Д. Хэмилтон. «Только, чур, без поцелуев» Глава 8: Впереди могут быть неприятности
Пролог: Если бы только футбол мог быть таким веселым...
Эпилог: Величайший менеджер всех времен... Даже если я сам так считаю
Хронология/Благодарности/Об авторе
***
Брайан Клаф любил петь. Я часто слышал, как он напевал про себя, обычно что-нибудь из Фрэнка Синатры, прежде чем слова прорывались в воздух несколькими тактами позже. Если это был не Синатра, он мог напевать строчки из Нэта Кинга Коула или Тони Беннета — в общем, все из Великого американского песенника. Он особенно любил мюзикл «Парни и куколки». Я думаю, что он либо хотел стать Нейтаном Детройтом, персонажем, которого Синатра играл в фильме, либо ему просто нравилось звучание имени и костюм в полоску. Песня «Luck Be a Lady Tonight» была стандартом Клафа.
Еще одним его фаворитом были Ink Spots. Особенно ему понравился их трек «I Don't Want To Set The World On Fire» [«Я не хочу поджечь мир»]. «Это неправда, — сказал он, — я хочу». Иногда, особенно если он наливал напиток, я слышал песню Дина Мартина «Little Ole Wine Drinker Me». Он также исполнял песни, о которых я никогда и не слышал, таких исполнителей, о существовании которых я даже не подозревал, например, Нелли Лутчер, а затем укорял тебя за невежество. «Эй, она на вершине моего рейтинга», — протестовал он.
Клаф напевал тебе в трубку. Не было ничего необычного в том, чтобы ответить на звонок и обнаружить, что на другом конце он заливается, пародируя Синатру. Однажды я поднял трубку и услышал первые пару строк песни «I've Got You Under My Skin». Когда он закончил, он сказал: «Кто-то распространяет информацию о том, что я чудила». Очевидным ответом было то, что это не я, но я решил ничего не говорить и посмеяться, и это оказалось правильным решением. «Я позвонил примерно полудюжине людей — включая некоторых наших игроков — и сказал им то же самое. Все они говорили: "Это был не я". Ты единственный, кто посмеялся, — сказал Клаф. — Тебе золотая звезда».
Он пел во время написания состава на игру, прерываясь на полуслове. Он пел своей собаке. «Мне бы очень хотелось, — сетует он, качая головой, — чтобы я умел играть на пианино, чтобы я мог петь под свою игру, как в сцене из "Касабланки"».
Я никогда не встречал другого менеджера, который бы выбирал тексты песен — и затем неоднократно пел их в течение сезона или двух — в качестве фоновой музыки, отражающей положение клуба. Но тогда я всегда считал «Сити Граунд» островом, отделенным от остальной части Первого дивизиона причудами и воображением стоящего у руля человека.
В начале и середине 1980-х годов на устах Клафа часто была одна песня. «Впереди могут быть неприятности, — пел он, когда появлялись плохие новости, — ... но давайте повернемся лицом к музыке и потанцуем». Я почти ожидал, что «Форест» выбежит на поле под эту песню, звучащую из громкоговорителя «Сити Граунд» — на самом деле я уверен, что в какой-то момент Клаф сам рассматривал эту идею. Случались неприятности, и «Форест» танцевал — в данном случае под довольно мрачную музыку, которую играл их банковский менеджер.
В начале 1980-х годов, когда «Форест» вышел из одной эпохи и вступил в другую, Клаф совершил поступок, который не принес ему ни медалей, ни трофеев, ни большого количества поздравительных заголовков. Он подбил бухгалтерские книги. Учитывая остальные его достижения, это кажется прозаичным и едва ли заслуживающим внимания, пока не подумаешь, что случилось бы с «Форест» — и с самим Клафом — если бы это не было сделано. Пока понижение в классе и алкоголизм не привели к его отставке, это был самый большой кризис, с которым он столкнулся в своей карьере менеджера.
Победа в двух Кубках чемпионов сделала клуб самодовольным. Успех, на первый взгляд, пришел так легко. Конечно, нет причин, почему бы ему не продолжаться, как это было с «Ливерпулем»? По сути, «Форест» был новым «Ливерпулем» — так считал даже Клаф. Но клуб был в смятении, и Клаф был во многом виноват в этом. После лет изобилия в «Форест» наступили годы голода, засушливый период скудости и выкручивания — следствие ужасных решений и чудовищных скандалов.
