«Играть в хоккей – это лучше даже самого наилучшего секса». Десятая глава автобиографии Эспозито
Поражение от «Монреаля», приключения на катере и золотая шайба.
По окончании хоккейного сезона мы каждый год большой компанией ездили поиграть в гольф на Помпано Бич, либо в Голливуд, либо в Уэст Палм Бич (курорты в штате Флорида – прим. пер.). Помню, ребята еще весной на вечеринке в честь победы в Кубке Стэнли говорили: «Надо ехать во Флориду».
После того как мы с Линдой пошли домой, пара ребят из команды приехали к нам и продолжили веселье. Следующим утром я проснулся у себя на лужайке в обнимку с Кубком Стэнли. Через два дня я уже был в Помпано, и с Эдди Джонстоном жил дома у Бобби Орра. Наш физиотерапевт Фрости Форристолл тоже поехал с нами. Я позвонил Линде и сказал: «Если хочешь приехать, приезжай». Она прибыла в компании еще нескольких жен чуть позже.
А пока они не приехали, мы бухали и играли в гольф. Бабы были просто повсюду. А что творилось в бассейне… это же вообще жесть. Бобби Орр еще не был женат. Ему стоило только пальцем поманить, как к нему толпой бежали девчонки. Эдди Джонстон тогда тоже еще не женился. Старина Джонстон вообще был классным парнем. На него всегда можно было положиться.
Первые пару лет мы с Бобби Орром были не очень-то близки – из-за Алана Иглсона. Помню, отмечали как-то Хэллоуин в подвале дома Кенни Ходжа, и мы с Бобби обменялись парой слов. И слова там были не из лестных. Бобби был любитель прибухнуть, и мы с ним разошлись во мнениях по поводу Иглсона, который тогда был агентом Бобби и вел его дела. А мне Иглсон с самого начала не понравился. Я считал его аферистом и лжецом. Несколько лет спустя его признали виновным на суде по делу о мошенничестве, так что я оказался абсолютно прав.
Бобби же стоял за него горой. И поэтому в свой второй сезон в «Бостоне» я тоже нанял Иглсона агентом. Я заработал 23 тысячи долларов, на руки мне выдали 12, а остальные 11 тысяч он вложил в автомойку Карла Брюэра, даже не посоветовавшись со мной. Брюэр играл за «Торонто», и мне он абсолютно не нравился. Он постоянно прихватывал меня руками и бил по лицу. Брюэр делал прорези в крагах в районе ладоней, чтобы придерживать соперников и мешать им бросать, а для судей это оставалось незаметным. Узнав о том, что натворил Иглсон, я потребовал вернуть мои деньги. Он ответил: «Ты еще об этом пожалеешь». И это меня напугало, потому что он был весьма влиятельный человек.
С тех пор наши отношения с Бобби вне площадки ухудшились. На льду же Бобби меня уважал, как и я его, пусть даже мне и не нравился Иглсон.
–-
В сезоне-1970/71 я забросил 76 шайб, отдал 76 передач и набрал 152 очка. На тот момент рекорд по количеству заброшенных шайб за сезон принадлежал Бобби Халлу, и равнялся 58. Свои 59-й и 60-й голы я забил в начале марта в Лос-Анджелесе. И впереди было еще достаточно игр.
Исторические моменты моей карьеры редко приходились на матчи, которые мы проводили на «Бостон Гарден» или традиционных аренах вроде «Мэйпл Лиф Гарденс» или «Монреаль Форум». В этом конкретном случае мы играли на выезде с «Лос-Анджелесом», которым владел Джек Кент Кук. На игры «Кингс» тогда приходило по два землекопа. Кто-то как-то сказал Куку, что в Лос-Анджелесе живет много канадцев. Он ответил: «Ага, они как раз все переехали сюда, чтобы забыть о хоккее».
Был целый ряд причин, по которым я забросил так много шайб за «Бостон», и Бобби Орр являлся одной из главных. Если говорить по-простому, он был величайшим хоккеистом, с которым мне доводилось выходить на лед. Величайший ли он игрок всех времен и народов? Здесь можно поспорить.
