Кофейни Европы были богемными салонами футбольного мира. Там родился континентальный стиль

Из-за них Англия отстала.

В романе Паоло Фруски «Куртка из синего шелка» есть история о рождении Вундертим – австрийской сборной, которая олицетворяла красивый футбол. Внутри описан заурядный венский вечер 1931 года. Бела Гуттманн, маленький умный разыгрывающий, вернулся из Штатов. Он был налегке: небольшой чемодан с вещами – все, что он заработал за пять лет в нью-йоркских командах. Влюбить Америку в соккер не вышло.

Тем вечером в центре планировалась пресс-конференция Хуго Майсля, тренера сборной. Бела направился прямо туда. Он был голоден, а места лучше, чтобы перекусить, он не знал. Майсль пригласил журналистов в кафе «Ринг». Встречи не были похожи на современные брифинги; их никто не организовывал: Хуго просто звал городскую богему в любимую кофейню, а газеты бронировали столики для журналистов.

Внутри был бедлам. Собралась пресса, спортивная и не только, философы, писатели, преподаватели – интеллектуалы-завсегдатаи, цвет города. Царило единодушие: «Если он снова проигнорирует Зинделара, мы сдерем с него шкуру». Майсль стоял на грани отставки. Его сборная мучилась, а не играла, и ее ждал выезд в Шотландию – к первой тики-таке мирового футбола. Публика ожидала трех-четырех пропущенных.

Майсль опоздал на полчаса. Появился из боковой двери, небрежно передал официанту пальто и трость, занял зарезервированный столик – на возвышении, вроде как на сцене. Все тут же стихло и обратилось к нему. Хуго взял у другого официанта стопку свежих газет, закурил и погрузился в чтение.

Несколько минут спустя он как бы случайно заметил переполненную кофейню и воскликнул: «А, вы здесь! Спасибо, что пришли, господа. Вы как будто чего-то от меня ждете. Что ж, сразу к делу: завтра мы играем с шотландцами, которые ни разу не проигрывали в Европе. Будет непросто. А вы, как всегда, донимаете бедного тренера. Между нами есть разногласия насчет подхода к игре. Я знаю, что вам хочется меньше бега и больше изобретательности; слышал, вы недовольны исключением господина Зинделара. Я не согласен. Я уверен, что нам не победить без интенсивности и агрессии. Но не будем об этом. Я определился с составом и назову его вам».

Тренер неожиданно смолк – принял от официанта чашку кофе и меню. Зал закипел. Прежде Майсль уже сделал заказ, и было очевидно, что это очередная постановка. Он насмешливо осмотрел публику, отпил и сморщился; сахара не было. Хуго не спеша отмерил и высыпал в кофе две ложки.

Никто не пошевелился. Майсль взял меню, достал золотую ручку и начал писать. Со стороны было видно, как он переходит на новую строчку, и журналисты ждали последней, одиннадцатой. Дописав, подул на листок и подбросил его, и тут уже все взорвалось: вся кофейня разом сорвалась с места и бросилась на подбор. Тот, кто подхватил первым, принялся читать вслух. Последним стояло имя Зинделара – тощего мага, которому прежде недоставало места в атлетичной команде. Его имя красовалось между картофельным супом и легким пивом.

На следующий день австрийцы разнесли шотландцев 5:0. Четыре мяча организовал Зинделар. Майсль выглядел довольным, но все, кто его знал, были уверены, что он прячет горечь. Путь, который принес победу, расходился с его видением футбола. Все предыдущие годы он ошибался.

Но всем было наплевать. Мир спешил запомнить рождение чего-то великого. А те немногие, кто провел предыдущий вечер в «Ринге», знали, что это великое появилось накануне – за кофейным столиком в самом центре Вены.

За несколько десятилетий до этого старшие символисты, заседавшие на квартире у Мережковского, ввели в русскую поэзию новое измерение: звукопись. Стих был уже не только ритмом и рифмой. Он был созвучием. Бальмонт возвестил: «Мир есть всегласная музыка».

Австрийский футбол пережил похожую трансформацию. Он родился под кофе, а не калинкинское пиво, но тоже из диспутов обо всем, от философии до политики. В его основе лежал поиск созвучия, а не формы. Блуждающий Зинделар был повторяющейся гласной, скрепляющей элементы в единый узор.

Для того времени и места история была вполне типичной. В начале 20-го века интеллектуальная жизнь переместилась из гостиных в кофейни. Аполлинер собирал вечера в парижском «Кафе де Флер». Сюрреалисты облюбовали «Де Маго». Петербургская богема, отличавшая себя от остального мира, обитала в «Бродячей собаке» и «Привале комедиантов».

Там создавалась литература Нового времени. Кофейни Центральной Европы, в свою очередь, стали агорами футбольной цивилизации – местом, где игра двигалась вперед на новом, концептуальном уровне. В Праге, Будапеште, Северной Италии, но главное – в Вене, по вечерам собирались философы и поэты, политики и литературные критики, тренеры, ученые, писатели и режиссеры. Футбол был для них мини-миром, открытым для любых форм общественного устройства и межличностного взаимодействия. На нем экспериментировали люди, амбиции которых распространялись далеко за пределы спорта.

Работа в футболе не давала преимущества – у всех было право голоса. Авторитетов не существовало. Все, от тактики до физподготовки, подвергалось деконструкции и переосмыслению. Кофейни воплощали демократию в ее первоначальном, не испорченном волей к власти значении. Тренеры, посещавшие их, варились в бульоне из свободных мыслей, которые сталкивались и провоцировали фантастические прозрения, утопические мечты и вполне осуществимые идеи.

Можно представить, как это было. Театральный критик Альфред Полгар, дожидаясь, пока остынет знаменитый местный суп, вдруг обращался к Майслю:

- Хуго, когда наконец вы простите Зинделару его гениальность?

