Андре Агасси "Open" - Знакомство с Брук Шилдс

Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).

 

В этой главе рассказывается о знакомстве Андре Агасси с его будущей (первой) женой — актрисой Брук Шилдс. Знакомство это происходит не в самый простой для Андре период его жизни. Он все еще тяжело переживает расставание со своей первой серьезной любовью — девушкой Венди, которая долгое время сопровождала Агасси в поездках на турниры, но затем ей надоела эта роль, и она о порвала с Андре по своей инициативе. Правда, вскоре в карьере Андре происходит очень важное, яркое событие.Он выигрывает свой первый турнир «Большого шлема» — знаменитый Уимблдон! Его отец Майк Агасси на седьмом небе от счастья — его усилия и жертвы были не напрасны, сын оправдал надежды отца! Майк даже разрыдался после победы своего сына, настолько чувство гордости переполняло его. Но вскоре мажорное настроение Андре сменяется на минорное: получив травму запястья, он вынужден согласиться на операцию, и послеоперационный реабилитационный период дается ему с трудом. И вот тут в его жизни появляется другая женщина, как выяснится позже —роковая. Это была актриса Брук Шилдс…

Я устроился на кушетке цвета морской волны, плотно набитой гусиным пухом, с пультом в одной руке и с телефоном в другой. Хирург сказал, что я должен держать руку с оперированным запястьем в приподнятом положении в течение нескольких дней, так что приходится лежать, положив ее на высокую жесткую подушку, которая служит ей опорой. Хотя меня пичкают мощными обезболивающими препаратами, я до сих пор чувствую себя неважно, болезненно реагирую на все, настроение хуже некуда. К счастью у меня появилась в жизни отдушина, женщина. Это Линди, подруга жены саксофониста Кенни Джея.

Я познакомился с Кенни Джеем через певца Майкла Болтона, с которым мы пересеклись, когда я играл на Кубке Дэвиса. Все мы жили в одном отеле. Так вот, Линди вдруг неожиданно позвонила мне и сказала, что познакомилась с женщиной, которая воплощает само совершенство.

— Это круто, я ценю совершенство.

— Я думаю, у вас может получиться.

— С чего это ты взяла?

— Она хороша собой, просто блистательна, в ней есть какая-то загадка и неуемная веселость.

— Едва ли это так. Я до сих пор скучаю по Венди. И, кроме того, я предпочитаю, когда знакомство происходит естественным образом, а не по чьей-то наводке.

— Забудь о своих предпочтениях. Как никак, ее зовут Брук Шилдс.

— Я слышал о ней.

— Что ты, собственно, теряешь?

— Много чего.

— Андре, ну же…

— Я подумаю. У тебя есть ее номер?

— Ты не можешь ей звонить. Она в Южной Африке на съемках фильма.

— Но у нее должен быть телефон.

— Не-а. Она может быть где угодно и нигде: в палатке, в бараке, в буше. Ты можешь связаться с ней только по факсу.Она дала мне номер факса Брук Шилдс и спросила номер моего факса.

Но у меня нет факса. Это единственная штука, которой нет в моем доме.

Я дал ей номер факса моего брата Филли. Перед самой операцией он мне позвонил.

— На твое имя пришел факс…от Брук Шилдс?

Так все и началось. Факсы туда, оттуда, переписка на дальнем расстоянии с женщиной, которую я никогда не видел воочию. То, что началось странным образом, со временем становилось еще более необычным. Ритм диалога был на редкость медленным, и это устраивало нас обоих — ни один из нас особо не спешил. Но вместе с тем, гигантские расстояния, разделявшие нас, быстро свели на нет нашу настороженность. Обменявшись всего несколькими факсами, мы перешли от невинного флирта к обмену самыми сокровенными секретами. В течение нескольких дней наши факсы приобрели тональность нежных посланий, а потом стали более интимными. Я чувствовал себя так, словно становился возлюбленным женщины, которую никогда не встречал и с которой никогда не говорил.

Я перестал звонить Барбаре (Стрейзанд — у Андре Агасси одно время был телефонный роман со знаменитой актрисой и певицей Барбарой Стрейзанд, которая была намного старше теннисиста — Прим. ред.)

Теперь, обездвиженному, с перевязанным запястьем, покоящимся на жесткой подушке, мне ничего не оставалось, как только, не переставая, думать о следующем факсе для Брук Шилдс. Через несколько дней приехал мой приятель Джил (телохранитель и тренер Агасси по физподготовке — Прим. ред.) и помог мне поработать над несколькими проектами. Меня смущал тот факт, что Брук закончила престижный Принстонский университет, где она специализировалась на изучении французской литературы, тогда как я бросил школу еще в девятом классе. Но Джил не терпел подобных разговоров и делал все, чтобы укрепить мою веру в себя.