Я считаю, что нельзя сравнивать хоккеистов, которые играли на разных позициях. По мне, так Бобби Орр был величайшим защитником в истории хоккея, а Уэйн Грецки – величайшим нападающим. В те времена говорили, что величайший центральный нападающий – я. Если я таковым и был, то во многом благодаря своим партнерам по звену – Кенни Ходжу и Уэйну Кэшмэну. В сезоне 1970/71 Кэш, Ходжи и я установили рекорд лиги по количеству очков, набранных одной тройкой. В том сезоне у меня было 152 очка; Бобби Орр, Джонни Бьюсик и Кенни Ходж также набрали за сотню. В конце сезона руководство «Бостона» вручило нам четверым шайбы из 18-каратного золота. Золота тогда даже не рынке не было. Унция (28 грамм – прим. пер.) золота в какой-то момент стоила 970 долларов. Шайбы, которые нам подарили, весили по шесть фунтов (2,72 кг – прим. пер.). Помню, отец спросил, что я собираюсь делать с шайбой из чистого золота.
– В смысле?
– Ну ты есть ее будешь что ли? Продай лучше. Сделаешь шайбу из свинца и позолотишь ее. Никто же не увидит разницу.
Шайбу я продавать не стал. Она до сих пор лежит у Донны. Я скоро про нее поподробнее расскажу. Если коротко, то у Донны в гараже хранится большинство моих наград и трофеев, но она меня и близко к ним не подпускает.
Клюшку, которой забросил свою пятисотую шайбу, я подарил Уолтеру Маккекни – он играл со мной за «Бостон». Она теперь висит у него в баре в районе залива Джорджиан в Онтарио. Он говорит, что это самый дорогой предмет его коллекции. Он очень им доволен и бережно хранит. А мне всегда было как-то все равно. Как я уже говорил, свои воспоминания я храню в голове и в сердце.
А вот у моего брата Тони, напротив, вся комната в сувенирах. Об этом позаботилась его жена Мэрилин.
Лишь позднее, лет где-то через пять после того как завершил карьеру, я начал думать, что, блин, жаль, что так мало сувениров себе оставил.
После сезона, в котором я побил все рекорды результативности, Линда сказала, что она сыта хоккеем по горло. «Почему бы нам не вернуться в Су-Сент-Мари? – спросила она. – Ты будешь водить грузовик, и мы вернемся к простой и прекрасной жизни». Я на нее посмотрел, мол, ты с дуба рухнула? Впрочем, оглядываясь назад, я думаю, что она, наверное, чувствовала, что теряет меня. И это была ее попытка меня удержать. Сказать по правде, я всегда плохо обходился с Линдой. Я изменял ей с первого же дня после нашей свадьбы. Я был плохим мужем и плохим отцом. На первом месте у меня стояла не семья. На первом месте был хоккей – его я любил больше всего на свете. Мне неприятно это вспоминать сейчас, но тогда я ничего не мог с этим поделать. Я обожал играть в хоккей. Я даже не могу словами описать, как сильно я это любил.
А вот тренироваться я ненавидел. Я с нетерпением ждал двусторонки, чтобы можно было поиграть. Рядом с этим чувством вообще ничего не стояло. Играть в хоккей было лучше даже самого наилучшего секса. Я себя точно так же чувствую и сегодня, когда выхожу на лед в ветеранских матчах.
Я не люблю надевать экипировку: на это уходит много времени. Я с трудом разгибаюсь. У меня болят бедра и спина. Но все это уходит, как только я выхожу на лед. На льду я не чувствую боли. Вот после игры – да, я снова умираю. Но ничего не могу поделать – я очень люблю играть в хоккей. Это была одна из причин, по которой я добился успеха – я получал удовольствие от процесса. Я играл при любой возможности. Не верите мне – спросите моего брата. В детстве я говорил ему: «Пойдем на улицу, в хоккей поиграем. Давай я тебе побросаю. Пойдем поиграем в бейсбол пластмассовым чашками!». Там фишка была в том, чтобы бить по чашкам и делать хоум-раны. Иногда он не хотел со мной играть, и я на него жутко злился.
– Ну и сидел бы тогда дома! – кричал я.
– Я просто не хочу играть, – отвечал он.
Это меня жутко бесило.
–-
В первом раунде плей-офф сезона-1970/71 мы играли против «Монреаля». Мы были сильнее – это даже не обсуждается. Мы полностью доминировали в том году, но у «Монреаля» есть ходы против «Бостона» в плей-офф. Не знаю почему, но такое ощущение, что они всегда обыгрывают «Бостон». Они так и в 2002 году выиграли, хотя выглядело это абсолютно нелогично.
В той серии мы играли против вратаря – некоего Кена Драйдена. «Монреаль» подписал его из юниорской лиги, и он блестяще провел весь сезон. Мне кажется, он так никогда в карьере больше не играл. Он был высоким и здоровым парнем, который всю карьеру выступал за прекрасную команду. Я бросил ему раз 60, а забил всего три гола.
