«В «Рейнджерс» употребляли наркотики. Жена одного игрока сделала пирожные, не сказав, что положила траву. Я вышел в открытый космос». Шестнадцатая глава автобиографии Эспозито
Меня обменяли в «Нью-Йорк Рейнджерс» 7 ноября 1975 года. По мне это – черный день календаря.
Мы – «Бостон Брюинс» – отыграли матч в Баффало. В последних двенадцати встречах я забросил шесть шайб и раздал десять передач. Мы приехали в Ванкувер, и, поскольку следующая игра у нас была только через два дня, вечером я, Ходжи, Кэш и Кэрол Ваднэ пошли в ресторан «Стейкхаус у Хая».
Там в углу сидел Джим Пэттисон – известный в Канаде автодилер. Он владел командой «Ванкувер Блейзерс», выступавшей в ВХА. Я знал Пэттисона, потому что месяца за два до этого он пытался переманить меня из «Бостона» в свой клуб. Мы приехали с Донной в Ванкувер, где мне предложили миллион долларов в качестве подписного бонуса, плюс шестилетний контракт на 400 тысяч в год. После завершения игровой карьеры мне гарантировали место в менеджменте клуба, но без уточнения зарплаты. Это были очень большие деньги, да и Ванкувер очень красивый город. Естественно, я ответил, что подумаю об этом. По дороге назад в Бостон я спросил Донну:
– Что скажешь?
– Город просто великолепный. И деньги очень большие. Ты сам-то что думаешь?
– Знаешь, что я тебе скажу? Я очень люблю Бостон. Я не хочу никуда уезжать.
– Наверное, тогда тебе лучше поговорить с Гэрри Синденом.
Мы до этого уже обсуждали мой новый контракт с Гэрри (Синден к тому времени уже ушел с поста тренера и сменил Милта Шмидта в кресле генерального менеджера – прим. ред.), и он не очень-то много мне предложил. Мы снова с ним встретились. Агента у меня не было. Я ничего не говорил Гэрри про предложение «Ванкувера». Мне не хотелось к этому прибегать. Я просто сказал ему: «Слушай, я не хочу уезжать из Бостона, так что давай что-нибудь придумаем». Он предложил контракт на шесть лет по 400 тысяч в год. Это предложение показалось мне честным.
– Фил, ты хочешь, чтобы у тебя в контракте был пункт о запрете на обмен? – спросил он.
– Гэрри, мы с тобой через столько вместе прошли, мне не нужен никакой пункт о запрете на обмен. Просто скажи мне, что ты не будешь меня обменивать, и этого будет достаточно.
– Фил, пока я здесь, тебя никуда не обменяют.
И мы пожали руки.
Это было в октябре, перед самым началом сезона-1975/76, который стартовал четвертого числа. Я был счастливее свиньи в дерьме. Донна хотела разводить лошадей, поэтому я купил поместье в 66 акров в Норт-Хэмптоне, штат Нью-Гэмпшир. Я не горел желанием жить в Нью-Гэмпшире, но там были низкие налоги. Ей этого хотелось, вот я и купил. В конечном же счете ей не понравилось там жить, потому что там никого нет, и она чувствовала себя одинокой.
Мы были на выезде, и я играл хорошо, хоть и не был большим поклонником хоккея Дона Черри. Мы постоянно дразнили Дона за его любимую фразу: «Забрось ее по борту подальше в зону». Мне такой хоккей был не по душе, равно как и Бобби Орру. Впрочем, Бобби разрешалось делать на льду все что угодно, как, наверное, и мне; но вот остальным ребятам только и говорили: «Вбрось ее поглубже и кати бороться».
Наши игроки привыкли идти в обводку и играть в пас. Но Дон всегда говорил: «Даже не вздумайте пасоваться в средней зоне». И не дай бог было его ослушаться. «Бл**ь, да запусти ты ее по борту и кати за ней».
Так в пас особо не поиграешь, но Дон хотел видеть именно такой хоккей, поэтому мы так и играли.
Так вот, когда мы встретились с Пэттисоном в этом стейкхаусе в ноябре, он сказал:
– Зря ты не принял мое предложение, Фил. Тебя скоро обменяют.
Я к тому моменту уже выпил пару бокалов вина.