Клуб перенапрягся в финансовом плане. Выплаты по грандиозной, недавно построенной трибуне «Экзекьютив Стэнд», строительство которую Клаф протолкнул по собственному настоянию («Я хотел играть во дворце», — сказал он мне), ежемесячно оседали на банковском балансе, который вскоре был изголодавшимся по европейским деньгам, продажам билетов на «Уэмбли» и бонусам за победу в трофеях, а также по телевизионным деньгам, которые к ним прилагались. В 1982 году убытки «Форест» составляли около £2 млн. Клубу также пришлось выплатить £2,5 млн., которые он вложил в строительство «Экзекьютив Стэнд». Её скелетный каркас доминировал над линией горизонта, постоянно напоминая о том, что «Форест» должен хорошо играть, чтобы заплатить за трибуну до того, как процентные начисления начнут кусаться. Ирония заключается в том, что в итоге клуб решил назвать трибуну в честь Клафа.
Еще более тревожно то, что начало финансовых трудностей «Форест» совпало с крахом рабочих отношений Клафа и Питера Тейлора. Поскольку им обоим становилось все труднее договориться о чем-либо, кроме неприязни друг к другу, они принимали ужасающие управленческие решения о том, каких игроков продавать и покупать. Казалось, что чемпионы Европы перешли в руки начинающих тренеров.
Составы, выигравшие Кубки чемпионов, были расформированы слишком поспешно. Кенни Бернс, Ларри Ллойд, Мартин О'Нил, Арчи Геммилл, Тревор Фрэнсис, Гарри Бертлз и Иан Бойер были проданы без достойной замены. К 1983 году Питер Шилтон тоже ушел, потому что клубу срочно понадобились деньги. То, что должно было быть постепенной, фрагментарной программой восстановления — настолько постепенной, что она была едва заметна — вместо этого превратилось в повальное уничтожение почти всего, что сделало «Форест» успешным.
Позднее Клаф признал, что ему следовало копировать передовой опыт «Ливерпуля»: заменять одного-двух ключевых игроков в сезон, а остальных оставлять в покое. «Мы ошиблись, — сказал он мне, когда мы возвращались к тому этапу его карьеры. — На самом деле, мы так ошиблись, что я не могу в это поверить. Мы потеряли чувство меры и поплатились за это. Мы были слишком обеспокоены тем, что некоторые игроки могут слишком быстро постареть. Это было глупо. Раньше мы никогда не беспокоились о возрасте. Мы беспокоились только о таланте. И я полагаю, что мы слишком зазнались. Мы верили, что все, что мы делаем, правильно». Принеся в команду топор дровосека, а не секатор, «Форест» потерял баланс. В 1982 году, когда Тейлор ушел, команда заняла место ниже середины таблицы. На последнем домашнем матче «Форест» в том сезоне собралось менее 16 000 зрителей. По словам Клафа, за этим последовал двухлетний «кошмар».
С остатками той команды, игравшей в еврокубках, — и выкупом Бертлза после его голевой засухи в «Манчестер Юнайтед» — Клаф сумел вывести «Форест» на пятое место в сезоне 1982/83, а на следующий год — на третье. Но экономия денег стала первостепенной задачей, поэтому в 1985-1987 годах клуб провел еще три сезона в нижней части Первого дивизиона. На большинство выездных матчей «Форест» приезжал в день игры, а не останавливался на ночь в гостинице. По дороге команде подавали суп и сэндвичи, а по дороге домой они иногда брали пакетик чипсов. Рано вечером в субботу автобус останавливался возле рыбного магазина, игроки выходили из автобуса, чтобы забрать завернутую в бумагу пикшу или треску. Клаф заявил, что это вызвало у него чувство легкой ностальгии, как будто он снова начал работать в «Хартлпуле» или «Дерби».
В других случаях, особенно после поражения, разочарование Клафа вырывалось на поверхность. Я помню, как он бил кулаком в подголовник своего кресла в автобусе. «Если я съем еще немного супа, — жаловался он, — я буду похож на жестянку с чертовым "Хайнцем" [прим.пер.: Heinz — собственно, фирма, изготавливающая суп]. Я гребаный менеджер, выигравший Кубок чемпионов — и вот я еду на матч Первого дивизиона с супом, и сэндвичами и с пакетом чипсов по дороге домой. Какого хрена я здесь делаю?» Никто, когда он был в таком настроении, не мог его успокоить. Нужно было подождать, пока огонь в нем не погаснет. Я решил не ходить и не спрашивать у него его мнение о матче.
