Исаак Болеславский. Учитель
Многое в его характере, судьбе определило детство и родители, прежде всего – мать. Она была точно и не из этого мира. В то время как отец, Ефрем был твердокаменный пролетарий, который никогда не подвергал сомнению советские постулаты, Берта жила, словно бы, не замечая жестокой окружающей действительности и извращенных норм. Обожала поэзию, сама писала стихи, при этом откровенно боялась и сторонилась людей. Таким же стал и ее второй сын Исаак, появившийся на свет 9 июня 1919 года. С годами он стал любимцем матери, опорой и защитой в не слишком-то понимавшей ее семье. И заплатил ей сторицей.
Болеславские жили тогда на Полтавщине, но вскоре они перебралась в Днепропетровск. С детства Исаак обожал литературу, знал наизусть десятки стихотворений, и «глотал» книги одна за одной, узнав все что мог по истории, географии, политике и философии. Когда же, ему было 9 лет, неожиданно для себя открыл и шахматы. Не познакомился с ними в школе или во дворе, где воспаленные «шахматной горячкой» могли сражаться взрослые и дети – он прочел книгу! Ей стала выпущенная тогда огромным тиражом в СССР в 1924-м «Основы шахматной игры» Хосе-Рауля Капабланки. А вскоре к ней добавились и еще две: «Первая книга шахматиста» Григория Левенфиша и «Учебник шахмат» от Якова Рохлина. Их юный книголюб проштудировал вдоль и поперек – знал каждую позицию, каждое слово.
Быть может то, что Болеславскому в руки попала именно книга великого кубинца, который во главу угла ставил логику, план и последовательность проведения своих замыслов раз и навсегда утвердили его воистину классические представления о шахматной игре. Партия должна вестись строго логически, один ход следовать из другого – и никакие комбинации, если они не ведут к скорейшему достижению победы, не должны препятствовать течению игры. Ну, а любые ошибки, тем более отказ от избранного плана, вызывали у него, точно у музыканта, услышавшего фальшивую ноту, моментальные раздражение и апатию.
Сегодня это трудно себе представить, но прошло целых пять лет прежде чем Болеславский сыграл свою первую турнирную партию, да и «легкие» из-за отсутствия партнеров, были у него большой редкостью. Первый опыт пришелся на 1933 год, когда Исаак принял участие сперва в днепропетровском, а затем первом всесоюзном турнире школьников. Он не стал сходу первым, но оказался в числе лучших, и моментально получил вторую категорию. Это был знак качества: тогда во всей стране было от силы сотня перворазрядников, несколько десятков мастеров и ни одного гроссмейстера, первым станет Михаил Ботвинник в 1935-м. На том турнире на него обратил внимание Левенфиш, по книге которого когда-то учился: «Высокий, худощавый подросток, скромный и молчаливый, он как-то сразу выделялся из толпы резвых и шумных детей. Игра его сразу привлекла внимание старших. Болеславский во всех своих партиях стремился к инициативе и хорошо комбинировал, однако в трудных позициях чувствовал себя неуверенно». Откуда было ей взяться, он играл впервые!
Интересно, что эта неудача, а после победы в группе третье место в финале Болеславский расценил именно своей неудачей, не подтолкнула украинца ринуться в горнило турнирной борьбы. Он играл от силы 1-2 турнира в год – да и то больше для того, чтобы посмотреть на практике, насколько верны его теоретические выкладки. В то время он упорно работал над всеми элементами своей игры, стремительно накапливая знания и понимание, заложив на долгие годы вперед фундамент понимания игры. А кроме того, он обрел неоценимый опыт в самостоятельной работе, к которой был способен далеко не всякий шахматист.
Едва ли не ключевое значение для его «оформления» как игрока произвел сборник партий чемпиона мира Алехина. «Меня увлекли не только блестящие комбинации чемпиона мира, но… логичность и последовательность проведенных партий, целеустремленность каждого его хода, а также немедленное и четкое использование мельчайших ошибок противника!» – с восторгом писал о «Моих лучших партиях» Болеславский. И с того самого момента его собственная игра приобрела вскоре ставший знакомым содержательность и блеск.
