Дэвид Пис. «Проклятый Юнайтед»: День первый
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
- День первый
- День второй
- День третий
- День четвертый
- День пятый
- День шестой
- День седьмой
- День восьмой
- День девятый
- День десятый
- День одиннадцатый
- День двенадцатый
- День тринадцатый
- День четырнадцатый
- День пятнадцатый
- День шестнадцатый
- День семнадцатый
- День восемнадцатый
- День тридцать третий
- День тридцать четвертый
- День тридцать пятый
- День тридцать шестой
- День тридцать седьмой
- День тридцать восьмой
- День тридцать девятый
Источники/Благодарности/Об авторе
***
Я вижу его с автомагистрали. Через ветровое стекло. Дети на заднем сиденье. Съезжаем с Бистон-Хилл. Мы уже почти приехали, спрашивают они? Мы уже почти приехали, папа? В пробке у железной дороги и насыпи на шоссе. Спрашивая меня о Билли Бремнере и Джонни Джайлзе. Прожекторы и трибуны, все пальцы и кулаки подняты, незадевающие оскорбления, плоть и кости. А вот и он, мой старший говорит младшему. Вот и он. С автомагистрали. Через ветровое стекло —
Ненавистное, ненавистное место; злобное, злобное место...
«Элланд Роуд», «Лидс», «Лидс», «Лидс».
Я видел его раньше. Был здесь до того. Играл и руководил здесь шесть или семь раз за шесть или семь лет. Всегда в гостях, всегда на выезде —
Ненавистное, злобное место, испещренное их хладнокровием…
Но не сегодня; среда, 31 июля 1974 года —
Артур Ситон. Колин Смит. Артур Мачин и Джо Лэмптон...
Сегодня я больше не гость. Больше не на выезде —
Больше никаких зомби, шепчут они. Больше никаких чертовых зомби, Брайан...
Сегодня я еду туда, чтобы там работать.
* * *
Самая страшная зима XX века начинается в День Подарков 1962 года. Большая Заморозка. Переносы. Рождение Объединенной комиссии. Финал Кубка перенесен на три недели назад. нынче в такую погоду будут гибнуть люди. Но не на «Рокер Парк» в Сандерленде. Не против «Бери». Судья выходит на поле в половине второго. «Мидлсбро» отменил свою игру. Но не ваш судья. Ваш судья решает, что игра может продолжаться —
«Молодец, судья, — говоришь ты ему. — Той компашке дай только отменить все, что угодно».
За полчаса до начала матча ты стоишь в устье туннеля в красно-белой футболке в вертикальную полоску с короткими рукавами, белых шортах и красно-белых гетрах и наблюдаешь, как десятиминутный поток градин отскакивает от поля. Ты не можешь дождаться, когда окажешься там. Не можешь, черт возьми, дождаться —
Мокрый снег на твоем лице, лед под ногами и холод в костях. Случайный пас в их штрафную и ускорение по грязи, твой взгляд прикован к мячу, а мысли сосредоточены на голе; в этом сезоне их уже двадцать восемь. Двадцать восемь. Их вратарь приближается, их вратарь приближается, твой взгляд прикован к мячу, твои мысли сосредоточены на этом голе, двадцать девятом —
Их вратарь уже тут, а ты все еще думаешь об этом голе, его плечо въезжает в твое колено. —
Хряяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяясь...
Рев и свист. Тишина и вырубило свет —
Ты лежишь на земле, в грязи, твои глаза открыты, а мяч валяется где-то там. Двадцать девять. Пытаешься встать, но не можешь. Двадцать девять. И ты ползешь —
«Вставай, Клаф! — кричит кто-то. — Вставай!»
По грязи, на руках и на коленях —
«Да ладно, судья, — смеется Боб Стоко, центральный защитник "Бери". — Он же, сука, нас дурит, это же Клаф».
На руках и на коленях, по тяжелой, тяжелой грязи —
«Только не этот парень, — говорит судья. — Этот парень никого не дурит».
