«Московский Спартак. История народной команды в стране рабочих» / Часть 26-я: Кто и почему болел за «Спартак»?
"Против чего протестуешь?" - "А что у вас есть?". Боб Эдельман рассказывает об истории контркультурного боления за московский "Спартак", объясняя причины популярности команды, впервые названной "народной" во второй половине 30-х годов.
Множество москвичей побывало на игре «Спартака» с басками. Многие отсчитывают свою любовь к команде именно с того дня, но был ли тот матч единственной причиной большой популярности команды? Игры «Спартака» собирали полные трибуны. Большинство болельщиков были мужчинами из рабочего класса, но сам термин «рабочий класс» в середине 30-х был уже очень неоднозначным. Спартаковский спонсор, Промкооперация, курировала работу большой группы людей в сфере торговли и обслуживания, занимавшихся и физическим трудом, хотя едва ли многие из них были рабочими на фабриках. Столичный пролетариат с 1929-го года вырос во много раз и стал чрезвычайно гетерогенным. Сотни тысяч людей переселились в большие советские города, и лишь часть из них была фабричными и заводскими рабочими. Между 1929-м и 1934-м население Москвы выросло с 2.3 миллионов до 3.6. Приблизительно четверть из этих людей были пролетариатом, рабочими. В свете этих изменений, можно было предложить и более широкое понимание термина «рабочий класс», включив в него и сферу обслуживания, транспортных рабочих, строителей, наряду с более традиционными «пролетарскими» индустриями.
Те, кто увлекался футболом, как и во всем остальном мире, должны были сами выбрать себе команду, за которую им предстояло болеть. Никто, даже во времена расцвета сталинизма, не мог извне повлиять на их выбор. Режим мог стремиться к тому, чтобы большинство поддерживало «Динамо», стражей порядка и официальный образец для подражания. Государство вкладывало в «Динамо» значительно больше средств, чем в любое другое спортивное общество, однако госденьгами любви не купишь. Выбирая среди других московский «Спартак», его болельщики называли красно-белых «народной командой». Но кто такой этот «народ», и почему он выбрал именно «Спартак»? Из кого формировалась база поддержки команды, каковы были политические причины? Ответ на поставленные вопросы открывает перед нами серьёзные фактологические трудности. Помимо высокой посещаемости и ремарок в печатной прессе о том, что команда весьма популярна, у нас нет практически никаких объяснений тому, почему, собственно, «Спартак» пользовался такой широкой поддержкой. Вполне вероятно, что таких объяснений никогда и не было. Миллионы людей понимали в чём причина, но никогда не писали об этом.
Я приезжал в СССР с 1965-го года и присутствовал на огромном количестве матчей, в ходе которых у меня было множество возможностей поговорить с болельщиками, и они, зная, что я американец, свободно рассказывали о своей любви к «Спартаку» и ненависти к «Динамо». Если бы я тогда знал, что 30 лет спустя буду писать про «Спартак», я бы все записывал. В советское время исследователи могли ссылаться только на опубликованные источники, объясняя болельщицкий выбор, однако то время, что я провел на трибунах и на кухнях дало мне возможность понять глубину тех чувств, что окружали «Спартак». Джеймс Скотт называл такие места «социальными локациями, скрывающими тайные образцы» сложных подспудных форм сопротивления. В этих местах могла быть заново рассказана неофициальная история игры.
Только после распада СССР мы получили опубликованные источники, в которых было написано о том, что и так знали все, даже непосвященные. Авторов этих рассуждений вполне можно заподозрить в ретроспективном мышлении, в том, что они домысливают свои идеи из будущего — однако постоянство одних и тех же тем в разных примерах все же убеждают в их значимости. В 1999-м году в статье, опубликованной в ежемесячном «Спорт-экспресс журнале» Юрий Олещук, юрист на пенсии, описывал болельщицкий опыт поддержки «Спартака» из своего детства, 30-х годов: «Мы жили в большой коммуналке. Мы все были рабочими, и во дворе все дети заявляли, что они – дети одного класса. Интересы болельщиков разделялись примерно так: половина – за «Спартак», половина – за всех остальных. В школе было так же… Почему? Сейчас я понимаю, что «Спартак» был родной командой для простых людей. Почему? В имени для нас было значение. Тогда все дети и даже взрослые знали имя лидера восстания рабов в Древнем Риме… В школе нам рассказывали о борьбе эксплуатируемых против класса эксплуататоров. Как могли с этим сравниться названия других команд – «Динамо», ЦДКА, «Локомотив» или «Торпедо»?