Напившись из этого живительного источника, будущий гроссмейстер обрел свой стиль. Его игра, прежде основанная на тонком понимании позиции и технике, получила необходимую сердцевину. Недаром Бронштейн скажет о Болеславском, что тот – «подлинный художник игры, один из самых острых советских шахматистов…» Этот качественный переход Исаака из эпигонов в настоящего творца тут же отразился на его спортивных результатах.
К слову, Исаак ничуть не рвался в шахматные профессионалы, и успехи пришли к нему как будто сами по себе. В 1938 году он, с благословения матери, поступил на филологический факультет Днепропетровского университета. А сдав экзамены, вышел на старт первенства области, где неожиданно легко взял первое место. Эта победа дала ему право сыграть на чемпионате Украины, который начинался почти сразу же. Соперники для него, 19-летнего студента, были весьма солидные. Тем более, что сам Болеславский признавался в том, что «к 1939 году, когда я добился звания мастера, количество партий, сыгранных мной против перворазрядников, не превышало 20, а с мастерами я встречался всего два раза».
Все это ничуть не помешало ему выиграть в турнире аж 12 партий, что всего лишь при трех поражениях позволило набрать мощные «+9», – и с отрывом занять первое место!
«Никто из юных шахматистов не производил на меня такого же впечатления как в 1938-м Болеславский, – вспоминал второй призер того турнира мастер Замиховский. – Когда его включили в последний момент, все считали его аутсайдером, но… в друг начались чудеса. Что ни партия – его победа. Да еще какая, в 20-30 ходов! При этом играл он с пулеметной скоростью. А ведь он – типичный самоучка! Это было яркое природное явление…»
А потом «юный шахматист» стремительно стал мастером, в следующие два года снова, не встречая по-настоящему серьезного сопротивления, победил в чемпионатах Украины 1939 и 1940 годов. Во всех трех он добивался шикарного результата и набирал «+9»!
Очень яркую характеристику Болеславскому тех лет «бури и натиска» дал ленинградский мастер Батуев: «В ожидании хода противника я невольно изучал внешний облик молодого и очень худого партнера. Во время обдумывания его буквально охватывала лихорадка. Он был весь поглощен шахматными эмоциями и не мог скрыть дрожи своих рук и тела. Но это был экстаз вдохновения! Я понял, что из него непременно выйдет большой игрок».
В третий раз став чемпионом Украины, Болеславский получил право участия в чемпионате СССР 1940 года, одном из самых удивительных, во многом поколебавшим установившийся порядок вещей. Это был первый финал для Василия Смыслова, дебют в «советской семье» для эстонца Пауля Кереса, латыша Владимира Петрова, литовца Владаса Микенаса и экс-венгра, получившего советское гражданство, Андрэ Лилиенталя. Блистательный, хоть и не первый финал Игоря Бондаревского – он должен был победить, проведя турнир с большой силой, но проиграл в заключительном туре Лилиенталю, и разделил с ним успех.
Орденоносный Михаил Ботвинник, потерпев четыре поражения, отстал от чемпионов аж на 2 очка и остался далеко за чертой призеров. Он разделил 5-6-е места с… Болеславским! У него, впрочем, Патриарх выиграл – у единственного в первой восьмерки турнира.
Нельзя сказать, что Исаак ехал на свой первый финал без ожиданий. Но и без робости не обошлось. Он еще никогда в жизни не сталкивался с соперниками такого уровня, и когда с ним как кошка с мышкой игрался с Ботвинник, у него было чувство близкое к шоку – вроде, понимаешь, что происходит на доске, но ничего сделать с этим не можешь. В первых турах Болеславский играл чересчур поспешно, иногда и легковесно, не доводил до ума замыслы и после 8 туров имел всего лишь 3,5 очка, находясь на одном из последних мест.
Но, справившись со стартовым волнением, он как будто начал новый турнир: в следующих 8 турах украинец набрал 7 очков, больше, чем кто либо другой! Болеславский играл все с той же быстротой, но на него точно сошло вдохновение. Если б не поражение в последнем туре от аутсайдера Герштенфельда, стал бы четвертым, поравнявшись с Кересом.