– Обменяют? Да ты пиз**шь. Пошел ты нафиг, Джимми. Че ты тут начинаешь-то?
– Да я тебе говорю. Ходит слух, что тебя обменяют.
– По-моему мы собираемся сделать обмен, но я в нем участвовать не буду. Я пять раз становился лучшим бомбардиром, куда меня менять? Я дважды был самым ценным игроком лиги. Мы два Кубка Стэнли взяли. Меня каждый год выбирают в первую сборную Всех звезд. Это меня-то обменяют?!
– Да вот ходит такой слух…
Несмотря на то, что он был в другой лиге, Джимми знал, о чем говорит. В хоккейном мире вообще нет секретов. Хоккейный мир – все равно что цирюльня (Эспозито намекает на стереотип, согласно которому в парикмахерских люди обмениваются слухами и сплетнями – прим. пер.). В этом мире куча тренеров, генеральных менеджеров и владельцев, которые любят распространять слухи. Игроки в подметки не годятся руководству в плане распространения слухов. Руководство только и делает, что языком чешет.
Я пошел обратно в отель. В первый раз за все время я жил в номере не с Кэшем, а с Хэнком Новаком. И той же ночью по непонятной причине я снял с шеи медальон Иисуса, освещенный Папой Римским, который купил, когда только начинал в НХЛ. Пожалуй, я был немного поддатый. Да что там – я в жопу пьяный был. В общем, я его каким-то образом потерял.
Следующим утром зазвонил телефон. Хэнк поднял трубку и сказал: «Фил, тебя Виноград спрашивает». «Виноград» – это прозвище, которое мы дали Черри (англ. Cherry – «вишня», англ. Grapes – «виноград», – прим. пер.). Мы его еще «Кислым Виноградом» называли.
Я задумался. Звонок в 7:30 утра. Играем мы только завтра. Ну и чего он меня будит? Хэнк дал мне трубку.
– Нам надо поговорить, – сказал Черри. И я понял: ну все, приплыли.
– Если хочешь поговорить, то зайди ко мне в номер, – и положил трубку.
– Что стряслось? – спросил Хэнк.
– Похоже, меня обменяли.
В дверь постучали. В номер зашли Дон Черри с Бобби Орром. На Доне была самая страшная пижама, которую я только видел в жизни. Дон вообще кучу денег в Канаде сделал на том, что носил откровенно уродскую одежду. На Бобби была футболка и штаны. Я сидел на кровати, с похмелья зарывшись головой в ладони.
– Че за х**ня происходит, Виноград?
– Фил… Ну… как бы… Ну…
– Да давай уже. Не томи. Обменяли меня, да?
– Да.
– Е**ный стыд. На кого? Куда?
Он смотрел на меня, а я смотрел на Бобби, стоявшего у окна. Я сказал:
– Если скажешь, что в «Рейнджерс», я из окна выброшусь.
«Рейнджерс» были нашими заклятыми врагами. Я ненавидел Нью-Йорк. Когда мы играли на Мэдисон Сквер Гарден, не заходили дальше блока между седьмым-восьмым проспектами, и 33-34-й улицами (Эспозито имеет в виду область непосредственно напротив арены – прим. пер.). По злачным местам мы не ходили. Мы прилетали рейсом авиакомпании Eastern Airlines в день игры, играли, ночевали в Стэйтлер Хилтон – близлежащем клоповнике – и улетали на следующий день. Нью-Йорк был отвратительным городом. Играть там мне хотелось меньше всего.
– Бобби, открой окно, – попросил Виноград.
Вот так я узнал о том, что меня обменяли в Нью-Йорк.
Бобби не мог поверить в то, что меня обменяли. Бобби с Доном были близки. Дон считал Бобби святым. И давайте откровенно – Бобби был лучшим защитником в истории хоккея.
– Вада тоже обменяли, – продолжил Дон.
– У Вада прописан пункт о невозможности обмена, – ответил я.
– Да ладно?
– Я не шучу. Я с ним как раз вчера об этом разговаривал.
– Ну и на**й тогда все. Может и не надо вас менять. Чтоб этого Гэрри черти в жопу драли. Оставайтесь.
– Я должен ехать. Таковы правила игры, – была моя реакция.
