истории Нью-Йорка, но в итоге баскетбольной карьере он предпочёл академическую, хотя и сам отметился на тренерском поприще. Одним словом, многие видели в нём незаурядного игрока. Когда в 1967-м Китт заканчивал школу, он котировался в рейтингах, как лучший выпускник города – и, как признаётся сам Гарольд, это произошло, главным образом, потому, что он изо всех сил старался скопировать игровой стиль Мэниголта: «Я готов рассказывать об этом часами, и всё равно вы не сможете понять до конца, кем был для всех нас Эрл, как мы его боготворили в те дни. А когда вы кого-то боготворите, то вы не думаете о нём плохо – вы думаете о нём хорошо. Когда мы видели Эрла с мячом тут и там – а он путешествовал по всему городу, словно вокруг света – мы все думали, что великая звезда пришла к нам, и мечтали о том, что, может быть, он после матча останется посмотреть, как играем мы, подойдёт, поговорит с нами о чём-нибудь…
Но он ничего такого не делал. Он просто уходил куда-то, куда-то в свой странный мир – мир, который, надеюсь, мне не придётся никогда увидеть самому. Наверное, у него были на то причины. Думаю, там были какие-то разочарования и горести, о которых знал только сам Эрл, и в любом случае – мне очень жаль, что это с ним случилось. Но когда мы видели, как он уходил в этот свой мир, это оказывало такой эффект на всех нас, молодых ребят… такой… в общем, словами этого не объяснить. Он был для меня настоящим идолом, кумиром. И вот он просто поворачивался и уходил, не говоря ни слова. Это меня сильно обижало…»
Но вряд ли на это стоило обижаться. И людей, у которых от встреч с Козлом оставался на душе какой-то нехороший осадочек, всё-таки было очень-очень мало. Просто давали о себе знать всё те же замкнутость, желание спрятаться, укрыться от всех – от этих особенностей своей натуры Мэниголт никак не мог избавиться с детства. И уж чего-чего, а высокомерия или надменности у Козла не было ни грамма. Снова вспоминает Джей Войн: «Эрл всегда старался оставаться незаметным, он был таким стеснительным. Если бы меня попросили охарактеризовать его в двух словах, я бы сказал: очень скромный и очень искренний. У него никогда не было этой звёздной болезни – хотя он был звездой, каких поискать. Когда ты на вершине – каждый хочет вызвать тебя на поединок, потому что нет лучшего средства для того, чтобы поднять собственную репутацию, кроме как сыграть против тебя. Один чувак за другим хотят щёлкнуть тебя по носу. Ну, и некоторые звёзды реагировали на это, скажем так, с раздражением, или относились к подобным вещам очень свысока.
Но Эрл был не таким. Никогда не забуду одну игру. Это был летний турнир, который проходил в школе «Джорджа Вашингтона». Команда, которая играла с командой Эрла в одной группе, почему-то не явилась. Матч, ясное дело, отменили, ну, и ребята, раз уж они всё равно там собрались, решили сыграть просто между собой. И вдруг входит один парень из той команды, которая должна была играть, но так и не пришла, и орёт: «Где Мэниголт? Я хочу играть с Мэниголтом!»
Понимаете? Это было против всех правил – потому что этот чувак был никем, все знали, что он даже за свою команду почти не играл – сидел всё время на скамейке! И он хочет сыграть с Эрлом! Да он просто не имел права говорить такие вещи! Если он собрался выйти против такого парня, как Эрл, ему нужно было попотеть в парках, наполучать там синяков, набить шишек – поднять репутацию до нужного уровня, одним словом! Но он не останавливается, продолжает вопить и выпендриваться. И не прошло и нескольких секунд, как вокруг уже собралась целая толпа в ожидании драматического зрелища. Любой, кроме Эрла, послал бы этого оборзевшего чувака куда подальше – но только не Мэниголт; нет, Эрл был не таким.
И вот, они начинают играть. Эрл пролетает мимо парня и данкует. Потом он блокирует первый же бросок этого чувака. Всем становится ясно, что паренёк просто не в состоянии противопоставить Эрлу хоть что-то. Но он при этом настроен реально поднять себе репутацию! Он из кожи вон лезет, из штанов выпрыгивает! Так что он начинает толкаться, дёргать Эрла за руки, наступать ему на ноги, пихать локтем – в общем, пускается на всякие грязные штучки. Эрл молчит, как рыба, не говорит ни слова. Он продолжает делать все эти свои финты, движения, прыжки и уничтожает парня всеми возможными способами. И тот чувак тоже гнёт свою линию – хватает Эрла, цепляет его, толкает, чтобы хоть как-то остановить. Ну, и в конце концов всё это дошло до такой точки, за которой баскетбол уже просто закончился. И вдруг Эрл отбрасывает мяч и говорит: «Ладно-ладно, с меня хватит. Всё, хорош, ты – крутой перец. Ты меня сделал, ты лучше». А потом поворачивается и уходит.