Очевидно, для Олещука эксплуатация не исчезла и после революции, и его недовольство нашло свой выход через игру на футбольном поле. Используя революционный дискурс, он использовал собственный язык большевиков для того, чтобы подчеркнуть предательство ими идей революции. Поддержка «Спартака» Промкооперацией имела похожий резонанс. Хотя организация была богатой, для Олещука она представляла простых людей, работавших под ее крылом. Даже фабричные рабочие, формально не входившие в Промкооперацию, тоже болели за «Спартак». Среди болельщиков «Спартака» только одна команда вызывала ненависть – «Динамо». «Отношение поклонников «Спартака» к «Динамо», - писал Олещук, - было очень враждебным. «Динамо» представляло власти – милицию, органы госбезопасности, ненавистную привилегированную элиту. Они лучше питались. Они лучше одевались, и они уж точно не жили в коммуналках». Матчи между «Спартаком» и «Динамо» были, по словам Олещука, «войнами на поле и на трибунах. Между болельщиками часто вспыхивали драки. Действительно большие драки предотвращались разделением болельщиков. Фанаты «Спартака» сидели на Восточной трибуне, где билеты были дешевыми, а болельщики «Динамо» занимали аристократические Северную и Южную трибуны».
В интервью 1990 года адвокат по правам человека и страстный болельщик «Спартака» Борис Назаров вспоминал: «Когда я рос, во время матчей «Спартака» с «Динамо» или ЦДКА с трибун можно было услышать «Бей милицию!» или «Бей конюшек!» Ненависть к силовым структурам была главным фактором выбора болельщиков в пользу «Спартака». Объединяя послевоенную мощь армии с ее менее сильным довоенным статусом, Назаров продолжает: «С помощью призыва «Динамо» и ЦДКА могли заполучить лучших игроков других команд. Они служили, но никогда не видели штыка, никогда не садились в танк, никогда не работали в милиции, и публика знала это. «Спартак» многих потерял из-за этого, и болельщики ненавидели тех, кто уходил».
С другой стороны, Аксель Вартанян, самый информированный исследователь советского футбола, ставил особый акцент на отношениях братьев Старостиных с небольшой группой столичных интеллектуалов:««Спартак» всегда был популярен. Не в последнюю очередь – из-за Старостиных, у которых были друзья среди богемы… Эта команда каким-то образом принадлежала всему обществу. «Динамо» представляло МВД. Их ненавидели. ЦДКА представлял армию… «Спартак» не был командой, принадлежавшей к какой-то определенной группе. Может быть, это из-за братьев Старостиных, может быть – из-за их дружбы с интеллигенцией, но на команде была печать демократичности. Посвящая себя «Спартаку», вы надеялись, что как-то выделитесь из того, что вас окружает». Александр Вайнштейн, соавтор мемуаров Николая Старостина «Футбол сквозь годы», предложил объяснение, похожее на объяснение Назарова: «Мысль, что «Спартак» - «народная команда» - миф… Он был самой популярной командой. Говорить о том, что простые люди болели за «Спартак», а за «Динамо» - только КГБ, конечно, нельзя. Как и за ЦДКА болели далеко не только армейские генералы. «Спартак» был самым популярным клубом по многим причинам – в первую очередь потому, что не относился к силовым структурам».
Вайнштейн также говорил о том, что у «Спартака» была своя группа поддержки на высоких уровнях политической иерархии, в самой партии. В этом смысле, отмечал он, называть команду «народной» не имеет смысла, поскольку «народ» ей не управляет. Впрочем, это и понятно — нигде в мире элитного спорта обычные люди не руководят жизнью футбольных команд. Простые советские болельщики не решали, кому играть в воротах, почём продавать билет и в каких цветах играть их команде.
панорама стадиона "Динамо", 1930-е
Неуважение к властям легко могло обостриться после посещения одного из матчей «Спартака». Добираться до стадиона приходилось в забитом подзавязку общественном транспорте, что не добавляло зрителям спокойствия и послушания. Конная милиция буквально заталкивала эту толпу на стадион. Внутри часто было невозможно найти место, указанное в билете. Как правило, на важных матчах стадионы были переполнены, счет безбилетникам (обычно молодым парням) шел на тысячи. Олещук описывал процесс с определенной долей нежности: «Только дурак пытался проникнуть мимо контролеров в одиночку… но был другой способ – пробиваться коллективно. У нас была надежная система… которую мы называли «паровым двигателем». Тридцать, сорок, пятьдесят человек без билетов собирались «змейкой» у одного из входов и в условленный момент с невероятной силой бросались в проход. Контролеры могли кричать, пытаться схватить нас, но остановить нас они не могли».
Другим вариантом было упросить кого-нибудь из взрослых пройти вместе мимо контролёра. Как правило, человек говорил проверявшим билет, что ребёнок рядом с ним — его сын. Впрочем, если мальчик уже не в первый раз предпринимал попытку попасть на трибуны таким образом, контролерам случалось спрашивать их взрослых помощников «знают ли они, что у мальчика есть другой отец».
На самих трибунах также не всегда царил порядок. Журналист и дореволюционная звезда футбола Михаил Давыдович Ромм в «Красном спорте» описывал игру последнего тура сезона 1936 года «Спартак» - ЦДКА, проходившую на небольшом стадионе армейцев. «В перерыве зрители, находившиеся за ограждениями, бросились на поле. Тысячи людей лавиной хлынули с трибун, окружив поле плотной стеной, стоявшей прямо у боковых линий, окружившей ворота и накрывшей углы поля, превратив прямоугольник в овал». Во втором тайме взвинченные болельщики сломали одну из штанг. Посреди этого хаоса «Спартак» выиграл 3:1, впервые став чемпионом СССР.