Все, о чем я думал в тот момент, так это о том подписном бонусе с «Ванкувером» в миллион долларов, от которого я отказался, потому что хотел остаться в «Бостоне». А вот, например, Дерек Сэндерсон, Джерри Чиверс, Тедди Грин и другие получили кучу бабла за согласие перейти из одной лиги в другую, а спустя четыре года, когда ВХА развалилась, многие из них вернулись в НХЛ, где их приняли с распростертыми объятьями.
Я же был предан своей команде даже сильнее чем Бобби Орр. И в итоге эти пи**расы вот так вот меня нае**ли.
Я очень расстроился. С тех пор уплыло уже 28 лет, а меня все еще не отпустило. Я до сих пор не простил Гэрри Синдена. Мы продолжили общаться после этого. Я даже пытался быть с ним дружелюбным, мы смеялись и выпивали, но теперь я отношусь к нему так же, как ко всем остальным. То особое отношение безвозвратно пропало.
Гэрри даже не позвонил мне, чтоб сообщить об обмене. Это меня тоже разозлило. Он это поручил Дону Черри. И это после всего, через что мы вместе прошли. У Гэрри бы не было работы в НХЛ, если б мы проиграли серию русским в 1972 году. И я имею отношение к той победе не меньше остальных, а то и побольше некоторых. Я считал, что он мне должен. Да и до сих пор так считаю.
Уже позже он объяснил, что пошел на тот обмен, потому что знал, что Бобби Орр покинет команду. Они не могли договориться с Аланом Иглсоном о новом контракте. Гэрри хотел, чтоб у него в команде играл лучший защитник из доступных – он так все свои команды строит. На тот момент Брэд Парк из «Рейнджерс» был лучшим защитником после Бобби Орра.
Гэрри позвонил генеральному менеджеру «Рейнджерс» Эмилю Фрэнсису и поинтересовался насчет Парка. Эмиль попросил взамен меня. Сначала Гэрри ответил отказом, но потом сказал: «Хорошо, но мне надо кем-то заменить Эспозито». Эмиль предложил ему Пита Стэмковски, на что Гэрри ответил: «Я хочу Жана Рателля». Рэтти был вторым бомбардиром лиги после меня. Он довольно хороший игрок и классный парень – таких людей в хоккее немного, он был настоящим джентльменом.
Эмиль сказал: «Тогда мне нужен защитник, чтобы заменить Парка. Знаю, что Орра мне не видать, так что я хочу твоего лучшего защитника после него». Таковым считался Кэрол Ваднэ, хотя Дэллас Смит тоже был неплох. Но у Вада был характер. Он был злее. Все это со слов Гэрри и Эмиля, с которым я потом тоже обсудил этот обмен.
Я позвонил Донне в Нью-Хэмпшир. На Востоке было 10:30 утра. Она сказала:
– Фил, по радио только и говорят, что про твой обмен. Уже час как говорят.
– Я только что узнал.
– Господи… И что мы будем теперь делать?
– Поедем в Нью-Йорк.
Мы тогда с Донной еще не были женаты, просто жили вместе. Я сказал ей: «Я улетаю сегодня в Оукленд играть за «Рейнджерс». Поверить не в это могу». А потом меня понесло насчет Гэрри: «Лживая скотина! Как он мог вот так вот ножом мне в спину ударить?».
Тренировка «Бостона» в Ванкувере начиналась в 11 утра. Когда я пришел за вещами, все ребята были уже в сборе. Я зашел в раздевалку и подошел попрощаться к каждому игроку. Мы все рыдали. Я не был особенно близок с Бобби Шмауцом, но он мне очень нравился. С ним мы просто обливались слезами. Ходжи тоже плакал. Кэш не мог в это поверить. Джонни Бьюсик сказал: «Поверить не могу, что это происходит на самом деле». Дон Черри ходил за мной и твердил: «Оставайся». Вад, у которого стоял пункт о невозможности обмена, сказал:
– Я никуда не поеду.
– Я еду, ответил я. – Меня обменяли. Я еду.
– Фил, скажи им, что ты никуда не поедешь. Пошли они на**й. Что они тебе сделают? Дисквалифицируют? Ну вот что они тебе сделают, Фил? – взывал Черри.
– Прекрати. Тут уже ничего не поделаешь. Я еду.