Серия дошла до седьмого матча. Судьба всего сезона зависела от этой игры, и мы ее просрали. Мы вели 5:3 в третьем периоде, а в итоге проиграли 5:7. Джон Фергюсон забросил пару шайб, постоянно лез на ворота и боролся в углах площадки. Анри Ришар, проныра хренов, был чудо как хорош. Анри был самым недооцененным игроком «Монреаля». Он мог и отдать, и забить, и катался прекрасно. Жан Беливо и Серж Савар были просто восхитительны. Серж набросил на ворота от синей линии, кто-то из их нападающих подправил шайбу в сетку, и они повели в счете. Мы запаниковали, и они победили (Фил немного путает факты. «Монреаль» победил 7:5, уступая после двух периодов 2:5, во второй игре серии. В седьмой же «Монреаль» выиграл 4:2. Джон Фергюсон забросил одну шайбу, а Серж Савар в том сезоне вообще не играл в плей-офф из-за травмы – прим. ред.).
А ведь мы должны были выигрывать пять кубков подряд…
Я несколько недель ходил в депрессии после того поражения, потому что мы должны были их обыгрывать. Мы должны были брать еще один Кубок Стэнли. У меня немало времени ушло, чтобы отойти от этого.
После того сезона мне здорово повысили зарплату. Я стал одним из первых игроков, который зарабатывал 100 000 долларов в год. Мне как раз исполнилось 30 лет. Это было первое лето, когда я не работал на сталелитейном заводе (в восьмой главе Фил говорил то же самое про лето 1969 года – прим. ред.).
Я купил себе 10-метровую лодку в Эгг Харборе. Мы ходили на ней от Бостона до Су-Сент-Мари с моими друзьями Джерри Бомбакко и Мэттом Равличем. Сначала дошли до городка Олд Сэйбрук, что в Коннектикуте, потом до Куинс (район Нью-Йорка – прим, пер.), там остановились в гавани у аэропорта ЛаГуардиа, потом свернули налево и пошли вверх по реке Гудзон, через канал Эри в Баффало, а оттуда через озеро Мичиган до Су-Сент-Мари.
Мой брат Тони не смог к нам присоединиться. Он хотел поехать, и очень жаль что не смог; но у него тогда жена была беременная – она бы его убила за это. Мы же отожгли по полной. Все путешествие было длиной в 1242 морские мили. Мы проходили по 100 миль за день, гнали от рассвета до заката, а потом швартовались в каком-нибудь порту, и шли в бар на съем. Искать телок в барах отправлялись мы с Мэттом, Джерри с нами не ходил. Он был верен своей жене – и правильно делал. Он вообще был ответственным человеком. А мы с Мэттом были свиньями.
За штурвалом я не пил. Ни капли. Я даже пиво не пил до тех пор, пока мы не пришвартуемся. Зато потом с лихвой все наверстывал.
Самым интересным в этом путешествии было проходить шлюзы на канале Эри. По каналу можно идти только со скоростью 5 миль в час. Мы шли так медленно, что я чувствовал себя героем Хамфри Богарта из фильма «The African Queen». Было очень жарко, и я прибавил скорости. Меня тут же остановили и пригрозили штрафом. Вопрос решился парой клюшек. Когда мы заходили в шлюз, надо было к лодке привязать веревку. Мэтт шел на нос, Джерри на корму, а мне требовалось подруливать. Если уровень воды в шлюзе опускался, то Джерри должен был запрыгивать наверх, а если уровень воды поднимался, то надо было веревку привязать покрепче к металлической лестнице и держать ее до тех пор, пока мы не поднимемся. В общем, это целый процесс был.
Мы встретили одного моряка, которого прозвали «Старик и Море». У него была небольшая однопарусная лодка. Он рассказывал, что каждый год ходит от Флориды до Бостона, а в этот раз вообще решил дойти до Баффало. Мы его как раз на пути туда и встретили.
Во время путешествия у нас сломался один из двигателей, и мы нашли механика без ног. Он починил двигатель, и я дал ему 350 долларов.
Как-то вечером мы зашли в порт, и я спросил:
– Это Вермилион, штат Огайо?
– Нет, это Сэндаски. Вермилион – это 30 миль в обратную сторону, – ответили нам.
– Бл**ь, я так и знал, что мы проехали.
