Часть 2.1

__________________________________________________________

Мой брат подарил мне BMX, когда я был маленьким. Я назвал его Фидо Дидо. Фидо Дидо - жестокий маленький ублюдок с колючими волосами из одного мультфильма. Я думал, что он самый крутой. Но мой велосипед очень скоро украли возле бани "Росенгорд", тогда мой папа пошел туда, с расстегнутой рубашкой и закатанными рукавами. Он один из тех, кто говорит: "Никто не трогает моих детей! Никто не крадет их вещи!". Но даже не такой крутой парень, как он, не мог ничего с этим поделать. Фидо Дидо уже не было, и я был полон грусти.

После этого я начал воровать велосипеды. Я взламывал любой замок. Я стал большим мастером этого дела. Раз, два и велосипед был моим. Я был вор велосипедов. Это была моя первая "фишка". Это было довольно безобидно. Но иногда я выходил из-под контроля. Однажды я оделся во все черное, вышел ночью, как гребаный Рэмбо и своровал военный велосипед, используя огромный болторез. Я знал, что велосипед был очень крутым. Я полюбил его. Но, честно говоря, для меня это было что то большее чем просто велосипед. Он как бы звал меня ездить на нем ночью, он подначивал меня бросаться яйцами в окна и заставлял меня делать глупости такого рода в темноте, и я хотел бросить яйца в окна и я тогда ловил такой кайф.

Был у меня один неприятный случай в универмаге "Весселса" в городе Ягерсро. Но, честно говоря, я это заслужил. Я и мой друг были одеты в огромные зимние пуховики, хотя на улице была середина лета, совсем пиздец, и в эти куртки мы запихали четыре ракетки для настольного тенниса и многое другое дерьмо мы поднялись наверх, чтобы выйти. "Ребята, Вы не хотите заплатить за это?", - сказал охранник, который увидел нас. Я вытащил несколько пенни из своего кармана: "С помощью этого!?". У охранника не было чувства юмора, с тех пор я стал более квалифицированно, что-либо воровать. Я предполагаю, что я стал бы довольно квалифицированным карманником или вором, в конце концов.

Я был маленьким ребенком. У меня был большой нос, и я очень часто слышал это от тренера. Однажды женщина пришла в мою школу и научила меня говорить букву "С" и я думал, что это унизительно. Я думаю, я хотел как-то самоутвердиться. И это было именно так, я кипел внутри. Уже во втором классе я начал бегать, я бегал постоянно, все свободное время. Я знал, что со мной ничего плохого не случиться, если я буду бегать довольно быстро. Мы жили в Росенгорд за пределами Мальме, и там было много: сомалийцев, турков, югослав, поляк, короче все виды иммигрантов, ну и шведы. Мы были с ними очень дерзкими. Мы получали мелочь, и нам было сложно выжить в таких "домашних" условиях, если не сказать больше.

Мы жили на четвертом этаже на Кронманс Роуд, и мы с соседями не бегали и не обнимали друг друга. Никто не спрашивал: "Как прошел твой день, Златан?", ничего подобного. Нет, вам ни кто не поможет, ни в ваших проблемах, да и на просьбу тоже не отреагирует, в общем, руки помощи от них не дождаться. Вы были важны только себе, а скулить о том, как плохо вы могли только своей семье. Просто надо было стиснуть зубы, и не было бы хаоса и драк, да и некоторых ударов. Но я уверен, что иногда хотелось пожелать некоторым сочувствия. Однажды я упал с крыши в детском саду. У меня был синяк под глазом и я побежал домой, я был весь в  слезах, я ожидал, что меня погладят по голове или по крайней мере скажут пару, тройку добрых слов. Но я получил удар в лицо.

- Что ты делал на крыше?

Это было не похоже на "Бедный, Златан". Это было:

-Ты - чертов идиот, лазающий по крышам. На тебе в лицо,- и я был потрясен и убежал .У мамы не было времени на мое утешение. Она убиралась и изо всех сил пыталась заработать деньг, она была настоящим бойцом. Но она не могла принять многое другое. У неё был жесткий характер, как и у всех был ужасный характер. У нас никогда не было нормальных разговоров дома, у нас не было разговоров типа: "Дорогая, ты не могла бы передать мне масло ", это было больше похоже на: "Получи своё молоко, дубина!". Мама постоянно плакала. Она много плакала. Она любила нас. У нее была трудная жизнь. Она убиралась по четырнадцать часов в день ,а иногда и мы бегали ща ней и выбрасывали мусор из баков, и все в таком духе, за это мы получали деньги на карманные расходы. Но однажды мы потеряли маму.