Ты перестаешь ползти. Переворачиваешься Твой рот открыт. Глаза широко раскрыты. Ты видишь лицо физиотерапевта Джонни Уоттерса, встревоженную луну на пугающем небе. По твоей щеке течет кровь, вместе с потом и слезами, твое правое колено болит, болит, болит, и ты кусаешь, кусаешь, кусаешь щеку изнутри, чтобы заглушить крики, чтобы бороться со страхом —
Первый привкус металла на твоем языке, этот первый привкус страха —
Один за другим 30 тысяч человек уйдут. Мусор будет разноситься кругами по полю. Выпадут снег и ночь, земля затвердеет, и мир забудет —
Оставят тебя лежащим на спине в штрафной, зомби —
Джонни Уоттерс наклоняется, губка в его руке, язык в твоем ухе, он шепчет: «Как мы будем жить, Брайан? Как же нам жить?»
Тебя поднимают на носилки. Тебя на носилках уносят —
«Не снимай его чертовы бутсы, — говорит босс. — Может он вернется».
Дальше по туннелю в раздевалку —
Тебя поднимают на постамент и накрывают белой простыней. Кровь повсюду, через простыню на постамент, вниз по постаменту на пол —
Запах крови. Запах пота. Запах слез. Запах Альгипана. Ты хочешь вдыхать эти запахи всю оставшуюся жизнь.
«Ему нужно в больницу, — говорит Джонни Уоттерс. — Нужно быстро и все такое».
«Но не вздумай снимать с него долбаные бутсы», — снова говорит босс.
Тебя подняли с постамента. С окровавленной простыни. На другие носилки. Несут по другому тоннелю —
В машину скорой помощи. В больницу. Под нож.
Тебе делают операцию, и твоя нога от лодыжки до паха закована в гипс. Швы на голове. Никаких посещений. Ни семьи, ни друзей —
Только врачи и медсестры. Джонни Уоттерс и босс —
Но никто тебе ничего не говорит, ничего такого, чего ты еще не знаешь —
Что это чертовски плохо. Это чертовски плохо —
Худший день в твоей жизни.
* * *
Съезд с автомагистрали; Юго-Западная городская автомагистраль. Изгибами. Поворотами. До перекрестка с Лоуфилдс-роуд. На «Элланд Роуд». Резко направо и через ворота. На стадион. Автостоянка на Западной трибуне. Дети прыгают вверх-вниз на заднем сиденье. Негде припарковаться. Зарезервированного места нет. Пресса. Камеры и свет. Болельщики. Книжки для автографов и ручки. Я открываю дверь. Застегиваю манжеты. Дождь в волосах. Достаю куртку с заднего сиденья. Надеваю ее. Мои старший и младший прячутся за моей спиной. Дождь хлещет нам в лицо. Позади нас холмы. Дома и квартиры. Перед нами стадион. Трибуны и прожектора. Через автостоянку. Выбоины и лужи. Этот здоровенный парень, пробивающийся сквозь прессу. Камеры и свет. Болельщики —
Черные волосы и белая кожа. Красные глаза и заточенные зубы…
— Ты чертовски опоздал, — кричит он. Пальцем тычет в лицо.
Я смотрю на прессу. Камеры и свет. Болельщики. Книжки для автографов и ручки. Мои сыновья позади. Дождь в волосах. На всех наших лицах —
Наши лица зореные и загорелые, их лица бледные и изможденные…
Я смотрю этому здоровяку прямо в глаза. Я убираю его палец от своего лица и говорю ему: «Тебя это не касается, опаздываю я, черт возьми, или нет».
Они любят меня за то, кем я не являюсь. Они ненавидят меня за то, кто я есть.
Вверх по ступенькам и через двери. Подальше от дождя и прессы. Камер и света. Болельщиков. Их книг и ручек. В фойе и в сам клуб. Администраторы и секретари. Фотографии на стенах. Трофеи в шкафах. Призраки «Элланд Роуд». Дальше по коридору и за угол. Сид Оуэн, старший тренер здесь последние пятнадцать лет, руководит воспитанниками —
Тяну руку. Подмигиваю ему. «Доброе утро, Сид».
— Добрый день, мистер Клаф, — отвечает он, не пожимая руку мне.
Я кладу руки на головы своих сыновей. Спрашиваю его: «Как ты думаешь, ты мог бы оставить здесь одного из своих молодых парней, чтобы присмотреть за двумя моими, пока я буду представляться?»
— Вас уже представили, — говорит Сид Оуэн. — И эти воспитанники здесь для того, чтобы развивать свои способности профессиональных футболистов. А не для того, чтобы развлекать ваших детей.