Когда эти же соперники встретились в мае 1937-го, порядка было еще меньше. Школьники, допущенные на игру без билета, кричали и свистели, проходя сквозь ворота стадиона Юных пионеров. Когда матч закончился, они выбежали на поле. В каждом из последующих довоенных сезонов газеты выходили с описаниями историй беспорядков, в которых были замешаны болельщики и игроки «Спартака». Учитывая известность команды, имеет смысл задать вопрос – действительно ли фанаты «Спартака» были более буйными, чем болельщики других клубов. Вартанян показал, что беспорядки были обычным делом и происходили не только в Москве. Тем не менее, статьи о хулиганском поведении болельщиков и игроков «Спартака» появлялись чаще, хотя некоторые газеты могли специально обращать особое внимание именно на них.
Антиавторитарные настроения поклонников «Спартака» и сопровождающее их буйство поднимают важный вопрос о публичном принятии режима. Какими были политические последствия такого выбора и поведения? Представляла ли собой ненависть к милиции и армии неприятие сталинских властей, или же «ребята» просто выпускали пар? Недавние работы западных и российских историков свидетельствуют об определенном несогласии, дезорганизации и недовольстве в сталинской России. Эти специалисты показывают широкую пропасть между классом, который многие советские жители называли «мы», и привилегированным классом, называемым «они». Значительное число обычных мужчин и женщин критиковали режим многими способами и во многих местах. 30-е годы были временем бедности и неопределенности, усиливавшим страх режима перед массами. Большинство недовольных были под наблюдением «органов». Таким образом, важно отметить, что стадион был одним из немногих мест в СССР, где можно было в открытую кричать «бей милицию!», и это не влекло за собой никаких серьезных последствий.
Причина появления этого анклава сравнительной безопасности в обществе, в котором царил надзор, не совсем ясна. В советских источниках эта тема не обсуждалась – ни в опубликованных, ни в архивных. Тем не менее, сравнительный пример, выдернутый из контекста, может помочь выявить эту природу стадиона и особые социальные отношения, создаваемые им вне зависимости от политической системы. В своих знаменитых мемуарах болельщика «Арсенала» английский писатель Ник Хорнби вспоминает свой первый матч на трибунах «Хайбери». Наибольшее впечатление на него произвела даже не игра «канониров», а то, что «взрослые люди могли спокойно кричать с трибун «Задрот!», не привлекая никакого внимания». Может быть, назаровское «бей милицию!» было семантическим эквивалентом «задрота» Хорнби? Были ли «ребята» слишком сосредоточены на игре, чтобы воспринимать слова всерьез, или же заполненный стадион гарантировал анонимность?
Встреча двух или трех людей на улице могла во времена Сталина привлечь внимание милиции, но тысячи людей, собравшихся на трибунах – это совершенно другое дело. Популярность футбола была такова, что у милиции не было иного выбора, кроме как позволить проводить матчи, на которых большое количество людей собиралось вместе в условиях, вызывавших сильную эмоциональную реакцию. Государственные силовые структуры считали, что «футбольные» задания сильно отличаются от их обычной работы.
Клиффорд Гирц
Многие историки оспаривают идею, что советские граждане не могли поменять строй, несмотря на все недовольство, из-за способности режима распылить любую возможную оппозицию с помощью репрессий. Если взглянуть на вопрос с этой стороны, то, вероятно, государство считало, что футбол ослабляет эффект распыления. Он сводил вместе людей для наблюдения за непредсказуемым зрелищем, в своем процессе создававшим как социальные отношения, так и неизбежные темы для разговоров. С другой стороны, влияние спорта было ограниченным. Хотя он и сводил людей вместе, это происходило не на постоянной основе. Исторически стадион не был ни публичным, ни приватным местом, а был тем, что антрополог Клиффорд Гирц называл «сфокусированным сообществом» ("focused gathering"). Для Гирца зрители петушиных боев на острове Бали (как зрители на футбольных матчах) не являются ни беспорядочной толпой, ни организованной группой, а «чем-то средним». Социальные отношения, возникающие на пути к стадиону, на трибунах и на пути со стадиона, сложны, но эфемерны. Хотя болельщики и обсуждают события друг с другом, а также читают о них в газетах, они не владеют никакой «властью» до тех пор, пока снова не соберутся вместе. Эпизодический характер таких моментов делает их отличными от повседневной жизни и создает «пространство» для непозволительных, даже опасных в ином случае действий и высказываний.
Большая часть этой главки из книги стала основой для статьи Роберта Эдельмана "Маленький способ сказать "Нет". Текст оттуда дан в переводе Spektrowski с сайта imho-football.ru.
в ожидании продолжения