Она била нас  деревянными ложками, а однажды она вообще сломала её, так что мне пришлось пойти и купить новую, как если бы ложку сломал я, хотя я не виноват в том, что она так сильно ударила меня. Помню, однажды, я бросил кирпич в детском саду, он как то отскочил и разбил окно. Мама испугалась, когда услышала об этом. Все, что касалось стоимости, чего-либо волновал ее, и она снова ударила меня ложкой. Бах, бум! Было больно, и, кажется, она снова сломала ложку об меня. Я не помню. Однажды у нас не было ложек в доме, тогда она пришла ко мне со скалкой. И я ушел, я пошел поговорить об этом с Санелой.

Санела мой единственный родной человек. Она на два года старше меня. Она жесткая девочка, и она думала, что мы должны слушаться маму. Дьявол залез к нам в голову! Безумный! Тогда мы пошли в магазин и купили кучу техники, разные ложки, совсем дешевые тарелки, и Санела отдала их маме в качестве рождественского подарка.

Я не думаю, что это была ирония. У мамы не было времени для этого. На столе должна была быть еда. Всё свободное время и энергию она тратила на приготовление еды. У нас дома была куча людей: я и мои сводные сестры, которые потом исчезли, оборвав с нами все возможные контакты, мой младший брат Александр, мы бы назвали его Кеки, да денег не было. Было не достаточно просто старым взрослым заботиться о младших, нет, этого было мало. У нас не всегда были макароны и кетчуп, а иногда мы ели в домах друзей, например, у моей тети Хэнайф, которая жила в этом же доме. Она была одной из нас, она тоже была коренной Шведкой.

Мне не было и двух лет, когда мои родители развелись, и я ничего не помню об этом. Это, наверное, хорошо. Это не был хороший брак, насколько я понял по рассказам. Было много драк, моя мама вышла замуж, только для того, чтобы получить вид на жительство. Я думаю, это было естественно для всех нас, что после развода, мы остались жить с мамой. Но я потерял отца. Он всегда приносил что-нибудь интересненькое, у него всегда были клевые предложения для меня. Я и Санела видели папу каждый второй уик-энд, и он приезжал на своем старом синием Опеле Кадетт и мы ездили в Пилдаммспаркен или на остров в Лимнхамн есть гамбургеры и мягкое мороженое. Однажды он сделал потрясающий подарок и купил для каждого из нас "Nike Air Max", клевые кроссовки, которые стоили больше тысячи крон, что действительно очень дорого. У меня были зеленые, а у Санелы - розовые. Не у кого в Росенгорд не было такой обуви и мы чувствовали себя богами. У нас было все хорошо с отцом, и мы получали у него немного денег на пиццу и колу. У него была достойная работа и только один сын, Сапко. Он был нашим веселым папой на выходной.

Но все изменится. Санела была удивительна в беге. Она была самой быстрой в беге на 60 метров. В ее возрасте всё Сконе [примечание ред: регион на юге Швеции] и папа очень гордились ею. "Отлично, Санела. Но ты можешь бежать ещё лучше", сказал он. Вся его идея заключалась в: "Лучше, лучше, не останавливайся", я сидел в машине. Папа помнит эту историю по-своему. Что-то было не так. Санела притихла. Она держалась изо всех сил, чтобы не заплакать.

- Что случилось? - спросил отец.

- Ничего, - ответила она, отец снова повторил вопрос и Санела, что то ему рассказала.

Мы не будем вдаваться в подробности, потому что это история Санелы, а не моя. Но мой отец, он, как лев. Если что-то случится с его детьми он сходил с ума, особенно если дело касалось Санелы, его единственной дочери. Вся эта история превратилась в цирк, с допросами, социальные исследованиями благосостояния, сражений с опекой и прочим дерьмом. 

Я не понимал слишком многое из этого. Мне было девять.

Это было осенью 1990 года, и они продолжали, что то скрывать от меня. У меня, конечно, были свои догадки. В доме было, какое то сумасшествие. Хоть и не в первый раз. Одина из моих сводных сестер принимала наркоту, какую то тяжелую херь, я постоянно находил тайники дома. Вокруг неё, постоянно был какой то хаос, жуткие люди, которые всем своим видом говорили, что сейчас что то случиться. В другой раз мою маму арестовали за неуплату кредита. Некоторые друзья посоветовали ей: "Продай свои ожерелья!" - и она их продала. Она  ничего не понимала. Было заведено дело за кражу и пришли полицейские в обмундировании и увели её. Я помню это смутное чувство:

-Где мама? Почему она ушла?