За счет чего состоялось такое удивительное преображение? Прежде всего, в том, что он в отличие от игроков старшего поколения иначе трактовал динамику позиции, оценивал ее, исходил не из подсчета плюсов и минусов, но из возможных изменений в ней. У него даже сдвоенные изолированные пешки были не слабостью, но опорными пунктами для легких и открытыми линиями для тяжелых фигур, он иначе оценивал возможность атаки на короля, а также различные материальные трансформации. Он был активным новатором.
С точки зрения становления как большого шахматиста невероятно важным для него стал провал в 1941-м на матч-турнире за звание «абсолютного чемпиона СССР». Он занял там только 4-е место при 6 участниках, да и то, как писал Романовский, только благодаря его большому тактическому таланту. В том турнире он снова безнадежно уступил Ботвиннику, дважды в четырех партиях. Встречи с ним вскоре стали для Исаака настоящим мучением и одновременно фетишем, идеей фикс, он считал, что не может рассчитывать на успех, если не сможет не просто победить его за доской, а превзойти в творческом подходе!
«Решил, что при систематической работе над шахматами, рано или поздно должен у него выиграть, – писал Болеславский несколько лет спустя. – В конце концов, «не так страшен черт, как его малюют»! Проигрыши Ботвиннику двух партий в матч-турнире-1941 и партии в XIV чемпионате страны четыре года спустя меня ничуть не отрезвили. Мне казалось, что я понимаю его игру, вижу ее сильные и слабые стороны… Оставалось только реализовать все это на практике. И подспудно я начал готовиться к встрече с Ботвинником».
И здесь, как снег на голову – война! Болеславский, который был освобожден от призыва в армию из-за слабого зрения (ах, книги, книги), эвакуировался в Свердловск летом 1941-го. Там он смог не только закончить образование в университете, но продолжить шахматные изыскания. Он совершенно точно знал, над чем надо работать, и фактически «пересобрал себя как шахматиста». Прежние недостатки вроде трафаретного дебюта или слабой игры в окончаниях, вскоре стали едва не сильнейшими сторонами его творчества. У него была цель и достаточно времени, а в умении работать над игрой он не знал равных.
Его дебютные изыскания той поры носили по-настоящему фундаментальный характер. Он смог переосмыслить ряд ключевых понятий при разыгрывании острых позиций, особенно с точки зрения черных. Например, роль пункта d5 в сицилианской построениях, – и вскоре явил миру революционную систему с выпадом e6-e5, названную его именем. То, чего так боялись целые поколения шахматистов – безнадежного ослабления центрального поля, он попросту игнорировал, показав динамические ресурсы обороны. Революционным был его подход к староиндийской защите, дебюте, прежде пребывавшем в загоне. Считалось, что у черных нет никакой компенсации за преобладание белых в центре – Болеславский указал на колоссальные стратегические и тактические ресурсы позиции, что в их фигурах таится громадный потенциал и они точно сжатая пружина, всей силой обрушиваются на позицию соперника. Его пытливый ум коснулся и многих других позиций. Всякий раз он искал в них не просто улучшения или какие-то отдельные ходы, но масштабные концепции.
При этом Болеславский не только корпел в домашней лаборатории, но и подтверждал свои выводы результатами, и в тех немногочисленных соревнованиях военной поры он сразу же выдвинулся на ведущие роли. Главным его конкурентом был Смыслов, с которым они вели постоянный спор. Но, как выяснилось, стоило лишь выйти из тени Ботвиннику, как Исаак и Василий тут же отступили назад, уступая лидерство будущему чемпиону мира.
Болеславский без шансов проиграл ему три партии из четырех – сперва на тренировочном турнире в Свердловске, затем в возродившихся чемпионатах Советского союза.