— И вот еще что, — говорил он, — не терзайся по поводу того, нравишься ты ей или нет. Лучше реши для себя, нравится ли она тебе.

— Да, — сказал я. — Да. Ты прав.

Поэтому я прошу его взять на прокат для просмотра набор фильмов с участием Брук Шилдс, и вскоре мы устраиваем себе кинофестиваль для двух зрителей. Мы готовим попкорн, приглушаем свет, и Джил ставит первый фильм под названием «Голубая лагуна». В фильме Брук — русалка, близкая к пубертатному возрасту, оказывается выброшенной с юношей на берег райского острова. Словом, пересказ истории об Адаме и Еве. Мы включаем ускоренную перемотку, стоп-кадры, спорим: Брук Шилдс — это мой тип или нет.

— Недурна, — говорит Джил. — Очень недурна. Она явно стоит того, чтобы отправить ей следующий факс.

Куртуазное ухаживание по факсу продолжалось несколько недель, пока Брукс не послала коротенький факс, где сообщала, что завершает съемки и возвращается в США через две недели. Она прилетала в международный аэропорт Лос-Анджелеса. По случайному совпадению я должен был прибыть в Лос-Анджелес на следующий день после ее прилета для записи интервью с тележурналистом Джимом Роумом.

Мы встретились в ее доме. Я помчался туда прямо из студии, даже не сняв густо наложенного телевизионного грима после моего интервью Джиму Роуму. Она открыла дверь, выглядела при этом, как настоящая кинозвезда, с воздушным шарфом вокруг шеи. И без макияжа. (По крайней мере, ее макияж был гораздо умереннее моего). Но у нее была короткая стрижка, которая вызвала у меня шок. Все это время я представлял ее с длинными волосами, ниспадающими на плечи.

— Мне пришлось подстричься из-за роли, — пояснила она.

— Из-за роли? В каком фильме? Bad News Bears?

Ее мамаша возникла ниоткуда. Мы пожали друг другу руки. Она старалась быть сердечной, но это у нее плохо получалось — она все равно оставалась чопорной. У меня появилось странное предчувствие. Чисто интуитивно я понял что независимо от ситуации, мы никогда не поладим.

Я повез Брук поужинать. По дороге я спросил ее:

— Ты живешь с матерью?

— Да. В общем, нет. Фактически нет. Это сложный вопрос.

— С родителями всегда так.

Мы пошли в недорогой итальянский ресторан «Паста Мария» на улице Сан-Висенте. Я попросил посадить нас в уголке, подальше от других посетителей, и очень быстро забыл о матери Брук, ее стрижке, обо всем.

Мы смеемся от души, когда к нашему столу подходит официант и, обращаясь к нам обоим, спрашивает:

— Так как, обе леди ознакомились с меню?

— Видно пора подстричься, — говорю я.

Я спрашиваю о фильме, в котором только что снималась Брук в Африке. Нравится ли ей быть актрисой? Она с восторгом говорит об увлекательном процессе съемки фильма, о том, как интересно работать с талантливыми актерами и режиссерами, и меня поражает, что она является полной противоположностью Венди, которая никогда не знала, чего она хочет. Зато Брук точно знает это. Она представляет себе, о чем мечтает и рассказывает о своих мечтах без запинки, не затрудняясь, хотя у нее и нет ясного понимания того, как претворить их в жизнь. Брук старше меня на 5 лет, она лучше знает жизнь и людей, и вместе с тем, производит впечатление по-женски слабой и невинной девушки, что вызывает у меня желание взять ее под свою защиту. Она пробуждает во мне потребность о ком-то заботиться, я и не подозревал, что эта черта мне присуща.

Мы говорим в основном о том же, что было в наших факсах, но теперь, в режиме живого общения, за тарелкой спагетти, это звучит иначе, гораздо душевнее: ощущается определенный подтекст, язык тела выразительнее слов на бумаге, плюс между нами возникает некая химия — срабатывают феромоны. Вдобавок Брук смешит меня и смеется вместе со мной. Мне очень нравится, как она смеется. Как и операция на запястье, три часа пролетели, как один миг.