В ноябре 1990 года социальные службы провели свое расследование, в итоге отец принял опеку надо мной и Санелой. Было сказано, что окружающая среда в мамином доме плохо на нас влияет. Но была наиболее веская причина, это злоба матери. Будет ли она пытаться вернуть нас, а? Это была страшно. Она плакала и плакала, мы конечно, понимали, что когда она нас била ложками, ругала, и не хотела нас слушать, она все это делала любя. Ей никогда не везло с мужчинами, у нее не было никаких денег и всего такого, что есть у других. Но она любила своих детей. Она была в очень тяжелых условиях, и я думаю, что мой папа понял это. Он подошел к ней в тот же день и сказал:

- Я не хочу, чтобы ты потеряла их, Ярка.

Но он потребовал некоторого улучшения, папа не стал бы играть в игры в таких ситуациях. Я уверен, что слова были резкие.

- Если дела не улучшатся, ты никогда не увидишь детей снова,- все в таком духе, но я не знаю, что именно произошло. Но Санела жила с папой в течение нескольких недель, и я остался с мамой, несмотря не на что. Это не было хорошим решением. Санеле не понравилось у папы. Как-то раз мы нашли его спящим на полу, а стол был полный пустых банок и бутылок пива.

- Папа, проснись, проснись!, - но он продолжал спать. Это было удивительно для меня. Как, почему он это делает? Мы не знали, что делать. Но мы хотели помочь. Может быть, он замерз? Мы укутали его в полотенца и одеяла, чтобы ему было тепло. Но я ничего не понимал. Санела, вероятно, понимала больше. Она заметила, как его настроение может поменяться и как он может взорваться и кричать, как медведь, и я уверен, что это пугало ее. И она не отпустила меня к нему. Она хотела, чтобы я вернуться к маме, а я хотел обратного. Я скучал по отцу, и была одна ночь, когда я позвонил ему, вероятно, звучит отчаянно. Я чувствовал себя одиноким без Санелы.

- Я не хочу жить здесь. Я хочу быть вместе с вами.

- Приезжай сюда,- сказал он. - Я вызвал такси.

Потом были новые рассмотрения комитета по опеке, а в марте 1991 мама получила опеку над Санелой, а папа надо мной. Я и моя сестра очень расстроились, но мы всегда были близко, или, скажем, на расстоянии вытянутой руки. Мы были очень близки. Санела работает в парикмахерской, даже сейчас к ней в салон приходят люди и говорят: "Боже мой, вы посмотрите, вылитый Златан",а она отвечает: "Бред, не я похожа на него, а он на меня". Она сильная. У нас не было хороших переездов. Мой отец, Сефик, переехал из Хардс в Росенгорд на площадь Вармхельс, что Мальме, в 1991 году, как вы уже могли понять у него очень добрая душа и у него большое сердце, он готов умереть за своих детей. Но все было не так, как я ожидал. Я знал его как папа на выходные, который кормил нас гамбургерами и мороженным.

Теперь мы должны были проводить вместе каждый день, и я сразу понял: что он был какой то пустой. Чего-то не хватало, может быть, женщины. У нас был телевизор, диван, книжные полки, и две кровати. Но ничего лишнего, нет комфорта, нет уюта, и там были банки пива на столах и мусор на полу, а иногда, когда он получил зарплату и начал поклейку обоев, но сделал он только одну стену.

- Я сделаю все остальное завтра!

Но этого не произошло, мы все так же часто переезжали, мы так и не поселились в любимом нам месте. Все это было таким же пустым, даже опустошённым.

Папа был строителем, на самых худших стройках и, когда он приходил домой с работы брюки были наполнены всем тем, что было на работе. Карманы с отвертками и вещами, которыми он пользовался, все это валялось по всей квартире рядом с телефоном телефон или на телевизоре, и он не хотел, чтобы ее беспокоили, по этому поводу. Он был в своем собственном мире, он часто ходил в наушниках и слушал югославскую народную музыку. Он без ума от музыки "Yugo". Он записал несколько кассет для себя. Он шоумен, когда он бывал в хорошем настроении. Но большую часть времени он был в своем собственном мире, и если мои друзья звонили домой, то он говорил им:- Не звоните сюда!