Такие современники, как Джо Фэган в «Ливерпуле» и Говард Кендалл в «Эвертоне», обедали с салфетками и серебряным сервизом. «Форест» ел из пластиковых тарелок и пил из пластмассовых стаканчиков. Но шотландское виски продолжало литься — «Мы должны сохранять бодрость духа», — сказал Клаф. Автобус «Форест», стареющий, медленный и пахнущий стружкой, не мог быть заменен. Денег не хватало, поэтому его подлатали и еще некоторое время держали на дороге. «Он настолько стар, что мы могли бы на нем принять участие в ралли "Лондон - Брайтон"», — стонал Клаф.
«Форест» вынужден был заполнять пустые середины недель сезона выгодными товарищескими матчами за границей в таких местах, как Ближний Восток. Клаф ненавидел разъезды. Сейчас, когда посещаемость дома обычно не превышала 20 000, а порой была и менее 15 000, «Форест» постоянно нуждался в деньгах. В клубе царило чувство паники. В то время как успешная команда привлекает инвестиции и приверженцев, к команде, находящейся в упадке, мало интереса, как финансового, так и иного. В начале тэтчеровской эпохи, когда экономика была больна, а восстановление казалось очень далеким, овердрафт «Форест» составлял около £2 млн. На спортивных страницах стали появляться предположения о том, что Клаф вслед за Тейлором покинет клуб.
Вспоминая то непростое время, Клаф сказал мне: «Я думаю, что совет директоров, вероятно, думал о том, чтобы уволить меня, по крайней мере, раз в неделю. В конце концов, я потратил миллионы на трансферном рынке и все еще оставался неуклюжим ублюдком. Я также заработал много денег. Мое увольнение позволило бы им сэкономить несколько копеечек, как только мой контракт был погашен. Правда в том, что мы были в таком тяжелом положении, что не могли позволить себе купить коробку чайных пакетиков, не придя сначала на коленях в банк. Меня спасло то, что клуб не мог позволить себе дать мне чек и сказать, чтобы я отвалил. Я бы обанкротил их». Будучи менеджером, привыкшим покупать и продавать игроков за миллионы фунтов, Клаф оказался с лимитом расходов в £100 тыс. «Я не мог купить даже одноногого полузащитника», — стонал он.
Клаф считал, что, как только «Форест» снова стал платежеспособным, создание новой команды — в конечном итоге достаточно хорошей, чтобы выиграть два Кубка Лиги, дойти до двух полуфиналов Кубка Англии и одного финала — было равносильно его победе в двух чемпионатах с разными клубами. Он не думал, что кто-то из менеджеров, которыми он больше всего восхищался, Билл Шенкли или Джок Стейн, смог бы сравниться с тем, что он сделал при таких обстоятельствах. Одно дело, утверждал Клаф, строить команду из ничего, когда «ты пришел из ничего», совсем другое — восстанавливать ее, когда ты когда-то был «на вершине горы». Эта риторика может показаться излишне драматичной. Но перспектива единоличного управления лоскутной командой, практически без финансовых ресурсов и с осознанием того, что вокруг него крутятся враги, была для Клафа более чем пугающей.
Я почувствовал в нем страх. Он думал, что клуб может обанкротиться. «Если бы мы сделали это, то для нас — и для меня — это был бы Третий дивизион», — признался он. В какой-то момент, по его словам, ему показалось, что он действительно погрузился в прошлое, в те дни, когда работал в «Хартлпуле»: выключал свет в офисе, когда уходил вечером, чтобы клуб мог сократить счет за электричество; корпел над тем, хватит ли мелких денег, чтобы заплатить молочнику в конце недели; волновался, что однажды утром может прийти газовщик и отключить центральное отопление.
По мере того, как «Форест» начал медленно меняться, менялся и сам Клаф. Появились два разных Клафа, противоречия в его характере проявились как никогда остро.
Первый был чрезмерно заботливый, подозрительный Клаф, который, подобно Маргарет Тэтчер (которую он считал политически отвратительной), искоренял всех, кто, по его мнению, был «не одним из нас». Это создало бункерный менталитет, где Клаф яростно защищал тех, кто был «на его стороне». «Когда мы выигрывали титулы, Арчи Геммилл произносил в нашей раздевалке фразу, которая была настолько идеальной, что я перенял ее у него. Когда мы были прижаты спиной к стенке, может быть, проиграли матч или плохо играли, Арчи говорил, что пора "сомкнуть ряды". Именно этим я и занимался некоторое время после ухода Тейлора», — объяснил он.