Я сел в самолет и полетел первым классом. Выпил рюмки четыре или пять водки, перед тем как мы приземлились в Сан-Франциско. Там уже ждала машина от «Рейнджерс». В четыре часа вечера меня отвезли на арену в Оукленде. В раздевалке «Рейнджерс» никого не было.
Первыми, кого я встретил, были физиотерапевт Фрэнк Пэйс и парень по имени Джимми Янг. С Фрэнком Пэйсом мы так и не сошлись характерами. Я привык к бостонским физиотерапевтам Фрости Форристоллу и Дэнни Кэнни, которые были бы просто идеальны, если б только не их проблемы с выпивкой. Они бухали по-черному. Да что там – они постоянно бухими ходили. Но какая разница, если экипировка всегда чистая, трусы постиранные, и вообще ни с чем никогда проблем не возникает (в 70-е годы в командах еще не было специальных менеджеров по экипировке, и ответственность за подготовку формы и инвентаря несли физиотерапевты – прим. пер.).
Я сел на свое место. Мне выдали форму с пятым номером. В раздевалку стали постепенно подходить ребята из команды. Они были веселы и дружелюбны. Пит Стемковски мочил одну шутку за другой. Парни сказали, что форма, которую мне выдали, на самом деле принадлежит Лэрри Сачараку, который даже не был травмирован. Он был с командой, его просто не включили в состав на тот матч. А его форму выдали мне.
– Это что еще такое? Это не мое. Это Лэрри Сачарака, – стал жаловаться я.
– Он сегодня не играет. А лишней формы у нас нет, – ответил Фрэнк Пэйс.
– Кот здесь? (прозвище Эмиля Фрэнсиса – прим. пер.)
– Нет, Кот в Нью-Йорке.
– Мне кажется, я не должен играть под пятым номером. Это форма другого игрока. Это неправильно. Зачем выдавать мне чужую форму?
Но выбора не было, потому что эти жмоты в «Рейнджерс» даже формы запасной с собой не возили. В «Бостоне» всегда было два-три запасных комплекта на случай кражи или если что-то порвется.
– Ты что, примадонна? – спросил Пэйс.
– Да иди ты на**й. Просто это неправильно, – ответил я.
Потом я заметил, что на моем свитере есть литера «С». То есть форма-то – капитанская. Я в это поверить не мог. Я только что пришел в новую команду, и они меня уже капитаном сделали?
– Я не могу быть капитаном этой команды. Я только приехал сюда. Бл**ь, что тут вообще происходит? – спросил я.
Я поверить не мог их тупости. Капитаном команды должен был быть Род Жильбер или Уолт Ткачак, но никак не я. Спустя годы я спросил Эмиля Фрэнсиса об этом, и он ответил: «Рода Жильбера я бы не назначил капитаном, даже если бы он был единственным игроком в команде». Кот сказал, что Род просто не подходил на роль капитана. Лично я с ним абсолютно не согласен.
Мы сыграли с «Калифорнией», и уступили этой жалкой команде 5:7. Я забил два гола и отдал две передачи (одну передачу – прим. ред.), но один игрок «Силс», Гэри Сабурен, забросил четыре шайбы в ворота Джонни Дэвидсона. Причем три из них – от синей линии. Я глазам своим поверить не мог. А потом я не мог поверить в то, что после игры эти парни смеялись и шутили в раздевалке, будто все нормально.
Я смотрел на это и думал: «Бл**ь, это че за ху**я вообще?». Мы были в душе с Питом Стемковски, Уолтом Ткачаком, Роном Грешнером и еще парой ребят. Так вот из всех них только Ронни был расстроен. Я сразу понял, что дружить надо именно с Ронни.
В «Бостоне» все приходили в бешенство, когда мы проигрывали. Особенно если проигрывали команде, которой не должны проигрывать. Такой, например, как «Калифорния». Наша философия заключалась в том, что мы всегда должны побеждать команды, которые мы должны побеждать. Команды, которые хуже нас – вот их мы были просто обязаны обыгрывать.
Я обратился к игрокам «Рейнджерс»:
– Бл**ь, я глазам своим не верю. Мы только что говнокоманде проиграли. А вам наплевать?
– Слушай, у нас завтра еще одна игра в Лос-Анджелесе. Нельзя же все время выигрывать, – сказал Стеммер.