Я убираю руки с голов своих сыновей. Кладу их им на плечи. Младший вздрагивает, моя хватка слишком крепка —
— Тогда я вас больше не задерживаю, — говорю я этому забытому верному слуге.
Сид Оуэн кивает. Сид снова говорит: «Я здесь не для того, чтобы развлекать ваших детей».
Где-то тикают часы, из другой комнаты доносится смех. Дальше по коридору и за угол. Звук удаляющихся марширующих шагов.
Мой старший смотрит на меня снизу вверх. Улыбается. Говорит: «Кто это был, папа?»
Я ерошу его волосы. Улыбаюсь в ответ. И говорю ему: «Твой злой дядя Сид».
Дальше по коридору. Минуя фотографии. За угол. Минуя мемориальные доски. В раздевалку. Домашнюю раздевалку. Пришлось повозиться c дверью. Они оставили для меня выездной комплект формы: желтую футболку, желтые шорты и желтые гетры. Дети смотрят, как я переодеваюсь. Я натягиваю свой синий спортивный свитер. Они следуют за мной по коридору. За угол. Через приемную и под дождь. Автостоянка. Камеры и свет. Книжки для автографов и ручки. Я бегу по выбоинам и лужам. Мимо лачуг на сваях. По виражу. На тренировочную площадку —
Пресса кричит. Болельщики приветствуют. Вспыхивают огни камеры, а мои дети пригибаются.
— Доброе утро, ребята, — кричу я им —
Они стояли в своих группах. В своих фиолетовых спортивных костюмах. С пятнами на коленях, пятнами на задницах. Грязный «Лидс». Их длинные волосы, их фамилии на спинах —
Ублюдки. Ублюдки. Ублюдки...
Хантер. Братья Грэй. Лоример. Джайлс. Бэйтс. Кларк. Бремнер. Маккуин. Джордан. Рини. Купер. Мэйдели. Черри. Йорат. Харви и Стюарт —
Все его сыновья, его ублюдки-сыновья. Их папочка мертв, их папочки больше нет…
В своих группах и спортивных костюмах. Со своими пятнами и фамилиями на спинах. Их взгляд на мне —
К черту их. Черт бы их побрал. Да пошли они все на хрен.
Я торгую лицом для прессы. Камерам и свету. Для болельщиков. Для книжек для автографов и ручек. Рукопожатие здесь и представление там. Ничего более. Держи язык за зубами, Брайан. Попридержи язык. Смотри и учись. Смотри и жди —
Не позволяй этим ублюдкам раздавить тебя, шепчут они.
Обмен любезностями закончен, я стою в стороне. Выглянуло солнце, но дождь не перестал. Никакой тебе сегодня радуги. Не здесь. Руки на бедрах. Дождь хлещет мне в лицо. А солнце бьет в шею. Облака здесь движутся быстро. Отвожу взгляд. Мой старший на автостоянке. Мяч под его ногой. На колене. На голове. В выбоинах и лужах, под дождем и солнцем, вот он каков —
Мальчик с мячом. Мальчик с мечтой.
* * *
Это началось в то первое утро в больнице, на следующий день после Дня подарков, и с тех пор так никогда и не прекращалось, ни на один день. Ты просыпаешься и на эти первые несколько секунд, минут забываешь; забываешь, что ты травмирован; забываешь, что с тобой покончено —
Забываешь, что ты никогда больше не почувствуешь запаха раздевалки. Никогда не наденешь чистый новый комплект формы. Не завяжешь эти сверкающие бутсы и не услышишь рев толпы —
Рев, когда мяч попадает в сетку ворот; рев, когда ты забиваешь —
Аплодисменты. Поклонение. Любовь.
Ты хотел бы увидеть свою жену. Ты не видел ее несколько дней —
Не видел с самого Дня подарков. Ни разу с тех пор, как они привезли тебя сюда.
Никто тебе ничего не говорит. Ни черта —
Ты бы встал и пошел сам ее искать, но ты не можешь.
Затем, на пятый день, дверь открывается, и появляется твоя жена —
— Я была в постели, — говорит она. — У меня был выкидыш.
* * *
Они берут нас на экскурсию, меня, моих детей и прессу. Дальше по большему количеству коридоров. За еще большее количество углов. Мимо залов ожидания и лож. Люксов и клубов. Процедурных кабинетов и раздевалок. Затем они выводят всех нас на само поле —
Они выставляют меня вон там, в центральном круге —
Зеленые травинки. Белые меловые линии...