Похоже на то, что Михаил Моисеевич «силой своей личности» как-то подавлял Исаака, и в его присутствии, – а тем более, оказываясь с ним за доской, – тот лишался обычной своей уверенности, веры в правоту собственных концепций. Ведь иначе как «гипнозом имени» и не объяснить постоянно росший в пользу Ботвинника счет их личных встреч. Он выигрывал у Болеславского чаще, чем тот делал с ним ничьи. Не говоря о том, что он не мог выиграть у него ни разу: был близок к этому в Свердловске в 1943-м, но не сумел поставить ему мат в несколько ходов – то, что против любого иного соперника проделывал всегда.
Со всеми остальными противниками Болеславский был самим собой, и уверенно доказал, что если он кому и уступает в СССР, то только Ботвиннику, оба раза взявшему «золото» на двух всесоюзных послевоенных первенствах, или Смыслову, опередившему его в 1945-м. Это положение в советской шахматной иерархии было закреплено в распределении досок сборной в знаменитом радиоматче СССР – США. Когда Ботвинник на 1-й громил Доннера, Смыслов на 2-й разбирался с Решевским, а Болеславскому на 3-й достался Файн. Он взял против победителя АВРО-турнира 1938 года более чем достойные 1,5 очка из 2.
Вскоре о нем уже всерьез заговорили на Западе, после того как Болеславский отправился в Гронинген-1946 – вместе с Ботвинником, Смысловым, Флором и Котовым. Впечатление о нем могло бы быть и более ярким, но первая поездка зарубеж, да еще в Голландию стала для него сильным стрессом. И пока М.М. гонял наперегонки с Эйве, изо всех сил стараясь взять первое место, Исаак после провального старта – 0,5 из 3 – пытался настичь ушедших далеко вперед конкурентов. Только мощный финишный спурт позволил ему войти в дележ 6-7-го мест с Флором. Но при этом Болеславский – единственный проиграл всем первым призерам: Ботвиннику, Эйве, Смыслову, Сабо и Найдорфу. Странный результат, о котором Исаак предпочитал не вспоминать, не удивительно, что он не включил ни одной из побед в Гронингене в сборник своих лучших партий. Он явно был там не в своей тарелке.
Единственным плюсом от участия в Гронингене для него стало то, что Болеславский попал в пул игроков, которые получили приглашение на первый в истории межзональный турнир 1948 года, ставший этапом стройной системы розыгрыша первенства мира. А сыграй он в Голландии иначе – борись хотя бы за тройку и не проиграй так много партий лидерам, – у него были бы шансы и на попадание в матч-турнир на первенство мира 1948 года. В него по идее должны были войти экс-чемпион мира Эйве, довоенные звезды Ботвинник, Керес, Решевский и Файн, плюс – шахматист, показавший наилучшие результаты в послевоенных турнирах. Им в итоге откровенного финансового давления советской федерации оказался не Найдорф или Штальберг, а Смыслов. А мог оказаться и Болеславский. Ведь за вычетом Гронингена, в котором москвич стал третьим, Исаак шел с Василием на равных.
Впрочем, Болеславский никогда особо не переживал, что пролетел мимо матч-турнира. У него в 1946-м случилось гораздо более значительное для него событие: родилась дочь. Он познакомился со своей будущей женой Ниной в Свердловске в 1943-м – там же появилась на свет Татьяна. Кстати, после женитьбы начал меняться и внешний облик Болеславского. Если до войны все постоянно упоминали о его крайней худобе, то после нее Исаак стал на глазах расширяться. Все дело в пирожках с яблоками, которые очень любил гроссмейстер, уплетая их за обе щеки во время своих продолжительных занятий шахматами.
Он вообще очень ценил домашний уют, стараясь как мог создать его для себя и для своих близких. Поэтому, вопреки тому, что все сильнейшие игроки уезжали обычно в Москву, не отправился в столицу, но в 1949-м принял приглашение из Минска. Главным достоинством его была четырехкомнатная квартира в самом центре города – он прожил в ней до конца своих дней, и она стала центром притяжения всех белорусских шахматистов.