Второй был менее замкнутый, более дружелюбный Клаф. Резкость все еще звучала в его голосе, а вспыльчивость все еще порой вырывалась наружу. Он оставался спорным, непредсказуемым и раздражающим человеком. Я научилась распознавать, что он в плохом настроении или необщителен, прежде чем заговорить с ним. Если он подходил ко мне и не хотел разговаривать, он смотрел налево и сильнее обычного толкал распашные двери в коридоре. Затем я осторожно подходил, зная, что мне придется ждать своей очереди — и что в конце концов ему придется поговорить со мной.
Но Клаф также заметно смягчился. Я думаю, что это было сделано неохотно, потому что он рассматривал корректировку своего подхода почти как признак слабости. Он считал, что это выдает недостаток уверенности, который он пытался замаскировать намеренным блеянием и самоуничижением, как, например, его регулярное исполнение «Впереди могут быть неприятности...» Он говорил, что у него есть шанс выиграть что-нибудь, «если бы существовала премия Плохой менеджер месяца». Или что он не отбирал команду, а «просто наблюдал, кто явится на тренировку», потому что не было достаточно игроков, из которых можно было бы выбирать. Внезапно он стал таким же страдающим смертным, как и все мы: нервным и настороженным, когда его положение менеджера и его авторитет в «Форест» впервые были поставлены под сомнение.
«Это было глупо, — говорил он. — Питер и я в течение нескольких лет доказывали, что для успешного управления клубом нужны два человека, а не один. Но в то время, когда у нас не было ничего в банке и почти ничего на поле, я делал все сам. Рядом со мной не было даже Джимми Гордона [тренера первой команды]. Футбольные менеджеры работают каждую субботу перед тысячами и тысячами людей. Но никто, кто этого не делал, не понимает, насколько одинока эта работа. Ты полностью изолирован, и именно так я чувствовал себя поначалу. Это было похоже на возвращение на исходную позицию. Ты пытался смеяться, потому что если бы ты этого не делал, ты бы плакал».
По моему мнению, Клаф стал из кожи вон лезть, чтобы быть примирительным и услужливым. Он звонил мне с историями. Он, как бы странно это ни звучало, оказался менее запуганным и менее самодовольным в высказываемых им взглядах. Он стал реже вступать в публичные споры со своими директорами и с Футбольной ассоциацией. Если он был груб или заставлял меня ждать, он компенсировал это обедом, за которым рассказывал полдюжины историй. Я начал работать и над его колонками. В конце концов, его кабинет всегда был открыт для меня.
«Я достаточно долго проработал в футболе, чтобы понять, что вечерняя газета в моей нынешней ситуации важнее, чем полдюжины национальных изданий, — сказал мне Клаф по телефону. — Ты бесполезный ублюдок, которому следовало бы освещать крикет или писать рецензии на книги, а не освещать футбол. Но это твой шанс окунуть свой хлеб. У тебя будет столько историй, что тебе придется звонить в W. H. Smith, чтобы удвоить заказ на блокноты. Пока!». В другом звонке он сказал: «Когда я говорю, что переживаю, я это серьезно. Это не просто чушь, чтобы вызвать твое сочувствие».
Как и в 1975 году, хотя и в весьма контрастных обстоятельствах, Клафу теперь предстояло восстановить свою репутацию. Теперь его акции упали до неприятного минимума. Он знал, что не может продолжать извиняться за беспорядок, который он создал. Люди должны были знать, как сильно он хочет все исправить и как трудно это будет сделать.
Не прекращались разговоры о том, справится ли Клаф без поддержки Тейлора. Шептались, что, в любом случае, его рассудок был подорван. А некоторые выразили сомнение в том, что у него хватит драйва и воли на еще одну попытку. Он понимал, что ему нужны друзья, и ему придется набирать их самому. Больше всего ему хотелось иметь друзей на трибунах. Если болельщики «Форест» начнут выступать против него, он считал, что совет директоров ослабнет и начнет поиск замены. С типичным пафосом, как политик, пытающийся задобрить избирателей, он начал наступление на сторонников.
