Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 18
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
Картинки, загадка, перевод - mandragora
Отдельное спасибо Phoebe Caulfield за стилистические замечания и предложения
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 6 (продолжение)
Я выиграл Открытый чемпионат США годом раньше, но я выиграл его, не победив ни Коннорса, ни Борга. В 1980 году мне пришлось играть с ними обоими (не говоря уже об Иване Лендле).
Я вообще считаю чемпионат 1980 года своим наивысшим достижением как атлета. В четверг вечером, в полуфинале, я победил Лендла в четырех сетах (7-5 в последнем сете),
на следующее утро мы с Питером играли парный финал против Стэна Смита и Боба Лутца, проиграв в упорных пяти сетах. Я считал, что мы вполне могли бы и выиграть матч, но не сильно расстроился. Я чувствовал, что эта победа была лебединой песней для великой пары Смита и Лутца, которых мы победили в финале год назад. Стэна я особенно уважал за его преданность Кубку Дэвиса.
Питер Флеминг, Джон Макинрой, Роберт Лутц и Стэн Смит
В субботу мы с Коннорсом сыграли безумный полуфинал. После того, как я победил в первом сете и повел 5-3 во втором, я немного зажался, а Джимми совершил невероятный прорыв. Он завел публику так, как только он мог это делать, и взял одиннадцать геймов подряд. [Я насчитала двенадцать]. Он выиграл второй сет 7-5, третий 6-0 и был впереди в четвертом сете 2-0; честно говоря мне даже стало стыдно
В этот момент публика мне помогла: она все время была на стороне Джимми, но сейчас ей захотелось, чтобы матч продолжался подольше, и она стала поддерживать меня. И неожиданно непостижимая химия тенниса поменялась: теперь Джимми зажался, я воспрял, выиграл четвертый сет 6-3 и повел 5-3 в решающем сете.
В этот момент симпатии публики перешли на сторону Джимми.
Качели нашей игры накренились в очередной раз, и мы сцепились в тайбрейке пятого сета. Мы оба понимали, что поражение будет ужасающим для любого из нас. Мне казалось, я буду рвать на себе волосы, если проиграю.
Замечу, что мне всегда нравилось правило играть тайбрейк решающего сета: обстановка накаляется, потому что и публика, и игроки знают – матч подходит к концу. Мне помогло знание того, что конец уже близок – стоит лишь протянуть руку. Преимущество на тайбрейке имеет игрок с более сильной подачей, и я знал, что я и есть этот игрок. Я знал, что если я просто буду хорошо подавать, я выиграю.
Именно так я и сделал.
В воскресенье, не отдохнув как следует, я вступил в очередное классическое противоборство между мной и Боргом (ведь за его плечами не было ни парной встречи, ни матча против Коннорса).
Быстрый корт давал мне преимущество, но когда я повел 7-6, 6-1, то Бьорн, опять воспользовавшись моей усталостью и своим превосходным физическим состоянием, стал дюйм за дюймом возвращаться в матч.
Несомненно, у него на уме был наш матч на Уимблдоне – у меня эта встреча не выходила из головы. Он, должно быть, думал, что я опять выбьюсь из сил, и король пятисетовых матчей снова одержит верх. (Бьорн гораздо лучше играл пятисетовые матчи, чем трехсетовики, просто потому физически он превосходил почти всех игроков тура.)
Но не так быстро.
Уверен, что когда я проиграл третий и четвертый сеты, публика решила, что Борг на волне успеха возьмет пятый сет и свой первый титул чемпиона US Open. Довольно странно, но эти ожидания публики (публика всегда играет критическую роль в большом матче) помогли мне расслабиться и подзарядиться энергией. На Уимблдоне я упустил матч, который должен был выигрывать; я не собирался допустить такое снова.
Я тогда решил, что дошел до последней черты – я не перешагну ее, я смогу удержаться и выиграть матч. К удивлению моей родной публики, у меня еще оставались резервы. Ранний брейк в пятом сете помог мне поймать второе дыхание, последний глоток адреналина. В конце-концов все, что мне было нужно – это один гейм на подаче Бьорна.
Когда мы пожимали друг другу руки, я ясно видел, что он раздавлен. В начале этого года Борг выиграл Мастерс – свой первый и единственный «мэйджор» в Нью-Йорке; казалось, он застолбил путь к следующим своим победам здесь. Я почувствовал: он признал, что я наконец-то стал превосходить его.
А некоторые почитатели Борга могут найти и другое оправдание его поражения на US Open-80. Кто-нибудь его назовет?