О том, что после Гронингена Болеславский ничуть не утерял своих амбиций, подтвердил и чемпионат СССР 1947 года. Там впереди него оказался лишь Керес, к тому же Исаак стал единственным участником турнира, не проигравшим ни разу. Хорошо сложился для него и мемориал Чигорина того же года, в котором только излишнее миролюбие да поражение от Кереса отделили его от Ботвинника и от победы. По всему было заметно, что у минчанина все готово для его решительного броска на самый верх, к шахматной вершине.
Тогда же окончательно сформировался его творческое кредо: «Играя шахматную партию, я не стремлюсь к победе только ради очка и считаю, что настоящее удовлетворение может дать только выигрыш последовательно проведенной партии, – писал он. – Я не согласен с распространены в последнее время мнением, что поскольку шахматы – это борьба, в ней неизбежны обоюдные ошибки, и они не снижают ее ценности… Да, шахматы – это борьба, но для меня это прежде всего, борьба идей, и поэтому победитель, если хочет доказать ее истинную ценность, должен, в первую очередь, доказать правоту своих идей!»
Как и Смыслов чуть позднее, 29-летний Болеславский нашел свою гармонию.
Цель в межзональном турнире в шведском Сальтшебадене была скромной: занять место не ниже восьмого, что давало право на попадание в турнир претендентов. Болеславский ее перевыполнил, став 3-м. Первым стал его молодой друг Бронштейн, который попал в турнир благодаря «мнению запада», советские чиновники не внесли его в кандидатский список. Давид изо всех сил старался «оправдать доверие»: он выдал 13,5 из 19. Исаак не горел желанием обыграть всех, но он дал ряд блестящих партий, зафиксировав за собой роль одного из главных претендентов на первый матч на первенство мира, в котором его уже ждал Ботвинник, блистательно завоевавший титул чемпиона в мае 1948-го.
Удивительно, но между двумя турнирами одного цикла – межзональным и претендентов в Будапеште прошло больше года, – и когда весной 1950 года десять ведущих шахматистов мира вступили в бой, соотношение сил уже несколько изменилось. Фаворитами считали Бронштейна, стремительно вошедшего в силу и дважды победившего в чемпионатах СССР, а также Смыслова и Кереса. Болеславскому отводили хоть высокое, но все-таки не первое место. Смущало количество бескровных ничьих, которые неожиданно стал делать изрядно раздавшийся в боках Исаак Ефремович. Уж не утерял ли он свою боевую хватку?
Нет, не утерял! Он был готов как никогда в жизни, – и почти год вынужденного турнирного простоя посвятил основательной подготовке. Ее результаты проявились с первого же дня. Болеславский не просто набирал очки, он полностью переигрывал соперников Сначала Флора, затем Смыслова (в 22 хода!), Котова, еще раз Флора, а затем Сабо и Лилиенталя. Монументальные «+6» с огромным напором в каждой партии от первого и до последнего хода, да еще практически без плохих позиций и трудных отложенных. За четыре тура до финиша у него было 10 из 14, целое очко отрыва от шедшего вторым Бронштейна.
«Творческий путь Болеславского – путь настоящего шахматного художника, – писал, уже предвкушая матч Ботвинника с Болеславским, неувядаемый Левенфиш. – Неисчерпаемая фантазия, глубокое проникновение в сущность шахматной борьбы позволяют причислить Исаака к сильнейшим последователям прогрессивной чигоринской школы…»
И тут случилось главное событие в жизни Исаака, разделившего ее на две части.
За два тура до финиша, после того как в 16-м туре они сыграли вничью, между друзьями-соперниками состоялось джентльменское соглашение: Болеславский не будет играть на выигрыш в двух оставшихся турах, и Бронштейн, если ему удастся выиграть у Штальберга черными и у Кереса белыми, тот получит шанс догнать его. Почему он пошел на это? Все, конечно, не так просто. И дело не столько в дружбе, творческой близости гроссмейстеров. Во-первых, у Исаака был должок перед Давидом – за ничью черными в первом круге, где утомленный Болеславский хотел передохнуть. Во-вторых, за помощь в анализе тяжелого окончания против Смыслова, которое он спас. По крайней мере, это было честно.