К тому моменту, когда он ушёл, он обыгрывал этого парня 30:0 (игра один-на-один почти всегда велась до 31-о очка – кто первым набрал, тот и победил, то есть Мэниголту оставалось всего одно очко, чтобы выиграть); Эрл просто уже не мог сделать чего-то большего. Другие чуваки стояли там и даже не знали, что и сказать. Потом толпа догнала его, окружила, и кто-то из нас стал что-то говорить – про все эти толчки, про все фолы… Но он так и не произнёс ни слова в ответ. Нет, он просто не видел необходимости ещё что-то доказывать, на что-то жаловаться. Его глубоко уважал каждый – и он отлично знал об этом. То, кем он был в те дни, что он делал, никогда не забудет ни один человек, который видел это. Он был прекрасным парнем…»
К счастью, в то время в его жизни уже был кое-кто, кто хоть в какой-то степени, по мере сил и возможностей, заменил ему отца. И не только ему – этот человек был эдаким вот приёмным папашей для многих и многих одарённых, но нерадивых гарлемских подростков – таких, как и сам Мэниголт. И в их числе оказалось немало и тех, кто стал в итоге нормальными, успешными людьми – только благодаря ему. Не будь его – глядишь, имя Козла так и кануло бы в Лету, но здесь ему крупно повезло второй раз в жизни – на него обратил внимание сам Холкомб Ракер. Именно благодаря Ракеру Мэниголт ещё несколько лет радовал гарлемцев своим талантом.
Холкомб заметил Козла, когда тот был ещё совсем мальчишкой. Да и не мог не заметить – на талантливого парнишку просто невозможно было не обратить внимания. Холкомб познакомился с ним и пригласил его поучаствовать в своём турнире – а когда тебе такое предлагал лично мистер Ракер, никому и в голову не могло прийти отказаться. Так Холкомб заполучил в парк, который тогда ещё не поменял прописку и не назывался его именем, одного из самых магнетических игроков, а Эрл обрёл в его лице кого-то, кто искренне его любил и к кому он мог обратиться по любым мало-мальски важным для него вопросам и проблемам и получить дельный совет.
По-моему, именно такие люди, как Холкомб Ракер, и достойны называться поистине великими...
Узнав, что у одного из наиболее дорогих его сердцу подопечных возникли серьёзные неурядицы, которые могут поставить крест не только на его баскетбольных, но и вообще – на всех жизненных перспективах, Ракер немедля взялся за дело. Когда Эрла выперли из школы, он спас его – по крайней мере, на какое-то время – от ещё больших неприятностей. Холкомб отправился к Мэри Мэниголт и долго говорил с ней о том, что хочешь не хочешь, а школу её сыну надо бы всё же закончить. Ракер умел убеждать людей – так что Мэри, конечно, согласилась с его доводами.
Восстановить Эрла во «Франклине» Ракер не мог – это было не в его власти. И, несмотря на весь свой дар внушения, вразумить Козла и заставить его бросить свои привычки – тоже. К тому же он отлично понимал – чем дальше Эрл будет от соблазнов Нью-Йорка и от своей компании, тем лучше для всех. Поэтому было бы неплохо отправить его куда-нибудь из города…
Как нельзя более кстати оказалось знакомство Ракера с Фрэнком МакДаффи – директором подготовительной школы «Лоринберг» (одним из нескольких Фрэнков МакДаффи – потому что в разное время «Лоринберг» возглавляли, по меньшей мере, три человека из этой династии, и каждый из них носил эти имя и фамилию). Она располагается в Северной Каролине и всегда, со дня своего основания, была так называемой «чёрной» школой – и ученики, и преподаватели там были афроамериканцами. Ракер, вдобавок ко всему, не забыл и о спортивной составляющей – иначе он не был бы самим собой. Он порекомендовал своего непутёвого воспитанника в «Лоринберг» отнюдь неслучайно: эта школа славилась весьма недурственной баскетбольной программой. Добрый десяток выпускников «Лоринберга» в разные годы отметились в НБА и АБА, а кое-кто не просто отметился, а сумел стать настоящей звездой – вроде Сэма Джонса, Чарли Скотта или, например, Джимми Уокера (к слову – отца Джаллена Роуза). Холкомб отправлял туда немало своих питомцев – особенно если те что-то обещали не только в спортивном плане, но и были ещё не совсем испорченными людьми – чтобы там ребятам объяснили, «что такое хорошо и что такое плохо». Ракер надеялся, что и Козлу там помогут найти правильную дорогу. В общем, лучшего пристанища для молодого гения с улицы было не найти.
Но незадолго перед отъездом в «Лоринберг» Эрл успел выдать один из своих самых запоминающихся экзерсисов в Ракере – на прощание, так сказать. Это случилось летом 63-о, когда его «Молодая жизнь» играла с командой, фигурировавшей в тамошних турнирах, как «Бруклин-США».
И вроде бы спустя столько лет этот его трюк не выглядит чем-то из ряда вон выходящим. Ну, подумаешь, – забил сверху. Ну да, пусть забил эффектно, красиво, ну и что? Что здесь такого необычного, особенного – и уж тем более для завсегдатаев Ракер-парка, которые насмотрелись подобных вещей выше крыши? А между тем, очевидцы той баталии запомнили этот бросок на всю жизнь, и когда они об этом рассказывали, по их тону сразу же становилось ясно: бывают данки, а бывают… а бывают… а бывают Данки. И тот, что сделал Козёл, был как раз Данком…