– Почему нет? Почему нельзя все время выигрывать?!
Это было что-то с чем-то. Я места себе не находил. Мне было противно от всего этого. Я подошел к тренеру Ронни Стюарту и сказал ему: «Так. Значит, во-первых, я больше не хочу одевать свитер Лэрри Сачарака. А, во-вторых, я не хочу быть капитаном команды». Ронни пообещал, что мне выдадут собственный свитер. Но потом добавил: «Эмиль хочет, чтобы ты был капитаном. Так что ты им будешь».
На следующий день мы отправились в Лос-Анджелес на матч с «Кингс». Я катил по борту старенького Форума, и там у скамейки штрафников была небольшая кочка. Я зацепился за нее коньком, и в меня тут же со всей силы врезался кто-то из соперников. Я подвернул голеностоп так, что показалось – это перелом.
Меня унесли на носилках. Фрэнк Пэйс попытался зафиксировать голеностоп лентой, но у него получилось неправильно. Пришлось вызывать врача, чтобы он все перебинтовал как надо. Кататься я не мог, так что просто всю игру просидел в раздевалке. Тот матч мы тоже проиграли. Представляете? Говнолосанджелесу просрать!
Команда продолжила турне в Ванкувере, но поскольку я не мог играть, меня отправили в Нью-Йорк на рентген. Я сел в самолет и долетел до Нью-Йорка, где меня встретила Донна. Нам нужно было найти жилье. «Рейнджерс» предложили жить в Саусгейте – это совсем рядом с ареной на углу 31-й улицы и 8-го проспекта. В те времена это место было еще большим клоповником, чем Стэйтлер Хилтон. Правда, с тех пор многое изменилось. Я пришел по адресу со своей дамой, ковыляя на костылях. Мы открыли дверь номера, который нам предложили, и я сразу же сказал: «Я здесь жить не буду. Ни за что в жизни».
Мы тотчас выселились, и заселились в отель Дрейк. В Дрейке было хорошо.
Я снял небольшой номер, позвонил Эмилю Фрэнсису и сказал:
– Я в том клоповнике жить не собираюсь.
– Там все игроки останавливаются в дни матчей.
– Офонареть.
На следующий день я пошел ко врачу. Он сказал, что у меня очень серьезное растяжение связок, пришлось наложить гипс. Врач заметил: «Было бы даже лучше, если бы ты порвал связки. Тогда было бы точно известно, что все заживет через месяц. А так я ничего по срокам сказать не могу».
Я пропустил шесть матчей, каждый из которых закончился поражением (три поражения, ничья и две победы – прим. ред.). В газетах писали: «Это худший обмен за всю историю «Рейнджерс». Эспозито слишком стар, он уже не может играть, ему пора заканчивать». Вдобавок ко всему Кэрол Ваднэ так и не прибыл в расположение команды. В конечном итоге он выторговал себе побольше денег, после чего все-таки изволил приехать.
Им и мне пришлось заплатить побольше. Эмиль Фрэнсис не ознакомился с моим бостонским контрактом перед обменом. Там мне полагалось 400 тысяч в год – из них 125 тысяч были зарплатой, а остальные 275 тысяч шли в мой несгораемый пенсионный фонд. Этот вариант не очень устраивал «Бостон», потому что они не могли списать полностью эту сумму с налогов – что, как раз, и стало еще одной причиной, по которой меня обменяли. Владелец «Бостона» Джерри Джэйкобс, жмотяра этот, все жаловался на меня Гэрри Синдену: «А что если он будет играть до 45 лет? Сделай так, чтобы он пересмотрел условия контракта». Но я не собирался ничего пересматривать.
Когда же меня обменяли, президент «Рейнджерс» Билл Дженнингс увидел мой контракт – и ударился челюстью о стол. «Это что еще за несгораемый пенсионный фонд?», – поинтересовался он. Я объяснил. Он сказал, что это надо менять. Я сначала не хотел, но потом подумал, и решил, что не стоит усугублять ситуацию. За небольшую доплату я согласился внести изменения в контракт – и стал получить зарплату полностью на руки.
Когда «Рейнджерс» вернулись с выезда, я все еще не мог кататься. Я матчей восемь или девять пропустил, прежде чем смог замораживать голеностоп новокаином и выходить на лед. У меня все еще оставались проблемы. Я не мог делать многое из того, что хотел. И это еще больше раздражало болельщиков.
