5 мин.

Начистоту. Часть седьмая. Последняя

2006 год. Достойное прощание? Лучше позовите доктора.

На мой последний US Open в Нью-Йорк приехали все. Целая команда. Штефани, дети, мои родители, мой брат Филли, Гил, мой друг Перри Роджерс, мой тренер Даррен Кейхилл. Мы захватили отель Four Seasons и оккупировали мой любимый манхэттенский ресторан Campagnola. Дети улыбаются, слыша аплодисменты, когда мы входим куда-нибудь. Но для меня аплодисменты в этот раз звучат иначе. У них есть подтекст. Люди знают, что аплодируют не мне, они аплодируют тому, что мы долгое время были вместе, и теперь для нас все заканчивается.

В первом круге я играю с Андреем Павелом из Румынии. Во время матча у меня схватывает спину, но, несмотря на то, что я стою как будто аршин проглотил, мне удается вымучить победу. Я прошу Даррена назначить на завтра укол кортизона. Но даже с уколом я не знаю, смогу ли я сыграть следующий матч.

И уж точно я не смогу выиграть. Не у Маркоса Багдатиса. Он восьмая ракетка мира. Он большой сильный парень с Кипра, и для него это отличный год. Он дошел до финала на Australian Open и полуфинала на «Уимблдоне».

Но я каким-то образом выигрываю в пяти бешеных, мучительных сетах. После матча я едва-едва могу добрести до прохода и зайти в раздевалку, а потом моя спина отказывает. Даррен и Гил поднимают меня на массажный стол, а в это время команда Багдатиса водружает его на стол рядом. У него ужасные судороги. Массажист говорит, что врачи уже едут. Он включает телевизор, и все уходят, оставляя меня и Багдатиса вдвоем. Мы оба корчимся и стонем от боли.

По телевизору показывают лучшие моменты нашего матча. Периферическим зрением я замечаю слабое движение. Я поворачиваюсь и вижу, что Багдатис протягивает руку. На его лице написано: «Мы сделали это». Я тянусь к нему и беру его руку. И мы так и лежим, держась за руки, пока на экране телевизора мелькают лучшие моменты нашей беспощадной битвы. Мы заново переживаем матч, а потом я заново переживаю всю свою жизнь.

Наконец приезжают врачи. Им вместе с массажистами понадобилось полчаса, чтобы поставить меня и Багдатиса на ноги. Гил и Даррен выводят меня на парковку. Два часа утра. «Господи. До машины несколько сотен метров», – говорит Гил. Я отвечаю ему, что не осилю их.

– Нет, конечно. Подожди здесь. Сейчас я подгоню машину.

Он убегает.

Мне нужно лечь, пока я жду. Гил ставит мою теннисную сумку на цементный пол, и я сначала сажусь, а потом и ложусь, используя сумку как подушку.

Я смотрю на звезды. Так много звезд. Я смотрю на прожектора, которые расположены по периметру стадиона. Они похожи на большие и близкие звезды.

Внезапно слышится громкий хлопок. Такой звук, будто открыли огромную вакуумную банку с мячами. Один прожектор гаснет. Потом еще, и еще один.

Я закрываю глаза. Все кончилось.

Нет. Черт побери, нет. На самом деле, это никогда не кончится.

На следующее утро я хромаю через фойе отеля, и какой-то человек подходит ко мне сбоку. Он хватает меня за руку.

Он говорит: «Уходи».

– Что?

Это мой отец – или скорее призрак моего отца. Он мертвенно-бледен. Он выглядит, будто бы не спал неделю.

– Папа? О чем ты говоришь?

– Просто уходи. Уезжай домой. Ты сделал это. Все кончено.

Он говорит, что молится о том, чтобы я ушел. Он говорит, что не может дождаться, когда я закончу выступать, потому что тогда ему больше не надо будет смотреть, как я страдаю. Ему больше не придется сидеть на моих матчах с сердцем, выскакивающим из груди. Он не должен будет бодрствовать до двух утра, чтобы ухватить отрывки матча на другом конце света и увидеть нового теннисного вундеркинда, с которым мне, возможно, скоро придется бороться. Он бесконечно устал от этой грустной истории. И в его голосе я слышу…Неужели я не ошибаюсь, я и правда это слышу?

Да, я вижу это в его глазах. Я узнаю этот взгляд.

Он ненавидит теннис.

На этом отрывки из книги Агасси, опубликованные в Times, заканчиваются. А вот этот забавный кусочек я нашла в Tennistalk. По-моему, такое признание сделать даже труднее, чем рассказать об употреблении наркотиков. В это время Агасси было 20, и на первом для него финале ТБШ его буйная прическа молодого бунтаря, оказывается, была не чем иным, как шиньоном. Он уже тогда начал лысеть.

«Каждое утро я вставал и находил клоки волос на подушке, в раковине, в ванне. Я спрашивал себя: «Ты хочешь носить парик? На теннисном корте?». И отвечал сам себе: «А что мне остается делать?»

Первый раз Агасси надел шиньон на «Ролан Гаррос»-1990, где он впервые вышел в финал турнира «Большого шлема».

«А потом происходит катастрофа. Вечером перед матчем я принимаю душ и понимаю, что шиньон отвалился. Наверное, я взял неправильный ополаскиватель для волос. Я впадаю в панику и зову Филли. «Это просто катастрофа!», – кричу я. Он осматривает шиньон и говорит, что может прикрепить его при помощи заколок.

– Понадобится 20 заколок.

– Ты думаешь, будет держаться?

– Просто поменьше двигайся.

Конечно, я мог бы играть без шиньона, но что бы написали журналисты, если бы узнали, что все это время я постоянно носил парик?

Во время разминки перед матчем я молюсь. Не о победе, я молюсь о том, чтобы шиньон не отвалился.

С каждым прыжком я представляю, как он падает на песок. Я представляю, как миллионы телезрителей придвигаются к экранам, у них округляются глаза, и на сотне диалектов и языков они спрашивают, как так вышло, что прическа Андре Агасси упала с его головы».

А побриться наголо Агасси посоветовала Брук Шилдс, и это произошло гораздо позже.

«Она сказала, что мне следует побрить голову. Это звучало, как предложение вытащить все зубы.

Тем не менее, несколько дней я думал над этим. Я думал о том, какие мучения я из-за этого перенес, думал о притворстве и лжи».

После 11-минутной стрижки его внешний вид кардинально поменялся.

«В зеркале стоял незнакомец и улыбался. Оказывается, мой шиньон был цепью, а необычно длинные разноцветные пряди сзади – железным шаром, висящим на ней».

Вот и все. Да, и еще для полноты информации хочу все же отметить, что школа Агасси – не теннисная академия. Школа, которую он основал и которую содержит, собирая деньги при помощи всех возможных благотворительных программ, – это общеобразовательная школа в бедном и бандитском районе Лас-Вегаса. Она дает потенциальным бандитам и наркоманам возможность подготовиться к поступлению в колледж. И основал он ее именно потому, что очень хорошо представлял, что ждет этих детей в будущем. Летом в ней состоялся первый выпускной.