Я не мог общаться с моими друзьями там, а если бы они позвонили или позвали меня, я бы об этом так и не узнал. Телефон не был чем то важным для меня, и у меня не было человека, с которым я мог бы поговорить дома или о чем то важном, папа был постоянно дом. Он мог решить любую жесткую проблему, выпустите его в  центр города с его дерзким стилем чтобы он урегулировал все проблемы.

У него была походка, которая напоминала людей, которые говорят "Ты кто нахер такой?" Но его не заботил нормальный внешний вид, то, что происходило в школе, что у меня с футболом или с друзьями, так что я хотел поговорить о себе, мне приходилось выходить на улицу. Сапко, мой сводный брат, жил с нами в первый раз, и мой отец был уверен, что я, должно был, говорить с ним когда мне надо, а он в свои семнадцать лет должен был меня выслушать. Но я не помню многого, и вскоре мой папа отказался он него. У них очень часть были ужасные драки. Это тоже печально, конечно, как то мы остались с братом вдвоем, а отец уехал. Мы были одни в нашем доме, ещё было странно, то что у брата, тоже не было друзей или просто знакомых, которые могли к нам зайти. Он сидел у себя в комнате. У него не было ни одной компании. Но больше всего меня тревожило, то что у нас не было никакой еды.

Я постоянно был на свежем воздухе и большую часть времени играл в футбол и иногда ездил на украденных велосипедах, и я часто приезжал домой голодный, как волк и, подходя к холодильнику молился: "Пожалуйста, пожалуйста, пусть будет хоть что-нибудь!" Но нет, ничего особенного там не было, обычный набор: молоко, масло, хлеб, и если повезет, немного сока, мульти витаминный в 4-литровой упаковке, купил в аравийском магазине, потому что там они были самыми дешевыми, и пиво, конечно, Pripps Blå и Carlsberg, шесть упаковок завернутых в целлофан. Иногда было только пиво, и мой желудок урчал от того, что хотел есть. Иногда была адская боль, которую я никогда не забуду. Спросите у Хелены! Я всегда говорю, что холодильник должен быть забит. Это никогда не изменится. На днях мой сын, Винсент, плакали, потому что ему не сварили его макароны, а была лишь пища, которая уже была готова и стояла на плите. Парень кричал, потому что он не получил свою еду достаточно быстро, так что мне захотелось наорать на них: "Если бы вы знали, насколько хороша ваша жизнь!" Я мог бы искать заглянуть в каждый ящик, каждый угол в холодильнике, и не найти там не макароны, ни фрикадельки. Я мог бы заполнить мой живот с тостами. Я мог съесть целую буханку хлеба, в противном случае, я бы мог поехать к маме. Где меня не всегда ждали с распростертыми объятиями! Когда я приезжал это было больше похоже на:

"Твою мать, как Златан тебя тоже кормить надо?" А Сефик иногда просто орал на меня:

- Если ты и будешь есть, то только на улице!,- но все же, мы помогали друг другу, а в доме отца я начинал небольшую войну против пива. Вылил некое количество банок в раковину. Не все, что было бы слишком очевидным, но некоторые из них.

Он редко это замечал. Но пиво было везде, на столах, на полках, и часто я собирал пустые банки в большие черные, пластиковые мешки для мусора и сдавал их на переработку. Я получал около 50 эре [примечание: 1 эре, как 1 копейка]. А иногда я собирал по 50 или 100 крон [Примечание: это 200 или 400 банок]. Было много банок, и я был рад за наличные. Но, конечно, это было печально, и, как все дети в такой ситуации, я бы научиться читать его настроение. Я точно знал, когда я мог поговорить с ним. На следующий день после того как он пил это было довольно трудно. На второй день было ещё хуже. В некоторых ситуациях он мог и ударить, как молния. Другой раз он был невероятно щедр. Дал мне пять сотен крон просто так. В то время я собирал футбольные фотографии. Вы никогда не покупали жевательную резинку, а там три фото в небольшом пакете? Ой, ой, что же я получу? Я задавался вопросом. Марадона? Я часто разочаровывался, особенно когда я только получал шведских игроков, я не знаю ничего о них. Но однажды отец пришел домой с целой коробкой таких фото. Это был взрыв, и я и разорвал упаковку со всех и получил всех очень крутых бразильцев. Иногда мы вместе смотрели телевизор, говорили. Тогда это было все великое.