Я старался. Очень старался. И из-за этого расстраивался еще больше. Меня в жизни так не освистывали – по крайней мере, в домашних матчах. На выезде мне частенько свистели, но я это как раз обожал. Чем сильнее меня освистывали, тем лучше я играл. Но что это такое, когда тебя освистывают дома? А болельщики «Рейнджерс» делали это беспрерывно.
Голеностоп со временем зажил, и я снова начал забивать. Если бы не голеностоп, я бы, наверное, шайб 60 забросил в том сезоне. Я играл в тройке с отличными партнерами – Родом Жильбером и Стивом Викерсом. Они тоже были прекрасными снайперами, так что не совсем подходили под мою манеру игры, как под нее подходили Ходжи и Кэш.
Стив любил пастись на пятаке, а Роду не нравилось играть в углах площадки. Он обладал потрясающим броском, да и вообще был умным хоккеистом. Но я-то любил окопаться на пятаке и ждать передачи с края. Ронни Стюарт сделал ошибку, поставив меня в тройку к Роду и Стиву. Но с тренером не спорят. Как сказали, так и делаешь.
В середине сезона 1975/76 Эмиль Фрэнсис позвонил мне и сказал: «Фил, я собираюсь поменять тренера. Что ты думаешь о Джоне Фергюсоне?».
– Отличный тренер, – ответил я.
Эмиль еще не знал, что его тоже скоро уволят.
С приходом Ферги я почувствовал, что у меня появился соратник. Мы с ним прошли все муки Суперсерии 1972 года против русских – он был одним из помощников главного тренера. Кроме того, я против него играл, так что прекрасно знал этого крутого сукиного сына. Теперь же Ферги приехал в Нью-Йорк, где впервые в карьере ему предложили стать главным тренером. Он отнесся к этому со всей серьезностью. Мне от этого стало полегче.
Ферги был настоящим бойцом. Мы как-то играли против «Бостона», и я был на льду рядом со скамейкой «Рейнджерс». Мимо проехал Кэшмэн, я его поприветствовал – и тут же получил от Фергюсона удар по спине.
– После игры с ним поговоришь. Чтобы я даже писка от тебя не слышал ни до, ни во время матча. Как только началась игра, он тебе больше не друг.
– Нихрена себе, Ферги. Ты мне аж дыхание сбил.
– Я тебе еще не то собью.
– Блин, да успокойся ты.
А еще как-то раз Джон швырнул бутылкой с водой в линейного, и попал ему прямо в голову.
Мне очень нравился Джон Фергюсон. Он старался изо всех сил. Он всегда хотел как лучше.
Когда он приехал, я рассказал ему о своей травме. «У меня реальные проблемы с голеностопом», – объяснил я ему. Я даже тренироваться с командой не мог, потому что без новокаина было слишком больно стоять на коньках, так что я не мог принимать участия в упражнениях. Я старался как мог, но у команды были серьезные проблемы. Многие игроки «Рейнджерс» бухали. Большинство парней жили на Лонг-Айленде, так что мы там же и тренировались. Каждый день после тренировки ребята шли обедать в местечко под названием «Дигс» на Лонг-Бич. Там они весь день пили пиво, а потом в 4 или 5 вечера расходились по домам ужинать. А потом нам еще на матч в город надо было оттуда тащиться. Тупость.
Некоторые употребляли наркотики. В «Бостоне» в этом был замечен только Дерек Сэндерсон. Помню, как-то раз я пошел на командную вечеринку «Рейнджерс». Так там жена одного из игроков, которую я считал умалишенной, сделала пирожные, и никому не сказала, что положила туда траву. Я съел несколько штук – и вышел в открытый космос. Рядом со мной сидела моя жена. Напротив меня расположился Джон Дэвидсон. Мы смотрели друг на друга и махали друг другу руками, глупо посмеиваясь. Мы вообще не понимали, что с нами происходит.
Был у нас в сезоне-1976/77 новичок, Донни Мердок. Талантливый парнишка был, но имел серьезные проблемы с алкоголем и наркотиками. Поначалу я думал, что только с алкоголем: от него каждое утро разило перегаром. Он частенько датым и на лед выходил – даже на официальные матчи. Один раз как-то в штангу врезался, пришлось уносить его со льда.