Новый Клаф использовал свои газетные колонки, чтобы остроумно объяснить плачевное состояние «Форест», признать свою роль в этом, слегка покритиковать совет директоров, когда это было необходимо, и, самое главное, продвинуть свое собственное дело. Ожидания там были высоки, и он стремился как можно мягче показать, что на данный момент нет никакой возможности их реализовать. По его словам, «Форест» больше не мог конкурировать на трансферном рынке, а идея бросить вызов «Ливерпулю» или «Эвертону» была слишком абсурдна, чтобы ее озвучивать.
Клаф стал заядлым, но регулярно раздраженным читателем страниц писем в Football Post (субботней вечерней спортивной газеты Nottingham Evening Post), которые он использовал как барометр мнений. Это показало, насколько чувствительным он стал к критике — как и Тейлор в последние шесть месяцев своей работы в «Форест». Раньше критика и оскорбления просто отскакивали от Клафа, но не сейчас. «Мне надоело читать всю эту чушь в твоей газете, — кричал он мне в трубку, цитируя мне заголовки двух-трех писем. У меня возникает искушение самому позвонить в эту душниловку [авторам письма] и попросить их прийти и выбрать состав команды. Или просто отвалить и позволить им делать работу вместо меня. Жители Ноттингема получили слишком много и слишком рано. Мы избаловали этих ублюдков — и теперь я слышу только ворчание. Они бы ворчали гораздо больше, если бы я вообще сюда не приехал».
Тот факт, что Клаф остался в «Форест», будучи достаточно финансово обеспеченным, чтобы уйти, говорит о двух вещах: насколько сильно он чувствовал личную ответственность за затруднительное положение клуба и, что более важно, насколько сильно он нуждался в том, чтобы быть в футболе. Со свойственным ему пылом он заявил, что если он бросит, то никогда больше не сможет нормально спать. Полагаю, его больше волновало то, как будет воспринята его отставка и качество работы, которую он мог бы получить после нее. Как бы он ни протестовал против обратного, последующие поколения были для него важны.
Даже после завоевания титула чемпиона Англии и двух Кубков чемпионов, мнение истории о Клафе было бы заметно иным, если бы он, как и Тейлор, предпочел уйти и позволить «Форест» самим решать свои проблемы под руководством нового менеджера в 1982/83 годах. Это были бы очевидные обвинения в том, что он не смог продолжать без Тейлора и, косвенно, что роль Тейлора в партнерстве была выше, чем Клаф когда-либо был готов публично признать. Последнее, чего хотел Клаф, это раздуть чье-то эго — и уж точно не Тейлора.
Его и так раздражало одно только предположение, что Тейлор, а не он, был определяющим фактором в подъеме «Форест» из безвестности. Это был сложный аргумент для Клафа, поскольку основные факты говорили о том, что это действительно так. Влияние Тейлора действительно сыграло решающую роль. После того как он приехал, занялся разведкой и снял крайности Клафа, «Форест» менее чем за два года вышел в Первый дивизион и выиграл титул чемпиона Англии. Спросить Клафа об этом — значит вызвать один из этих пронизывающих, тревожных взглядов. Когда тяжелое молчание было нарушено, он мог ткнуть в тебя пальцем и долго рассказывать об игроках, которые уже были в клубе до прихода Тейлора (что было правдой), и об игроках, которых он уже нацелился привести в клуб (что было отчасти правдой).
То, что Клаф взял на себя труд защищаться столь решительно, как будто его судили, говорит о том, насколько колючим был для него этот вопрос. Тейлор был точно таким же. Упомяните ему о том, что «Форест» мог бы выбраться из Второго дивизиона и подняться на вершину Первого, независимо от того, присоединился бы он к Клафу или нет, и он засунет язык в щеку и закрутит его, как штопор. Затем он бросит на тебя косой взгляд и скажет о защите Бернса или вратарской работе Шилтона, что было его способом сказать, что ни Шилтона, ни Бернса без него не было бы в «Форест».