Легко сказать – «если догонит». Поди-ка выиграй «по заказу» две партии подряд. Сперва у Гидеона, который, к слову обыграл Бронштейна в первом круге, потом у Пауля. Но Давид выложился в них по полной, отдал всего себя, – и они финишировали вровень.
Закончив турнир, Болеславский в коротком интервью пояснил свое отношение к ситуации и… не пожалел о коротких ничьих, которые позволили настичь его: «На мой взгляд, матч с Бронштейном легче, чем матч с Ботвинником, поэтому бояться его не следует».
То есть он знал, что им предстоит играть матч? Из регламента это не следовало.
Там не было ничего написано про такую ситуацию: турнир был первым, и этого никто даже не предполагал. У близкого друга Бронштейна, полковника Бориса Вайнштейна, который во время войны руководил шахматами в СССР и был в контрах с Ботвинником, была мысль, что в случае с дележом первого места в турнире претендентов, с чемпионом мира должны играть оба, а матч превратиться в тройной матч-турнир (нечто подобное предлагал и сам Ботвинник, правда, в случае, если чемпион теряет свой титул; кстати, именно так в 1956-м разыграли титул чемпионки мира среди женщин, когда втроем сыграли Рубцова, Быкова и Руденко). О том, что такой вариант как минимум обсуждался в ФИДЕ или же в федерации, говорит хотя бы то, что между окончанием претендентов в Будапеште и объявлением о том, что матч-турнира трех «Б» не будет… прошло не меньше месяца. Лишь в конце июня было, наконец, объявлено, что Исаак и Давид сыграют друг с другом матч из 12 партий (в случае равного счета – еще две дополнительные партии), где и выявится претендент.
Хотел ли Болеславский на самом деле играть с Ботвинником, которого откровенно боялся, так и не выиграв у него всю жизнь ни одной партии? При этом Бронштейн такой боязни не испытывал, напротив он с огромным желанием ждал ее. Фантазия и напор, помноженные на фанатичные занятия, делали его шансами довольно высокими. Тем более, что чемпион по иезуитской привычке, завоевав титул в 1948-м, три года вообще не принимал участия в турнирах – он тогда с головой ушел в науку и написание диссертации. В общем, если был удачный момент, то вот он: Ботвинника надо было обыгрывать прямо сейчас!
Сам Болеславский, понятно, никогда ничего об этом не говорил, но те «знаки», которые в этом матче можно обнаружить то здесь то там, отчетливо свидетельствуют, что соперники примерно представляли… по какому сценарию он может пойти. Бронштейн выиграл 1-ю (к слову, это была его первая победа над соперником) и 7-ю партии, а Болеславский – 8-ю и 11-ю. Основная часть матча закончилась вничью – 6-6. В 1-й дополнительной у Исаака, он играл черными, был фактически лишний ферзь и масса возможностей завершить в свою пользу партию и матч, но вышел вечный шах. А 2-ю он безвольно проиграл.
Пожимая руку Бронштейну в знак сдачи, Болеславский упавшим голосом произнес только: «Поздравляю, Давид! Желаю успеха в матче с Ботвинником». И тут же ушел.
Так был ли «сплав»?.. Неужели Болеславский так просто отказался от мечты сыграть матч на первенство мира? Да каким бы ни был его личный счет с Ботвинником, как бы он его ни уважал как шахматиста, это не лишало его шансов. Кто его знает. Бронштейн потом не раз говорил, что, выиграв тот матч, наверное, спас карьеру Исаака от разгрома.
Чем дальше от событий 1950 года, тем чаще Исаак Ефремович вспоминал о Будапеште и о матче с Давидом, невольно проговариваясь об упущенных шансах и победе.
Правда это или нет и корректно ли было так говорить, не тема для обсуждения. Но то, что Болеславский испытывал слишком уж сильный пиетет перед Ботвинником – в особенности после матч-турнира, в котором тот напугал весь шахматный мир, – нет никаких сомнений. Косвенно об этом говорила и изнанка матча Ботвинник – Бронштейн. Болеславский был не прочь помочь Давиду как секундант, но по словам Давида, они с Константинопольским и с Фурманом буквально вынимали из него душу, заставляя после каждой из пяти побед над Ботвинником вариантами доказывать, что он обыграл «их Ботвинника» по делу.