Мы жили рядом на Лонг-Айленде, недалеко от пляжа. Как-то раз была страшная метель, он поехал кутить, и потом не мог найти свою машину. Он был настолько пьяным, когда парковался, что не мог вспомнить, где ее оставил. Два дня ждал, пока снег растает. А мне приходилось заезжать за ним по дороге на тренировку.
В начале сезона мы пошли с Донни на вечеринку в аппартаменты в здании ООН (фешенебельная часть города с очень дорогой недвижимостью – прим. пер.). Там-то я и узнал, что проблемы у него не только с алкоголем.
Мы пришли туда с Донной, и я глазам своим не поверил. Там повсюду были полуобнаженные девушки! Их нанял какой-то парень, которого все называли «Снежным королем». Я тогда не знал ни кто он такой, ни что это значит («Снежным Королем» называли главного дилера кокаина в округе – прим. пер.).
Ко мне подошла одна из девушек и спросила:
– Хочешь выпить или еще чего-нибудь?
– Я буду пиво.
– Я не это имела в виду.
– Ну хорошо. Тогда я буду колу, – я так и не врубался, о чем она толкует.
Но она, видимо, подумала, что я попросил «коку», потому что принесла мне небольшой контейнер, похожий на пепельницу, в котором был какой-то белый порошок. Я так понял, что это был кокаин (имеется ввиду разница между «I’ll have a Coke” и “I’ll have coke” – прим. пер.). Я сказал Донне:
– Давай-ка выбираться отсюда – немедленно! А то от моей репутации ничего не останется.
Не то чтобы я был каким-то ангелом, но если б туда нагрянули менты и арестовали меня, как бы я им объяснил, как я там оказался?
Чуть позже в том же сезоне Донни задержали на канадской границе с наркотиками. Его дисквалифицировали на 40 матчей (Это случилось уже в третьем сезоне Мердока. Изначально он был дисквалифицирован на весь регулярный чемпионат, но затем срок споловинили до 40 матчей – прим. ред.). И я подозреваю, что его вполне могла подставить какая-нибудь баба. Он же в плане женщин совсем без башки был.
Таких проблем с настроем, как в «Рейнджерс», я нигде больше не встречал. И, поскольку я был капитаном, решил устроить командное собрание. Обзвонил всех и сказал: «Нам надо об этом поговорить. Приходите ко мне домой на Атлантик-Бич. С меня пиво».
Половина парней просто забили на это. Не пришел ни Пит Стемковски, ни Уолтер Ткачак, ни Стив Викерс, ни даже Род Жильбер, что меня особенно задело: я думал, что уж кто-кто, а Род точно придет. Впрочем, подозреваю, Рода зацепило, что капитаном назначили меня. Мне кажется, он считал, что он заслужил право быть капитаном команды; в действительности – так оно и было. К тому же, Род не ладил с Фергюсоном, а меня в команде называли «любимчиком Ферги». Я расстроился, что многие игроки просто не пришли на собрание, и объявил тем, кто пришел:
– Ребят, вот именно поэтому у нас и проблемы. Мы проигрываем всем подряд, а я не привык проигрывать. Я просто терпеть не могу проигрывать.
– Слушай, Фил, мы «Рейнджерс», а не «Бостон». Пойми ты это наконец. А «Бостон» пускай идет на**й, – заметил Жиль Маротт.
– Ты прав, Жиль, – ответил я. Я ведь и вправду все сравнивал с «Бостоном». И в этот момент я понял, что больше никогда не буду игроком «Брюинс».
Я привык ко всему в «Бостоне». Но теперь я играл за «Рейнджерс», и здесь все было иначе. Я сказал:
– Теперь я понимаю, почему вы никогда не могли нас обыграть. У вас мотивации нет. Всем на все насрать. Поверьте мне, нам в «Бостоне» было не все равно. А здесь всем плевать на то, что мы сраным «Силс» проиграли. Да вы охренели?!
Такого отношения к делу я просто не переваривал. Я знаю, что нажил себе врагов из-за этого. Я сказал игрокам, что хочу увидеть от них больше отдачи.