Гордость всенепременно должна была помешать Клафу покинуть «Форест» сразу после ухода Тейлора. Высмеяв психологическую и физическую усталость Тейлора после его резкого возвращения в «Дерби», Клаф не смог найти такой же предлог для ухода из «Форест», и в любом случае, он был бы слишком обеспокоен тем, что говорили о нем в результате его работы. Пятно на его резюме было бы невозможно удалить: уйти от неудач на трансферном рынке и от неряшливых решений, которые позволили команде, выигравшей Кубок чемпионов, так быстро скатиться вниз. Как бы Клафу ни было неприятно об этом думать, многие люди считали, что успех «Форест» был как-то принижен неспособностью руководства его поддерживать — что команда, которую создали Клаф и Тейлор, была способна лишь на короткую вспышку славы. Клаф провел бы следующее десятилетие, пытаясь объяснить, почему «Форест» потерпел столь впечатляющий крах. Это испортило бы хороший сон.
После ужасного опыта работы в «Дерби» и «Лидсе» Клаф не хотел и не мог с точки зрения профессионала позволить себе еще один период безвременья. В конце концов, «Форест» был единственным клубом, который всерьез обратился к нему после того, как он был уволен из «Лидса». Он не говорил на иностранном языке и не хотел его учить, поэтому для него было невозможно управлять клубом за границей. В любом случае, у него не было глубоких знаний о зарубежных игроках или европейских клубах, только знакомство с командами, с которыми «Форест» встречался в Кубке чемпионов. Он не собирался получать работу в крупном клубе, таком как «Манчестер Юнайтед» или «Ньюкасл», потому что был слишком эксцентричным и откровенным. Ему было всего 47 лет, он был слишком молод для выхода на пенсию. Он не хотел уезжать — или, по крайней мере, очень далеко — от своего дома в Дерби, где обосновалась его семья.
Его выбор сводился к следующему: перестроить «Форест», уйти в отставку и перейти в другой клуб схожего размера и амбиций, или вообще отказаться от тренерской карьеры и согласиться на роль телеведущего — путь, от которого он отказался почти десять лет назад. «Мне не очень нравится работать на телевидении, — говорил он. — Ты сидишь в кресле и гримируешься, ты сидишь в студии и тебе жарко. Все это наводит на меня скуку. Я не телевизионщик. Я занимаюсь телевидением по принуждению и за пару копеечек».
«Дерби», клуб, который в то время был так же безнадежен, как и «Форест», и где Тейлор снова был главным, вручил Клафу свое единственное серьезное приглашение. Тейлор хотел, чтобы Клаф присоединился к нему и вместе возродил прошлое. В ту неделю, когда Тейлор подписал свой контракт, они встретились на набережной, в двух с половиной километрах от «Сити Граунд», чтобы обсудить возможность возвращения Клафа на «Бейсбол Граунд». Но шансов на то, что Клаф снова будет работать с Тейлором вообще никогда и никаких не было. Это закончилось бы еще одной горькой схваткой. У «Дерби» было гораздо меньше преимуществ, чем у «Форест», и для Клафа опуститься во Второй дивизион так скоро после победы в Кубке чемпионов означало бы потерю статуса, слишком тяжелую для его достоинства.
Поэтому, ради здравомыслия и самосохранения, Клаф начал кропотливую работу по восстановлению своей команды — и своего собственного имиджа. Он отправился наводить мосты. После матчей, побед, поражений или ничьих, Клаф все еще мог быть неловким и раздражительным, отгораживаясь от прессы. Однако теперь он охотнее раздавал виски тем, кто годом или двумя ранее, когда связи с общественностью были гораздо менее приоритетны, чем завоевание трофеев, был вынужден захлопнуть дверь перед их носом.
Новый Клаф был скорее гостеприимным хозяином, чем враждебным и отдаленным. Будущему спонсору, которого в частном порядке презирали как «тупицу», помассировали самолюбие экскурсией по стадиону. Другого попросили сесть за стол руководителя, чтобы тот смог бы почувствовать, каково это — «быть главным». Клаф был образцовым продавцом — убедительно обаятельным, заботливым и внимательным, а продаваемым товаром был он сам. Он смог использовать два Кубка чемпионов в качестве гарантии, чтобы выиграть немного времени.
В течение следующих нескольких лет, когда он был прижат спиной к стенке, я убедился в величии Клафа как менеджера: в том, как он мог взять сырую команду и вылепить ее, в его способности распознать зарытый талант, в его умении — благодаря энергичной саморекламе — склонить на свою сторону общественное мнение, в его умении вдохновлять, уговаривать и запугивать в равной степени.