Такое чувство, что для него это был не матч на первенство мира, но научный эксперимент, главная цель которого не определить «чья возьмет», а понять, кто из них прав с шахматной точки зрения. Один из тех, что Исаак устраивал в своей творческой лаборатории.
Что бы на самом деле ни случилось между Болеславским и Бронштейном, играть в полную силу, как прежде, Исаак уже не мог. А, может, и не хотел. По мнению его биографа и друга Алексея Суэтина, в 1950-е стиль гроссмейстера стал заметно меняться, все основательней обрастая позиционной солидностью в ущерб некоторой утрате фантазии в игре. В острых позициях, в которых раньше он чувствовал себя как рыба в воде, начал играть неуверенно, ошибаться, попадать в несвойственные ему ранее цейтноты, и уступать. Его дочь видела в изменении вектора особенность его характера и психологического склада: «Отец боялся живой жизни с ее неожиданностями. Его нервная система тяжело принимала случайности, отнимавшие у него слишком много сил и надолго выбивавшие из равновесия…»
Единственное место, где он мог избавить себя от появления любых случайностей – доска и фигуры в личном кабинете и спокойное уединение, за которой можно придаваться истиной страсти, шахматному анализу. Он совершил свою «попытку», и наделал немало шума. Не раз становился призером чемпионатов СССР, доказал свою силу в турнире претендентов и был в шаге от матча на первенство мира, избежав этой колоссальной нервной перегрузки. О чем можно было сожалеть еще? Только о каких-то не сыгранных шедеврах.
Но кто решил, что Болеславский, не сыграв матча на первенство мира, собрался бросить шахматы? Творить за доской, играть в удовольствие и стремиться только к первому месту в турнирах – это несколько разные вещи. Он обожал шахматы, жил ими. И все 1950-е годы Исаак Ефремович был в полном порядке. Выигрывал красивые партии и не отказывался от участия в сильных турнирах, продолжал держать высокий уровень в чемпионатах СССР, он успел победить всех молодых чемпионов мира – Смыслова, Таля и Петросяна.
Да о чем говорить, если Болеславский был в составе первой сборной СССР на ее первой в истории шахматной олимпиаде в Хельсинки-1952. Да, в той самой, из которой «за слабые результаты» исключили Ботвинника. Уже потом, начиная с 1958 и вплоть до 1970 года, он с ней будет ездить уже как главный тренер – на олимпиады, командные чемпионаты мира и Европы, везде. Он работал на команду как вол, фактически в одиночку готовя сильнейших шахматистов мира по дебюту, а потом еще и длинными ночами анализируя их отложенные позиции, явно превосходя уровнем анализа соперников, так и своих патронов.
Его переход на тренерскую работу был натурален, другого и представить было нельзя. Его огромный опыт и знания обогатили несколько поколений советских шахматистов. Но кое-кому, тем, кто удостоился работать с Болеславским лично, повезло особенно.
Понятно, что ему было нечему «учить» Бронштейна, и его желание помочь в матче в 1951-м против Ботвинника было вполне искренним, хоть и не дало желаемого результата. Свою творческую и человеческую привязанность эти два выдающихся шахматиста сохранили на долгие годы, не раз вместе занимаясь шахматами. И не случайно, что много позже, когда Исаака, увы, уже не будет в живых, его дочь Татьяна выйдет замуж за Давида.
А первой «настоящей» ученицей Болеславского еще в середине 1950-х стала Зворыкина – лучшая шахматистка Белоруссии. Вместе с ним Кира быстро добралась даже до матча на первенство мира, где померилась силами с Быковой в 1959 году, но чемпионкой не стала. Исаак помогал ей на межзональных и на самом матче, но такого интереса, как от работы с мужчинами-гроссмейстерами он, конечно, не испытывал. При всем желании он не мог вложить в нее всё, на что был способен. Но продолжал сотрудничать с Кирой, когда у нее возникали проблемы с подготовкой. Болеславский просто не мог ей отказать.