После этого чемпионата стало ясно, что соперничество между мной и Боргом приобрело черты настоящей интриги, как те противостояния в боксе, вокруг которых всегда разгораются страсти. У этого соперничества было множество драматических эффектов: чемпион против молодого претендента. Швед против американца. Холодный и замкнутый против горячего и буйного. Вокруг уимблдонского тайбрейка четвертого сета начал возникать мифических ореол, и хотя этот тайбрейк действительно был великолепен, иногда наедине с собой я думал: не слишком ли слова обозревателей и комментаторов… высокопарны. Особенность теннисных очков и геймов в том, что они вызывают бурю эмоций во время матча, но потом от них остается только видеозапись, которая не производит и половины былого впечатления. Моменты тенниса – как стихи на песке.
Но я совсем не возражал против внимания прессы! Или против денег. В профессиональном теннисе деньги растут в геометрической прогрессии по старому правилу «богатые богатеют»: чем ты успешнее, тем больше продается билетов на твои матчи (не говоря об остальных продажах)билетов (и всего остального) ты можешь продать, и тем больше денег в тебя вкладывают.
Но даже в рамках этой модели предложение, поступившее в офис моего отца в сентябре 1980 года, казалось обманом зрения: южно-африканский бизнесмен Сол Керцнер,
построивший огромное казино в некоей Бопутатсве, собирался заплатить мне и Боргу по 750 тысяч долларов за один выставочный матч, провести который планировалось в декабре в его казино «Сан-Сити». Победитель получил бы 250 тысяч долларов дополнительно, то есть была возможность заработать миллион долларов.
Миллион за один день! Даже сегодня это кажется неправдоподобной суммой. В 1980 году, когда доллар стоил раза в два больше, эта цифра была еще более невероятной. Когда я поднял упавшую было с грохотом челюсть, то сказал отцу:
– Не могут такую огромную сумму предлагать за один только теннис.
В действительности так оно и было. Когда мы пригляделись, то обнаружили, что Керцнер приглашал нас сыграть в день «независимости» Бопутатсваны, но это государство, который правительство ЮАР основала в 1960 году (и который не был признан политическим сообществом), был очень далек от независимости – фактически, это был крайне бедный племенной анклав.
Идея Керцнера – создать в южноафриканской пустыне новый Лас-Вегас – была в своем роде блестящей, но чем больше я советовался с друзьями, тем меньше мне хотелось быть в этом замешанным. Кроме денег, в этом предложении были и другие привлекательные стороны, кроме денег, но Артур Эш окончательно убедил меня, что я прав. Артур сам несколько раз ездил в Южную Африку – он играл турниры и старался своими словами и самим своим присутствием оказывать поддержку движению антиапартеида. Он чувствовал, что принять такую огромную сумму за выставочный матч – это совсем другое дело; фактически, это означает неявную поддержку апартеида и выставляет меня в невыгодном свете
В течение нескольких недель мы с отцом советовались с десятками людей и, наконец, решили отказаться от предложения (чего не сделал Фрэнк Синатра, который согласился на недельные гастроли в «Сан-Сити» в начале 1981 года, на открытии казино). Я решил, что у меня есть другие, лучшие, возможности заработать миллион баксов. После этого я мог с гордостью смотреть на себя в зеркало: практически впервые в жизни я открыто выразил свою позицию.
1980 год был для меня грандиозным годом; я вовсю наслаждался жизнью профессионального теннисиста и стал твердым вторым номером рейтинга. В начале января я отправился на итоговый Мастерс, полный уверенности – и немного, совсем чуть-чуть упитанный.
Надо мной вновь замаячил призрак Юниорского Кубка Дэвиса! Думаю, виной всему были праздники. Когда после Нового года, как раз перед Мастерсом, я встал дома на весы, то весил 182 фунта – по крайней мере, на десять фунтов выше моего идеального веса. [82,5 кг и 4,5 кг лишних] Впервые за долгое время я ощутил легкую панику. Для меня Мастерс всегда был одним из важнейших турниров: я любил производить хорошее впечатление на свою родную публику.
И как раз этого мне сделать не удалось. Публика старалась вовсю, но я проиграл Джину Майеру, проиграл Боргу (в матче, собравшем наибольшое число зрителей за всю историю для тенниса в зале) и, наконец, проиграл Хосе-Луису Клерку.
Яи был вознагражден тольколишь победой в паре с Питером, в третий раз подряд (к счастью, при игре в паре не надо контролировать всю огромную площадь корта!).
Я поехал прямо домой и свалился с простудой, проведя неделю в постели. А затем я решил начать с Нового года новую жизнь и полностью отказался от пива и десерта. Это сработало – даже слишком хорошо. В апреле я поехал на Западное побережье для участия в турнире на харде в теннисном клубе Лос-Анджелеса. Я встал на весы в доме у Стейси (мы делали последнюю попытку возобновить наши отношения) и был слегка шокирован своим весом - всего 154 фунта [70 кг].