Но в другие дни он был пьян. У меня есть некоторые ужасные изображений в моей голове, когда я стал старше, я начал с ним ругаться. Я не отступал, как и мой брат. Я говорил ему: "Папа, ты чего-то очень много пьешь", и потом у нас были страшные драки, иногда бессмысленные разговоры, чтобы сказать ему правду. Но я хотел доказать, что я могу постоять за себя, а затем у нас был хаос и новые долбанные дома.

Но он никогда не касался меня физически, никогда. Ну, как-то раз было, он поднял меня на два метра в воздух и бросил меня на кровать, но это было, потому что я был с Санелой, его сокровищем. Внутри он был самым добрым человеком в мире, и теперь я понимаю, что у него не было простой жизни. "Он пьет, чтобы похоронить свою печаль", - сказал мой брат, что, может быть, и была не вся правда. Война действительно повлияла на него очень сильно.

Он происходил из Биелин, что в Боснии. Раньше он был каменщиком там, и вся его семья и старые друзья жили в городе, а потом ад пришел в этот город. Биелин был более или менее целым, не разбитым, было не удивительно, что мой отец назвал себя мусульманином. Сербы вторглись в город и убили сотни мусульман. Я думаю, он знал многих из них, и вся его семья, была вынуждена бежать. Все население в Биелине было уничтожено, и сербы переехали в пустые дома, в том числе и в старый дом моего отца. Кто-то только не заходил в дом и не брал все, что нужно для него, я не смог этого понять, но заходили даже тогда, когда мой отец сидел и слушал новости, заходили все, кому не лень. Война съела его, и он стал одержим. Он сидел в одиночестве, пил от скорби, слушая его Уго музыку, и в эти моменты я хотел остаться на улице или переехать к маме домой. У отца был совсем другой мир.

То что происходило между мной и моим отцом, понимали только мы. Для мамы это был цирк. Люди приходят и уходят, а крик и хлопанье дверей это смешно. Моя мама переехала на пятый этаж того же дома, где моя тетя Хэнайф или просто Ханна, я сразу ей позвонил. Я Кики и Санела были очень близки. У нас был полный мир и согласие. Но вокруг происходило какое то дерьмо, в том числе и с мамой. Моя сводная сестра все глубже и глубже уходила в наркотики и мама дергалась каждый раз, когда зазвонил телефон, или кто-то звонил в двери: Нет, нет, это вроде не к ней. Разве у нас мало примеров несчастных случаев? Что теперь делать? Она очень быстро старела, и была помешена на всех видах наоркотиков. Это было не так давно, буквально недавно, мы разговаривали, и вдруг мама позвонила мне, очень взволнованная:

- У нас в холодильнике, какие то препараты... Боже мой - это наркотики!!!

Я сразу вскочил. "Твою мать - опять!", подумал я и сразу позвонил Кики, и очень агрессивно сказал ему:

- Блять, что делают наркотике в холодильнике у мамы?!

Он ничего не понял. Мы выяснили, что это было. Мама говорила о "Снусе" [примечание редактора: шведский жевательный табак].

- Черт, мама, это просто снус!, - с облегчением сказал я ей.

- Та же херня, - сказала она.

В те годы мы действительно должны были вести себя с ней лучше. Но мы не знали как. Мы знали только грубый стиль. Потом свободная сестра съехала от мамы вместе с её препаратами, а затем она оказалась в реабилитационном центре, но всегда сбегала от туда и снова накачивала себя всяким говном, потом мама снова возвращала обратно или она сама возвращалась. Я не знаю, подробностей. Во всяком случае, это было довольно тяжело, но в этом была вся наша семья. Мы держим обиды, а потом кричим друг на друга:

- Я больше никогда не хочу тебя видеть!,- ну и все в таком духе.

Во всяком случае, я помню, как однажды, когда я как она употребляла химию прямо в квартире в любое время. Это могло бы быть на моём дне рождения. Я так думаю. Однажды я купил ей подарок, и она вела себя очень любезно. Но, когда я шел в ванную, она запаниковала и остановила меня.

- Нет, нет, - крикнула она и побежала туда и начала раскидывать там вещи. Я знал, что что-то не так. Там была, какая то тайна. Много наркоты, наверно. Но как я говорил, у каждого были свои тайны, свои вещи: у меня был мой велосипед и мой футбол, и мои кумиры Брюс Ли и Мохаммед Али. Я хотел быть похожим на них.