Пустые коробки
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
ПРОЕЗДОМ
Пустые коробки. Это первое, что увидела Анна, открыв глаза. Не свои чемоданы, распакованные на широкой кровати отеля «Мандл», а именно коробки. Картонные, бежевые, с оттисками логотипов, которые когда-то что-то значили. Теперь они были пусты. Их содержимое – ботинки из телячьей кожи, очки в роговой оправе, шелковый платок – осталось там, в стерильном кабинете аэропорта, пахнущем антисептиком и холодным потом. Или у их приятеля, который забрал все это, как неудобный, горячий сверток, морщась от сочувствия.
«Пусть это останется у меня, ребята», – сказал он, и в его глазах Анна прочла не сочувствие, а стыд. Стыд за них, за себя, за всю эту гротескную ситуацию, где они стали обвиняемыми, преступниками, осужденными. Слово «der Straftat» висело в воздухе того кабинета, как жирная муха, которую не могли прихлопнуть. Сергей молча подписывал бумаги, его лицо было каменной маской тренера, проигрывающего ключевой матч чемпионата. Она же дышала, как научилась на курсах: глубокий вдох, медленный выдох. Воздух был тяжелым, сладковатым от дезинфекции.
А до этого был Мюнхен. Не тот, из памяти – с пивом, сосисками и чувством легкой, праздной свободы. Другой. Он начался с шествия. Они вышли на площадь, ожидая глинтвейна и запаха жареного миндаля. Вместо этого услышали гул. Не человеческий гул, а низкий, животный рокот, идущий из глоток земли. Толпа колыхалась, на крышах сидели люди, снимая на телефоны. И тогда появились Они.
Не люди. Существа в шкурах, с рогами, с лицами, вымазанными в саже. Длинные, красные, как сырое мясо, языки хлопали по подбородкам. Они шли, лупя в барабаны, и звон колоколов ратуши бился в такт этой какофонии. «Крампусы». Веселый, говорят, предрождественский карнавал. Анна смотрела, как молодая мать, смеясь, поднимала к такому чудищу на ходулях своего малыша, и тот касался волосатой лапой с приклеенными когтями детской головки. Жест был торжественным, почти священным. «Благословение», – прошептал кто-то рядом. Анне стало физически плохо. Это было благословение навыворот. Антиблагодать. Мир перевернулся, как та самая коробка, вытряхивая на мостовую не игрушки, а нечто темное, липкое, настоящее. Что бы сказал на это старец Иоанн Миронов из Вехно?
На следующий день, в аэропорту, эта перевернутость обрела плоть и кости. Улыбающийся клерк Tax Free, принимая их чеки, куда-то позвонил. Его улыбка не исчезла, она стала другой – профессиональной, предписанной протоколом. «Маленькая проблема, bitte». Кабинет. Трое полицейских. Один похож на актера из старой комедии, двое других – на братьев-близнецов, стриженных под ноль. Они говорили на немецком, отрывисто, бросая фразы друг другу, как мячики. Анна поймала себя на мысли, что это похоже на сцену из фильма. Какого? Да, точно. Тот, где элегантный полковник СС задает пугающе вежливые вопросы. «Вы укрываете предателя Рейха?» Эта фраза внезапно всплыла в памяти и застряла там, пульсируя. Всё это в год 80-летия Победы.
Им объяснили. Предметы роскоши. Санкции. 300 евро за единицу. Их очки, ботинки и платок – вне закона. Не товары, а контрабанда. Преступление. Der Straftat. Бумаги пошли по кругу. Сергей подписывал. В графе «Beschuldigter» – «Обвиняемый». Анна смотрела на его руку. Та самая рука, которая держала кубок чемпионата, выводила тактические схемы на доске, теперь выводила свою фамилию в уголовном протоколе. Звук шариковой ручки по бумаге был оглушительным.
Штраф. Вещи остаются. Рейс ушел. Никто не ждал. Фраза «вас непременно предупредят» испарилась, как слюна на раскаленной плите. Они стояли у стойки авиакомпании, покупая новые билеты за сумму, в несколько раз превышавшую стоимость тех самых жалких «предметов роскоши». Ирония была настолько плотной, что ее можно было потрогать, как стекло аквариума, за которым плавают чужие, спокойные рыбы-пассажиры.
Чужой самолет оторвался от полосы. Сергей молча смотрел в до блеска оттертое от пола до самого потолка окно аэропорта. Анна закрыла глаза. В голове, помимо воли, зациклился обрывок из «Брата-2». «Вот в Германии у меня…» Фраза обрывалась. Не было ни «дела», ни «друзей». Было только чувство полной, абсолютной стираемости. Их стерли из этого пейзажа, как стирают карандашную пометку с глянцевой открытки. Мюнхен больше не был городом. Он стал процедурой. Допросом. Пустой коробкой с красивым, ненужным теперь ярлыком.
Теперь она лежала в отеле и смотрела на эти коробки. Они ждали, чтобы их выбросили. Но выбросить нельзя. Они – доказательство. Доказательство того, что произошло. Но доказательство – кому? Себе? Следователю, которого нет? Анна поднялась, взяла коробку от ботинок, поднесла к лицу. Пахло картоном и едва уловимо – новизной, которой уже не было. Она медленно, очень медленно, начала рвать картон. Не разрывать в клочья, а именно рвать – ровными, упругими полосами. Звук был странно громким в тишине номера. Сергей обернулся, посмотрел на нее, ничего не сказал. Потом встал, взял другую коробку – от очков – и тоже начал ее рвать. Медленно, методично.
Вскоре весь пол был усыпан ровными бежевыми полосами картона. Они лежали, как странный современный ковер, как ритуальная подстилка. Анна остановилась, запыхавшись. Сергей подошел к мини-бару, достал две маленькие бутылочки шнапса, открыл, протянул одну ей. Они выпили молча, стоя посреди своего творения. Горечь напитка смешалась со вкусом бумажной пыли на губах.
«Знаешь, – тихо сказала Анна, глядя на полосу картона в своей руке, – а ведь Крампус, наверное, тоже где-то заполняет бумаги. На какого-нибудь демоническом таможенном посту. «Предмет роскоши – одна человеческая душа. Превышает лимит. Конфисковать».
Сергей хмыкнул. Не весело, а так, будто выпустил воздух. Он посмотрел на хаос из бумаги, потом в окно, на темнеющее небо чужого города.
«Завтра полетим домой» – сказал он. Просто констатация факта. Без «навсегда», без «больше никогда». Просто – полетим. Домой. К своим.