С его непостоянным чувством темпа Клафа часто называли футбольной версией Рональда Рейгана, который однажды сказал: «Говорят, что тяжелая работа никогда никого не убивала, но я говорю, зачем рисковать?» Клаф был известен тем, что приезжал на «Сити Граунд» поздно утром, часто после начала тренировки, а порой и вовсе не приезжал. У него были явно нестандартные часы работы. Он часто появлялся только для того, чтобы написать состав на матч, или, словно через потайную дверь, появлялся в раздевалке без четверти три субботнего дня.
Однако в те дни после завоевания Кубка чемпионов он был неутомим — но зачастую измотан. Однажды днем я застал его сидящим в своем кабинете, его глаза были закрыты, морщины на лице стали более выраженными. Он снял кроссовки и носки и закатал спортивные штаны до колен. Если ему надеть на голову платок и усадить в полосатый шезлонг, то он мог бы сойти за фигуру на приморской открытке Дональда Макгилла. «Я совершенно измотан, — вздохнул он. — У меня не осталось ни толики сил. Чтобы заставить меня сесть на скамейку запасных, тебе придется засунуть туда бутылку виски в качестве стимула. И даже тогда может пройти неделя, прежде чем я доберусь туда, неделя, прежде чем я налью виски, и еще неделя, прежде чем я поднесу бокал к губам. Я толстый и конченый, и у меня болят ноги. Черт подери, для чего я это делаю?».
С возвращением Бойера, купленного в середине последнего сезона Тейлора, Бертлза, а затем и Робертсона, Клафу удалось создать молодую команду и установить связь с недавним славным прошлым «Форест». Подписание Колина Тодда привело в команду еще одного игрока, которому он доверял, а также того, кого ему не нужно было тренировать. Относительно неизвестные люди, такие как Питер Дэвенпорт, Стив Ходж и Крис Фэрклаф, начали процветать. Как и вратарь, о котором в Англии почти никто не слышал: Ханс ван Брекелен, который впоследствии выиграл чемпионат Европы со сборной Голландии и Кубок чемпионов с ПСВ «Эйндховен». Из сгребенного пепла «Форест», выигравшего Кубок чемпионов, появилось то, что Клаф назвал «прекрасными цветами».
«Я сделал одну важную вещь. Я не подписывал никаких шайтанов. У нас были игроки, которых хотелось взять домой, чтобы познакомить с мамой и папой, и которые знали, как вести себя в вежливой компании», — сказал он мне. Он просто не был готов взять на себя трудных клиентов, таких как Ларри Ллойд, который, как он жаловался, прерывал его командные собрания, или Кенни Бернс, который требовал жесткого управления. Все чаще я чувствовал, что он хочет более спокойной, почти послушной управленческой жизни. Возможно, дело было в его возрасте. Какова бы ни была причина, в «Форест» редко случались случаи нарушения дисциплины. Мало кто осмеливался переступить черту и навлечь на себя его неодобрение.
Как для журналиста, это было блаженством. Номер телефона каждого игрока был в моей телефонной книжке. Если мне что-то было нужно, я просто звонил им домой. Не нужно было проходить через агентов, прыгать через обручи и отвечать на вопрос «А что мне с этого?». Это была реально другая эпоха. Даже после того, как в 1985 году сдержанный Дэвенпорт был выбран в сборную Англии, играя вместе с Гари Линекером, иногда можно было видеть его выходящим из Центральной библиотеки Ноттингема с кипой книг. Однажды я шел с ним к автобусной остановке после игры. Он возвращался в свою квартиру, расположенную неподалеку от «Сити Граунд». Сейчас я думаю об этом как о прекрасной иллюстрации того, каким был футбол высшей лиги. Я помню гордого отца Дэвенпорта, который ходил на каждый матч и после него без всякой суеты ждал, когда его сын выйдет из зала для игроков.
Редактор газеты Nottingham Evening Post попросил меня сделать рождественскую фотографию Стюарта Пирса. Он хотел, чтобы Пирс был в костюме Санты рядом со своей лошадью. Можете ли вы представить себе Пирса в костюме Санты рядом со своей лошадью? Что ж, Пирс охотно согласился и не попросил за это ни копейки. Через месяц или около того после Италии-90, когда Пирс пробил один из пенальти, из-за которого сборная Англии проиграла в полуфинале против Германии, я спросил его, не хочет ли он поговорить со мной о письмах поддержки, которые он получил. «У меня сегодня мало времени, — сказал он, — но садись в машину — я еду в твою сторону и отвезу тебя обратно в офис».