Я гонял каждый день. Я обожал кататься на лодке.
Нам оставалось пройти 50 миль. Несмотря на то, что дело было солнечным утром, на берегу предупреждали, что малым суднам не стоит отправляться в плавание. Я подошел к начальнику причала и спросил, в чем дело.
– На озере Мичиган сильные волны, – ответил он.
– А далеко тут до Преск-Айл?
– Миль 50 примерно.
Мы были в дороге уже одиннадцать суток, и я решил, что пора возвращаться домой. Очень хотелось побыстрее уже доехать. Я посмотрел на Джерри с Мэттом и предложил: «Сейчас восемь часов утра. Если мы выйдем сразу же, то будем дома где-то к часу дня. Что скажете?».
В общем, мы выехали, и примерно на полпути столкнулись с сильнейшими волнами, хлеставшими аж через мост высотой в 16 футов (4,87 метра – прим. пер.). Я был за штурвалом, и исцарапал себе все колени: волны раскачивали лодку, и я бился обо все подряд. Мне казалось, что лодку вот-вот надвое разломит. Я сказал Мэтту:
– Бери Си-Би рацию и вызывай береговую охрану.
Я был главным на судне.
– Беговая охрана, прием! Беговая охрана, ответьте, – кричал Мэтт.
– Мэтт, не «беговая», а «береговая».
– Хорошо-хорошо.
Мимо нас проходило грузовое судно. Один из матросов сообщил по радиосвязи: «Ребята, не волнуйтесь. Мы вас видим. Все будет хорошо. Мы о вас сообщим». И они ушли. Прошло 45 минут, но за нами так никто и не пришел.
Все наши карты и графики сдуло ветром за борт вместе с телевизором и моей хоккейной формой и клюшками, которые я взял с собой, чтобы потренироваться дома. Я был в панике. Я попросил Джерри подготовить спасательные жилеты, а сам полез доставать надувную лодку.
– Даже не представляю, где мы находимся, – сказал я.
Наконец показалась земля. Я вспомнил, что на карте был обозначен канал, который ведет к Преск-Айл, но если пройти мимо него, то дальше обязательно будет катастрофа: налетим на камни. Джерри и Мэтт орали на меня и требовали, чтобы я шел к берегу.
– Не могу. Я не знаю, где тут канал, – только и мог я ответить.
И тут внезапно я увидел, как в нашем направлении двигается маленькая точка. Это была береговая охрана. Мы вышли на радиосвязь. Мы были совсем рядом с Преск-Айл. Нам приказали следовать за ними.
Когда мы в конце концов пришвартовались, Джерри Бомбакко, смуглокожий итальянец, был абсолютно белым. Он стоял посреди салона в трех спасательных жилетах – по одному на каждой ноге, и еще один был у него на спине. Глядя на него, я засмеялся. Ну, знаете, как это обычно бывает в стрессовых ситуациях. Мы смеялись и не могли остановиться. Я спросил, зачем он нацепил три жилета.
– Бл**ь, да знаю я вас, пи***асов. Иначе бы вы отобрали у меня эти спасательные жилеты, а утону я или нет – это уже не ваши проблемы. Я даже провизией запасся, – ответил он, и достал из кармана пакетик красной лакрицы.
На палубе же лежала огромная надувная лодка, которую назад никак было уже не сложить. «Мдааа», – подумал я.
Мы вышли на берег, нашли бар и позвонили женам. Джерри сказал, что не останется с нами на последние 10 миль. «Ни за что. Я поеду с женой домой на машине», – заявил он.
Вместе с женой Джерри к нам приехала и Линда. Я предложил ей вместе дойти до дома на лодке. Она наотрез отказалась. Ей вообще никогда не нравилась лодка; у нее начиналась морская болезнь. Поэтому Линда уехала домой вместе с Бомбакко.
После того как они уехали, мы с Мэттом только и делали, что постоянно хихикали и ржали. Мы попробовали напиться, но безуспешно. Мы слишком серьезно перепугались.
Следующим утром мы с Мэтти за пару часов дошли до Су-Сент-Мари. Я пришвартовался недалеко от своей дачи, в лагуне, где у моего дяди было местечко. Та еще поездочка получилась.
Я прекрасно провёл время на лодке, но за ней же надо ухаживать, а это стоит недешево. Да и добираться на лодке куда бы то ни было занимает многовато времени. И в дороге весело всем, кроме тебя. Поэтому я нанял капитана, чтобы он пригнал лодку обратно в Бостон. И затем продал ее.