Мои руки подняты вверх, в руках шарф —
Я ненавижу это место, оно злобное.
Дальше по коридору. За этот угол. Дальше по следующему коридору. За следующий угол. Мальчишки за мной по пятам. В мой кабинет. Пустой стол. Пустое кресло. Кабинет Дона. Стол Дона. Кресло Дона. Четыре стены без окон и одна дверь, эти четыре стены, между которыми он запечатлел свои планы и мечты, свои надежды и свои страхи. В своих черных книжках. Свои секретные досье. Списки его врагов —
Дон не доверял людям. Не любил людей. Он терзался людьми. Ненавидел людей. Он заносил их в свои черные книжки. Свои секретные досье —
Списки его врагов. Брайан Клаф в этом списке.
Я. Его возглавляю —
Это кабинет. Стол. Кресло. В котором он строил планы и в котором мечтал, тут у него были свои надежды и страхи. В своих книжках. Своих досье. Своих списках. Чтобы изгнать сомнения. Кодексы и дорожные карты. К одержимости. К безумию. К этому месту —
Здесь, в этом кабинете, где они сидели у него на коленях.
Миссис Джин Рид стоит в дверях. Мои мальчики смотрят себе под ноги.
— Не сделаешь ли мне чашечку чая, дорогуша? — я ее спрашиваю.
Миссис Джин Рид говорит: «Директора ждут вас наверху».
— Меня? — спрашиваю я. — Зачем?
— Для заседания совета директоров.
Я снимаю пиджак. Достаю свой носовой платок. Кладу его на сиденье кресла. Его кресла. Сажусь в кресло за письменным столом. За его стол. Кладу ноги на стол —
Его кресло. Его стол. Его кабинет. Его секретарша —
— Они ждут вас, — снова говорит миссис Джин Рид.
— Пусть подождут, — говорю я ей. — И что там насчет чашки чая, голубушка?
Миссис Джин Рид просто стоит и смотрит на подошвы моих ботинок.
Я стучу по столу. По столу Дона. Спрашиваю: «Чей этот стол, дорогуша?»
— Теперь он ваш, — шепчет миссис Джин Рид.
— Чей был этот стол?
— Мистера Реви.
— Тогда я хочу, чтобы он был сожжен.
— Простите? — восклицает миссис Джин Рид.
— Я хочу, чтобы этот стол был сожжен, - снова говорю я ей. — И кресло и все остальное. Весь этот чертов гарнитур.
— Но...
— Чья ты секретарша, голубушка?»
— Теперь ваша, мистер Клаф.
— Чьей ты была секретаршей?
Миссис Джин Рид грызет ногти и сдерживает слезы, где-то внутри себя она уже написала заявление об увольнении, и теперь оно лишь ждет, чтобы его напечатали и подписали. На мой стол к понедельнику —
Он ненавидит меня, и я ненавижу его, но я ненавижу его все больше и больше —
— Заодно поменяй замки, — говорю я ей, когда мы выходим, мальчики смотрят в пол и держат руки в карманах. — Мы же не хотим, чтобы призрак беспокойного Дона появился, не так ли? Гремя цепями, пугая моих ребятишек.
* * *
Пейзаж меняется. Боль остается. Рабочие привозят мебель в коробках. Меня отвозят домой на машине скорой помощи. На носилках. У меня полный разрыв крестообразной и медиальной связок. Нечто более серьезное, нежели сломанная нога. Необходимой операции не существует. В течение трех месяцев ты лежишь дома на своем красном диване G-Plan, согнув колено в гипсе и положив ногу на подушки, куришь и пьешь, кричишь и плачешь —
Ты боишься, боишься своих снов; твои сны, которые когда-то были твоими друзьями, твоими лучшими друзьями, теперь стали твоими врагами, твоими злейшими врагами —
Вот где они тебя находят, в твоих снах. Вот где они тебя ловят —
Птицы и барсуки. Лисы и хорьки. Собаки и демоны.
Теперь ты напуган. Теперь ты бежишь —
Круги по полю, вверх и вниз по ступенькам трибуны «Спион Коп». Пятьдесят семь ступенек. Тридцать раз. Семь дней в неделю с девяти утра. Но ты держишься подальше от раздевалки. Пятьдесят семь ступенек. Ты предпочитаешь пляж в Сиберне. Тридцать раз. Пляж и бар. Семь дней в неделю с девяти утра. Бегая —
Испуганный. Оторопелый —
В ужасе от теней. Фигур без лиц. Без имен —
Оторопелый перед будущим. Твоим будущим. Без будущего.