Пирс сам являлся «Ноттингем Форест». Он был одним из тех игроков, с которыми толпа отождествляла себя. Им нравилась его грубая приверженность. В его глазах светилось желание побеждать: игра за «Форест» была для него крестовым походом, а не просто работой. Сокрушительные штрафные удары, которые он исполнял, были украшением его основной игры. Опасаясь, что вингеры соперника отойдут назад или сместятся в центр, Пирс устремлялся к ним. Со времен Бернса «Форест» не видел никого, кто бы так жестко атаковал, и со времен Робертсона не было игрока «Форест», способного установить столь особые отношения со зрителями, как будто они пробивали по каждому мячу вместе с ним.
Думаю, во многом это произошло благодаря приземленному и непритязательному подходу Пирса к футболу, а также тому, что слава не изменила его. Он играл свою панк-музыку. Он был готов разговаривать с людьми. В середине восьмидесятых он даже рекламировал свои услуги в клубной программке как квалифицированный электрик. Болельщики из рабочего класса узнали в Пирсе что-то от себя, который знал, каково это — рано вставать и зарабатывать на жизнь трудом, прежде чем футбол стал его средством к существованию.
Пирс и Найджел Клаф были сердцем команды, которая в 1989 году выиграла Кубок Лиги (тогда он проводился под спонсорством компании Литтлвудс) и сохранила его в следующем году — первые трофеи, которые Клаф завоевал без Тейлора. К тому времени клуб был снова «заряжен» здоровьем. «У нас больше денег, чем у Джона Пола Гетти [прим.пер.: Американский нефтяной магнат и промышленник, один из первых в истории долларовых миллиардеров]», — хвастался Клаф, его тон был вполне понятным и самодовольным. Но что он никогда не смог бы вернуть, так это титул чемпиона. Между небольшими провинциальными клубами, такими как «Форест», и клубами из больших городов — Лондона, Ливерпуля, Манчестера и Ньюкасла — образовался существенный разрыв в плане уровня расходов.
Независимо от того, имеет ли Кубок Лиги значение в футбольном календаре, он был особенно хорош для Клафа: четыре победы за двенадцать сезонов — две с Тейлором и две без. Этот новый «Форест» также был очень интересным для просмотра, играя в быстром и простом стиле, который так страстно проповедовал Клаф. Но похвала, которую «Форест» получил за свой стиль, наряду с Кубком Лиги, все еще была утешительным призом в его глазах. То, что он сделал в прошлом, всегда будет затмевать то, что он способен выиграть в будущем. По сравнению с Кубком чемпионов большинство футбольных трофеев выглядят жалким бессодержательным зрелищем.
Клаф постоянно говорил о титуле в чемпионате Англии. Он говорил о нем с благоговением, как будто участие в нем было сродни принятию причастия. Он смотрел на него с затуманенными глазами. По его мнению, это была настоящая проверка футбольной силы и мастерства, а также решимости команды, поэтому так мало менеджеров выигрывали его, как он, с двумя разными клубами. «Создание двух разных команд в двух разных местах требует огромных усилий», — говорил он.
У меня есть четкое воспоминание о том, как в сезоне после того, как "Форест" выиграл титул чемпиона Англии, трофей величественно возвышался на столе Клафа. Я прошел мимо его открытой двери и дважды обернулся, как будто увидел мираж. Это красивое серебряное изделие с витиеватым, филигранным декором стояло там, где он обычно держал стопку бумаги. Он сидел в кресле и читал письмо. Он поднял голову, увидев меня. «Я присматриваю за ним, — сказал он категорично, — на случай, если кто-то попытается вырвать его у нас».
«Ты никогда не теряешь надежду, — сказал мне Клаф за месяц или около того до вылета из команды в его последнем сезоне. — Ты думаешь о титуле, ты думаешь о еще одном Кубке чемпионов. Я не знаю, сколько великих команд может создать один менеджер за всю свою жизнь. Две? Максимум три? Но дело в том, что ты никогда не перестаешь пытаться. Это как актер, который хочет получить еще один "Оскар", альпинист, который хочет еще раз покорить Эверест. Я такой же».
Он прервался и начал петь: «Впереди могут быть неприятности...»
***
Хотите поддержать проект донатом? Это можно сделать в секции комментариев!
Приглашаю вас в свой телеграм-канал, где только переводы книг о футболе и спорте.