Она очень участливо расспросила меня об операции, посмотрела на свежий шрам размером с дюйм и нежно погладила его. Она отнеслась ко мне сочувственно, потому что ей тоже пришлось оперироваться по поводу обеих ног. Дело в том, что у нее были травмированы пальцы ног. «Из-за занятий танцами, — говорит Брук, — поэтому врачам пришлось вправлять их операционным путем». Я рассказал ей о моем приятеле Джиле, который дежурит в моей палате, как сиделка, и она шутливо спросила, не могу ли я одолжить ей его на время.

Оказалось, что несмотря на абсолютно разный образ жизни, у нас сходные стартовые позиции. Она знает, что значит взрослеть под прессингом неуравновешенной, амбициозной, жесткой родительницы. Так же было и у меня с моим папочкой. Ее мамаша практически взяла на себя роль ее менеджера, когда ей было всего 11 месяцев. Разница со мной в том, что ее мать до сих пор управляет ею. И сейчас у них очень натянутые отношения, потому что карьера Брук идет на спад. Съемки фильма в Африке стали ее первой серьезной работой за последнее время. В Европе у нее небольшой бизнес, связанный с продажей кофе, дохода от которого хватает как раз на оплату ипотечного кредита. Она говорит об этом запросто, очень чистосердечно — так, будто мы знаем друг друга с пеленок. Это не только потому, что мы подготовили почву, обмениваясь факсами. Я могу сказать, что она по природе открытый человек, она вообще такая. Мне бы хотелось быть хотя бы наполовину таким же открытым, как она. Я не очень-то могу рассказывать ей о своих внутренних сомнениях, хотя и вынужден признать, что ненавижу теннис.

Она смеется.

— На самом деле ты вовсе не ненавидишь теннис.

— Нет, ненавижу.

— Но тебя вполне устраивает эта ненависть.

— Уверяю тебя, что я его ненавижу.

Мы говорим о наших переездах, о любимых блюдах, о музыке и кино.

Мы становимся ближе друг другу, когда обсуждаем недавний фильм «Мир теней», в котором рассказывается история английского писателя К.С. Льюиса. Я говорю Брук, что этот фильм задел во мне самую чувствительную струну. Льюис был связан тесными узами со своим братом. Фильм рассказывает о скрытной жизни Льюиса в изоляции от остального мира, об опасной неотвратимости риска и муках любви. Но некая удивительно бесстрашная женщина вынуждает его понять, что страдание — это плата за то, чтобы оставаться человеком, а за это стоит платить. В конце фильма Льюис говорит своим студентам:

— Страдание — это глас божий, обращенный к бездушному миру, чтобы пробудить его. Он говорит им:

— Вы подобны каменным глыбам… Именно удары Его резца, которые причиняют нам такую боль, как раз и делают нас совершенными.

— Мы с Перри смотрели этот фильм дважды, — говорю я Брук, — мы запомнили наизусть почти половину диалогов фильма. Меня трогает то, что Брук тоже нравится «Мир теней». У меня вызывает невольное уважение то, что она прочла несколько книг Льюиса.Далеко за полночь, засидевшись за пустыми чашками кофе, мы уже не можем игнорировать то, с каким нетерпением смотрят на нас официанты и хозяин ресторана. Приходится уходить. Я везу Брук домой и, стоя на тротуаре рядом с ее домом, я, как мне кажется, вижу, как ее мать смотрит на нас сквозь занавески на верхнем этаже. Я целую Брук в щечку и спрашиваю, могу ли я ей позвонить.— Звони, пожалуйста.

Когда я ухожу, она замечает небольшую дырку в моих джинсах, чуть пониже спины. Она просовывает туда палец и ногтем щекочет мне копчик. На ее губах блуждает озорная улыбка, прежде чем она бегом устремляется в дом.

Я еду на машине, взятой на прокат, вдоль бульвара Сансет. Я планировал вернуться в Вегас, никак не рассчитывая, что свидание окажется таким увлекательным и затянется надолго, но было уже слишком поздно, чтобы пытаться улететь. Я решаю остановиться в первом попавшемся отеле. Им оказался Holliday Inn, который знавал лучшие дни. Через 10 минут я лежу в моем обшарпанном номере на третьем этаже, слушая, как гудят машины на бульваре Сансет и на дороге 405. Я перебираю в памяти все детали свидания и, что самое главное, пытаюсь прийти к какому-то заключению о том, что оно для меня значит. Но мои веки тяжелеют и смежаются. Я изо всех сил стараюсь держать глаза открытыми, так как я обычно борюсь за сохранение самоконтроля, утрата которого подобна утрате права на выбор.

 

Подробности на www.tennisweekend.ru