Но день за днем ты снова встаешь на ноги. Ты не можешь играть, пока что. Ты не можешь играть, поэтому ты тренируешь. Пока что. Молодежную команду «Сандерленда». Это удерживает тебя подальше от пабов и клубов, от постели и от дивана. Сохраняет и самообладание. Тренируя. Обучая. Пять-на-пять. Шесть-на-шесть. Навесы и удары. Ты любишь это, и они любят тебя. Они уважают тебя. Такие, как Джон О'Хара и Колин Тодд. Молодые парни, которые ловят каждое твое слово, все они, каждое отдельное слово. Ты выводишь молодежную команду «Сандерленда» в полуфинал молодежного кубка Англии. Сдаешь тренерский экзамен Футбольной Ассоциации. Тебе это чертовски нравится —
Но это не замена. Это лишь второе в списке—
Твое будущее. По-прежнему лишь второе в списке —
* * *
За угол. Дальше по коридору. Вверх по лестнице. В зал заседаний. Поле боя. Деревянные двойные двери. Здесь, за этими дверями есть окна, но только здесь. Подходящие шторы и ковры. Подходящие блейзеры и начальство:
Мэнни Касинс. Сэм Болтон. Боб Робертс. Сидни Саймон. Перси Вудворд; старейшина Перси Вудворд, заместитель председателя —
Наполовину гой, наполовину еврей; последнее, потерянное племя самих себя сделавших йоркширцев и израильтян. В поисках земли обетованной; общественного признания, одобрения и благодарности. Спущенная кепка, согнутое колено и вкус их задниц на губах толпы —
Немытые, аплодирующие им — не команде, только им — им и их начальству.
Кит Арчер, председатель клуба, прыгает с ноги на ногу, хлопая в ладоши. Гладя своих парней по головам, ероша им волосы.
Касинс и Робертс, улыбки и сигары, и не хотите ли чего-нибудь выпить?
«Одно кровавое убийство», — говорю я им и плюхаюсь во главе стола, на самом видном месте.
Сэм Болтон садится напротив меня. Болтон является советником Футбольной ассоциации и вице-президентом Футбольной лиги. Прямолинейный и состоявшийся, а также и гордящийся этим —
— Вы, наверное, задавались вопросом, где ваш тренер?
— Лес Кокер? — спрашиваю я и качаю головой. — Дурные люди всегда проявляются.
— Но не этот, — говорит Болтон. — Он присоединится к мистеру Реви и сборной Англии.
— Скатертью дорожка, — говорю я ему.
— Почему вы так говорите, мистер Клаф?
— Он мерзкий, агрессивный маленький засранец, и у вас еще много кто есть.
— Однако вам понадобится тренер, — говорит Болтон.
— Джимми Гордон подойдет.
— «Дерби» его отпустит, не так ли?
— Отпустит, если я попрошу.
— Что ж, тогда вам лучше, черт возьми, попросить их, не так ли?
— Да я уже, — говорю я ему.
— Правда, уже? — спрашивает Болтон. — Чем же вы еще были заняты этим утром?
— Просто смотрю и слушаю, — говорю я ему. — Смотрю, слушаю и учусь.
— Что ж, Клаф, вам еще нужно просмотреть восемь контрактов.
— Чего? — cпрашиваю его. — Реви оставил мне восемь чертовых контрактов?
— О да, — улыбается Болтон. — И один из них мистера Джона Джайлса.
Теперь они все садятся: Касинс, Робертс, Саймон и Вудворд.
Вудворд наклоняется вперед. «Кое-что, что вам следует знать о Джайлсе...»
— Что же? — спрашиваю я.
— Он хотел получить вашу работу, — говорит Вудворд. — И Реви сказал ему, что она — его.
— И что же, она сейчас его?
— Слишком высоко задирают нос, — кивает Вудворд. – Парочка; он и Реви.
— Почему вы не отдали работу ему? — я их спрашиваю. — Он хорошо поработал с ирландцами.
— С Бремнером это уже не прошло бы, - говорит Касинс.
— Я думал, они были приятелями? — я их спрашиваю. — Мы с Тамарой ходим парой и все такое.