По всей видимости, это оказался хороший боевой вес: я победил в финале Лос-Анджелеса Сэнди Майера. Ранее, в конце марта, я одержал верх над Боргом в Милане, в зале на ковре, и над Томашом Шмидом во Франкфурте на том же покрытии, а позже, в апреле, я выиграл большой турнир в Далласе, в зале (в те дни этот турнир ценился наравне с Открытыми чемпионатами Австралии и Франции).
Но главным событием этой весны стал Кубок Дэвиса. Я три года играл в команде Тони Тратберта и внес свой вклад в нашу победу в 1978 и 1979 годах. Но после того, как мы в 1980 году потеряли кубок, Тони не захотел больше оставаться капитаном.
Не в последнюю очередь причиной его ухода стало мое поведение. В Кубке Дэвиса у меня было своего рода сольное шоу, и Тони был сыт по горло моими выступлениями. Когда я играл в Кубке, я ни на йоту не сбавлял свой темперамент и готовность спорить по любому поводу. Я знаю, это не всегда устраивало Тони (оглядываясь назад, меня также не устраивает, что я не сумел выразить свое почтение, например, бывшему теннисисту Ники Пьетранджели,
который судил наш матч с Аргентиной, и на которого я давил со своим обычным сумасбродством).
Тони раньше был прекрасным игроком.
Он был последним американцем перед Майклом Чангом, который выиграл Открытый чемпионат Франции, но он был теннисистом старой школы: пусть за тебя говорит твоя ракетка.
Я определенно был новой школы.
Возможно, последней каплей стала наша игра против Мексики в Мехико. Публика на Кубке Дэвиса в Латинской Америке – это что-то с чем-то: постоянное скандирование, развевающиеся флаги, бой барабанов – все это вместе взятое и даже больше. Если зрителям в Мехико что-то не нравилось, на корт летели монеты и подушки со стульев. Это действительно была буйная публика.
Подстать публике был и я. Правду сказать, тогда мы с Питером Флемингом действовали сообща – во время нашего парного матча мы оба вели себя наихудшим образом. Я еще добавлял масла в огонь, ругаясь с капитаном мексиканцев, который понимал меня без переводчика.
В 1981 году Тони заменил Артур Эш, и что это была за разница! Не то чтобы он был хуже или лучше – просто совершенно другой.
Артур и Джон на тренировке, 1981 год
Тони любил поговорить; перед матчем он спрашивал, не хотим ли мы какую-нибудь подсказку для сегодняшней игры – выходить вперед, высоко подбрасывать мяч при подаче и тому подобное. Мне это нравилось.
Артур же был статуей. Не поймите меня превратно: я считаю, что вне корта Артур был отличный мужик. Мы могли вместе сходить пообедать, разговаривали, смеялись. На корте, однако, он практически не говорил. Если я взрывался из-за решения судьи, он мог подойти и двумя-тремя негромкими словами попросить меня успокоится – и это все. Обычно он просто сидел на стуле около сетки и наблюдал.
Наша первая встреча опять была с Мексикой, на этот раз уже дома (слава тебе, Господи!), в Ла Косте, рядом с Сан-Диего. Во время своего первого сезона в Кубке Дэвиса Артур считал очень важным постараться заполучить в команду и меня, и Коннорса. Как я уже говорил ранее, Коннорс совершенно точно не был приверженцем Кубка Дэвиса; точнее сказать, он был «уклонист».
В этом году было то же самое. Коннорс мычал и отнекивался: конфликт с турнирным расписанием, болит палец на ноге – да все что угодно. Чего еще можно было ожидать? Для Джимми теннис означал деньги – а какие там деньги на Кубке Дэвиса!
Но когда мы прибыли в Ла Косту, кто бы, вы думали, там появился? Джеймс Скотт Коннорс собственной персоной – чтобы потренироваться с нами! Артур, всегда невозмутимый, как сфинкс, выглядел почти озадаченным. Это было похоже на подвох. Кто хоть когда-нибудь знал, что у Джимми на уме?
Как оказалось, он мог бы нам пригодиться и на корте. Даже без своих родных трибун с барабанами и летящими подушками команда Мексики почти нокаутировала нас после того, как Роско Таннер проиграл первый матч Раулю Рамиресу, а затем Рамирес и семнадцатилетний студент из Лос-Анджелеса Хорхе Лозано победили Шервуда Стьюарта и Марти Риссена в паре. Мне пришлось победить Рамиреса в финальном матче, чтобы вырвать общую победу. Впервые с 1961 года команда США отыгралась со счета 1-2.
Артур почти улыбнулся.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------