А в 1956 году во время своего второго «похода на Ботвинника» Смыслов попросил своего давнего конкурента помочь на турнире претендентов, – и это дало блестящий результат. У Василия за пять недель не было ни одной проблемы ни в дебюте, ни с отложенными, что не могло не дать ему солидного преимущество над уставшими конкурентами на финише, – и во второй раз выйти на рандеву с М.М. Интересно, что несмотря на удачный опыт, Исаака не позвали работать на самом матче – о нем «забыли». Он сглотнул обиду, но больше не работал со Смысловым лично. Это был не первый, но, увы, далеко не последний подобный случай в его жизни. Болеславский относил к таким поступкам «понимающе» и никогда ни на кого не жаловался. Только повторял под нос свое любимое: «Горе… Горе…»
Через три года перед межзональным 1959 года к Болеславскому обратился уже Петросян. Наученный горьким опытом Исаак Ефремович задумался, и… с радостью согласился! Что уж скрывать – он просто нуждался в большом вызове и жаждал по-настоящему работать. Эпизодическая роль рядом с Седьмым шахматным королем переросла в постоянную при короле Девятом. Он прошел с Тиграном два межзональных и два турнира претендентов, а затем еще и три матча за корону, в которых тот достиг своей наивысшей точки.
Они с Болеславским удивительным образом совпали по творческому подходу к шахматам, близко чувствовали красоту и гармонию. Петросян, как и его тренер, прошел извилистый и длинный путь, превратившись из острого тактика в глубокого стратега. Они понимали друг с друга буквально с полуслова, дополняя и заполняя друг друга. Вряд ли кто-то еще мог бы с такой искренностью и верой вести своего спортсмена к вершине, к победам в турнирах и в матчах… Сначала был повержен Ботвинник – способность Тиграна чувствовать Михаила Моисеевича, понимать, как тот думает и принимает решения, активно противодействуя его планам, вызывали у Исаака Ефремовича чувства близкие к творческому экстазу, которое он когда-то истаптывал как игрок, а теперь как тренер. За ним последовал еще Спасский, к которому тандему также удалось найти ключик, а шедевральная первая половина матча 1966 года стала наивысшим взлетом фантазии и творчества в его исполнении.
Но вот ирония судьбы: как только Тигран потерял титул чемпиона мира в 1969 году, – тут же распался и их союз. Мгновенно, без объяснений и ясно, по чьей инициативе.
«Ах, пустое!» – наверное, махнул рукой Болеславский, получив очередной болезненный и на этот раз неизгладимый удар. Его сердце было полно шрамов от предательств, трагедий и надежд, которым не суждено сбыться. Он привык их стойко сносить, не жалуясь на свою жизнь. Но то, что после Петросяна Болеславский больше ни с кем не работал говорило о многом. А ведь тогда ему было всего лишь 50! Бондаревский в этом возрасте только начал заниматься со Спасским, ну а Фурман – с Карповым. Исаак Ефремович – ушел.
Вернее, он растворился в своих друзьях и учениках, в белорусских шахматистах – Алексее Суэтине, Викторе Купрейчике, Альберте Капенгуте, создав удивительную преемственность поколений. Следующее поколение белорусов шло по его стопам, «по лекалам» мастера, и Капенгут в шутку называл своих учеников Бориса Гельфанда и Илью Смирина не иначе как «шахматными внуками» Болеславского. Глубокое понимание и проникновении в саму суть позиции вкупе с самоотверженной домашней работой – вот фундамент, на котором стояли принципы Учителя, те самые, что позволяли рассчитывать на великие победы.
Исаак Болеславский – этот добродушный молчун и чудаковатый гений, великий теоретик и практик, которому не хватило шага, чтобы вписать свое имя в историю, и тренер о котором можно только мечтать. Он бескорыстно отдал свою жизнь шахматам, он жил ради них, как большинство великих творцов, готовых отдать за радость творчества почти всё!
Болеславский? Исаак? Сын Ефрема и Берты? И украинец?
Левитов, зачем ты это делаешь?