Все они качают головами; Касинс, Робертс, Саймон и Вудворд —
— Ну, знаете, что говорят о чести и о таких Тамарах? — смеется Болтон.
— Бремнер — капитан клуба, — говорит Касинс. — Без сомнения, у него свои амбиции.
Я наливаю себе еще бренди. Поворачиваюсь обратно к столу —
Прочищаю горло. Поднимаю бокал и говорю —
— Тогда за счастливые чертовы семьи.
* * *
Это последний гол, который ты когда-либо забьешь. Сентябрь 1964 года. Восемнадцать месяцев с момента твоего последнего гола. «Сандерленд» сейчас играет в Первом дивизионе. Дома против «Лидс Юнайтед». Ты пропускаешь мяч через ноги Джеки Чарльтона и забиваешь —
Единственный гол в Первом дивизионе в твоей карьере —
Последний гол, который ты когда-либо забьешь.
Твоя острота исчезла. Ты не можешь резко развернуться. Все кончено. Занавес опущен. Тебе двадцать девять лет, и ты забил 251 гол в 274 матчах чемпионата за «Мидлсбро» и «Сандерленд». Рекорд. Чертов рекорд Второго дивизиона. Два матча за сборную Англии. В гребаном Втором дивизионе —
Но все кончено. Все кончено и ты это знаешь —
Никаких чемпионатов лиги. Никаких Кубков Англии. Никаких Кубков чемпионов —
Рева и свиста. Аплодисментов и обожания —
Покончено навсегда. Вторая работа в списке. Навсегда.
Футбольный клуб «Сандерленд» получит страховку в размере £40 тыс. в качестве компенсации за твою травму. Ты получаешь £1 500, увольнение с тренерской должности в молодежной команде и образование, которого тебе хватит на всю жизнь —
У тебя есть жена. Двое сыновей. Никаких сделок. Никакого начальства —
Вот что ты получил на Рождество в 1962 году. Ты закончил —
Никому не нужный и смытый в унитаз раньше своего времени —
Но ты никогда не будешь управлять пабом. У тебя никогда не будет собственного газетного киоска —
Вместо этого ты отомстишь —
Вот как ты будешь жить —
Вместо жизни — месть.
* * *
Это студии Йоркширского телевидения. Там снимают «Календарь». И их особый выпуск —
Клаф едет в «Лидс».
Остин Митчелл в синем костюме. Я все еще в своем сером костюме, но переоделся в фиолетовую рубашку и другой галстук; всегда бери с собой запасную рубашку, свой собственный крем для бритья и немного зубной пасты. Телевидение научило меня подобным вещам.
Остин смотрит в камеру и говорит: «На этой неделе мы приветствуем Брайана Клафа в качестве главного тренера "Лидс Юнайтед". Как его откровенная личность впишется в "Лидс", и что он может сделать для этой команды, команды, которая выиграла практически все?»
— «Лидс Юнайтед» был чемпионом, — говорю я ему и каждому дому в Йоркшире. — Но они не были хорошими чемпионами в том смысле, что им неплохо шла корона. Я думаю, что они могли бы быть немного более обожаемыми, немного более любимыми, и я хочу это изменить. Я хочу привнести во все это немного больше теплоты, немного больше честности и немного больше себя.
— Таким образом, мы можем ожидать немного больше теплоты, немного больше честности и немного больше Брайана Клафа от чемпионов лиги, — повторяет Митчелл.
— На самом деле гораздо больше Брайана Клафа, — говорю я ему. — Гораздо больше.
— И, надеюсь, выиграем еще много кубков и еще один титул?
— И выиграем их лучше, Остин, — говорю я ему. — Я могу выиграть их лучше. Только успевай смотреть.
— А организация в «Лидсе»? Легендарный тренерский персонал? Наследие Дона?
— Что ж, я вот что скажу вам: я очень боялся этого его счастливого чертового костюма в кабинете, когда только вошел туда. Ну вы знаете, того, что был у него на протяжении тринадцати лет? Я подумал, что если он там, то он отправится прямиком в мусорное ведро, потому что он не только будет старым, но и будет пахнуть...
— Значит, вы не суеверный человек, Брайан?
— Нет, Остин, я не суеверен, — говорю я ему. — Я социалист.
***
Приглашаю вас в свой телеграм-канал — переводы книг о футболе, статей и порой просто новости.