C приходом Ферги дела пошли получше, потому что он тоже ненавидел проигрывать, и проблемы с настроем его тоже не устраивали, так что он начал все менять.
Ферги был просто беспощаден к Роду Жильберу. Он называл его «е**ным лягушатником», «куском говна» и «ссыклом вонючим». «Ферг, я не хочу это слышать», – говорил ему я.
Cлушайте, если бы французам давали по десять центов каждый раз, когда их называют «лягушатниками», а мне б давали по десять центов каждый раз, когда меня называют «макаронником», то мне никогда бы не пришлось продавать «Тампа-Бэй» японцам.
И не дай вам бог оказаться евреем, потому что их мы как только не называли – в том числе «жидярами». Их только двое тогда играло в лиге – Лэрри Цайдел, который был чокнутым, и мой сосед по номеру в «Бостоне» Тедди Грин, который, в общем-то, евреем и не был. Мы над Грини постоянно шутили: «Жидяры не играют в хоккей. Они владеют командами. Кого ты тут обмануть решил, а, Гринбург? Давай завязывай».
Ферги старался как мог, чтобы сделать «Рейнджерс» лучше. Однажды он позвонил мне и сказал:
– Я только что выменял твоего друга Кенни Ходжа.
– Отлично! Просто замечательно! Кого за него отдал?
– Рикки Миддлтона.
И тут я замолчал. Миддлтон был прекрасным игроком, к тому же молодым. Я спросил:
– Ты серьезно? Рик – отличный игрок, Ферг.
– Ему нужно было уехать из города. Если б я его не обменял, у него бы возникли большие проблемы.
– Что ты имеешь в виду?
– Неважно. Но у него реально проблемы, так что нужно было помочь ему смыться отсюда.
Поверьте мне на слово, такое бывает. Когда я управлял «Тампа-Бэй», у меня тоже был один игрок, которому требовалось срочно убраться из города, иначе бы менты упрятали бы его за решетку.
Рикки отправился в Бостон, взял себя в руки и стал блестящим игроком в составе «Брюинс». А знаете, кто вправил ему мозги? «Бостон Брюинс». Рикки Миддлтон внезапно оказался в команде, где другим игрокам было не все равно. А вот в «Рейнджерс» всем было наплевать.
Как-то раз в 1977 году я выгнал из дома жену Уолтера Ткачака. Мы с ней часа два беседовали. Суть там примерно такая была:
– Да что ты все пыжишься? Где-то выиграешь, где-то проиграешь. Какая разница? Зарплату же платят, верно? Это самое главное.
– Есть вещи и помимо этого.
Понятное дело, что так считал ее муж. Впрочем, на льду Уолт вел себя совершенно иначе. Тем не менее, такие мысли водились у него в голове.
– Мне кажется, тебе лучше уйти, потому что меня уже тошнит и от тебя, и от твоего е**ного мужа, и вообще от всех вас. Если эта команда когда-нибудь и начнет побеждать, так только после того, как из нее выгонят всех вас, – в конце концов не выдержал я.
Она встала и ушла. На следующий день ко мне подошел Уолтер, и сказал со смехом:
– Ты вышвырнул мою жену?
– Все так, Уолдо. А ты вообще себя нормально чувствуешь, когда она такие вещи говорит? Или тебе реально по**й?
– Я хочу побеждать. Но, бл**ь, что делать, если ты проиграл? Умереть что ли?
– Не надо умирать. Но должна быть какая-то гордость. Ты хочешь выиграть Кубок Стэнли? Хочешь, чтобы у тебя был чемпионский перстень? У меня их два. И я хочу еще. И больше всего я хочу выиграть его с «Рейнджерс».
Он рассмеялся, а вместе с ним заржали и все остальные. Такое ощущение, что всем было все равно.
Я часто думал о том, что могло быть дальше, если б меня не обменяли в «Рейнджерс». Я пять лет подряд забивал не менее 60 голов (четыре раза за пять лет: в сезоне 1972/73 Фил забил 55 – прим. ред.). Если б меня не обменяли, я и в 1975-м забил бы 60. После обмена в «Рейнджерс» я матчей 35 провел с травмой голеностопа. И забросил лишь 38 шайб (29 шайб – прим. ред.). «Рейнджерс» завершили сезон на последнем месте в Дивизионе Патрика.