Майсль, театрально отхлебнув кофе, выдерживал паузу и неизменно насмешливым тоном отвечал:

- Дело не в гениальности, мой друг. Будущее за атлетами. А Зинделар – это прошлое. Это же ваша газета назвала его Бумажным человеком? Эта легкость уместна в нашем чемпионате. На больших аренах его сомнут. Видели, какого размера британцы? Они лучшие, вот и думайте.

- Но голы забивать все равно придется. Весь мир – это сюжет, и матчи не исключение. А удары Зинделара – идеальный анекдот, тот финал, которые венчает настоящую композицию. Убрав его, вы лишаете ваше произведение концовки.

- Боюсь, Альфред, арена не сцена.

Здесь в дискуссию врывался историк из местного университета:

- Но арена и не Колизей, Хуго. Форварду вовсе не обязательно быть гладиатором.

- Но и штрафная площадь – не ваша кафедра, дорогой профессор. Там бьют, и порой больно. Чтобы добраться до мяча, надо подвинуть защитника. Девятка не может быть шахматистом. Девятка должна быть солдатом. Гладиатором, если хотите.

Говоря это, Майсль слегка улыбался.

- Скажите, тренер, вы знакомы с новой теорией профессора Тойнби? Он назвал ее Вызовом и Ответом. Суть в том, что наша – и любая другая – цивилизация появилась как ответ на критическую общественную проблему.

- Предлагаете ждать, когда Зинделар обрастет мышцами? Боюсь, на это уйдут все запасы кязекрайнера в стране. И я же не могу подвесить его как гуся и кормить насильно.

- Нет, я о другом. Иногда история и природа ставили похожий вызов перед непохожими обществами. Ответы, обусловленные разными культурой и менталитетом, тоже не были похожи один на другой, но тем не менее работали – каждый по-своему. Новые футбольные правила поставили вызов перед тренерами, и вы, оглядываясь на британцев, реагируете на него увеличением маскулинности. Но, может быть, футбол не алгебра, в которой правильный ответ верен всегда? Может, то, что подходит британцам, не годится австрийцам? Перебирая мощных девяток, вы ничего не меняете. Не пора ли поменять реакцию на вызов?

Профессор философии, отставив кроссворд в сторону, добавлял:

- Знаете, а это интересно. Все наши мышцы управляются из одного центра – мозга. За каждым движением стоит сигнал, переданный по тончайшим волокнам. Я сомневаюсь, что Тойнби прав, но коллега, который его процитировал – да. Господин Майсль, вы заполняете поле мышцами, но нет мозга, который их активирует. Зинделар может быть таким мозгом. Представьте его в центре атаки, но не в штрафной. Он всегда двигается, ищет мяч, смещается в глубину и связывает игру. Его движение и пасы – волокна, которые задействуют остальную команду.

Примерно так в уютной кофейне синтезировали особенный стиль – с отрепетированным обменом позициями и творческой свободой атакующих игроков. Центром этой игры был Зинделар. Он всегда двигался, избегая опеки, открывал пространство для остальных и задавал ритм редкой способностью практически моментально расстаться с мячом. Проблемная Австрия вдруг превратилась в лучшую сборную континента. В следующих 14 матчах она не проиграла ни разу.

То же происходило в других частях Вены. Болельщики «Рапида» – и говоря «болельщики», мы имеем в виду солидных мужчин в котелках, – собирались в кофейне «Голуб». Фанаты «Аустрии» встречались в кафе «Парсифаль». Туда наведывался и тренер Джимми Хоган. Он проповедовал короткий перепас вместо игры через фланги. Англичанам его идеи не пригодились. Но в континентальной Европе, увлеченной социализмом, его футбол посчитали воплощением коллективизма и равенства. Концепция легла в основу дунайского стиля.

Евреи объединились вокруг «Хакоаха» («Сила» на иврите) – клуба, созданного под влиянием концепции «маскулинного иудаизма» сиониста Макса Нордау. Их футбол призван был разрушить миф о неспособности евреев к физическому труду. На пике «Хакоах» продавал 5 тысяч абонементов и считался самой популярной командой мира.

В те дни окончательно оформился разрыв между английским и континентальным футболом. «Будущее принадлежит плавным розыгрышам и быстрой игре, – говорил Майсль. – Наш футбол не должен стать соревнованием по спринтам с мячом вроде игры «Арсенала». Наш футбол не должен на 80% зависеть от случайности и на 20% от отрепетированных розыгрышей, а, напротив, на 80% состоять из механизмов и на 20% из случая. Мы обязаны сохранить наш комбинационный стиль. Он превосходит английскую игру в креативе, потому что подчиняется директивной воле и не зависит от слабости соперника и куража игроков. Для нас, жителей континента, самый удобный и эффективный подход – Метод [Майсль имеет в виду WW, созданный итальянцами в противовес английской WM]. Он заключается в создании моментов через точные, хитро сплетенные и заведомо разработанные перепасовки, а не через случайные махи шашкой».

Этот разрыв концептуально вызрел в кофейнях и тратториях от Турина до Будапешта. В них заключалось отличие и преимущество континентальной игры. Английский пивной футбол существовал в пабах. Его развитие двигалось по примитивной траектории, обусловленной качеством дискуссии. Англичане стремились перебегать. Европейцы – переиграть. В кофейнях искали ответы на уровне тактики, а не физики, и черпали отовсюду – от шахмат до литературы. Эрудированность собеседников и разнообразие взглядов породило такое богатство тактических решений, о котором британцы никогда не задумывались. Рафинированная интеллигенция переосмыслила игру до самых основ – включая тренировочные методы и психологию.

Джонатан Уилсон, авторитетный историк футбола, писал: «Чтобы в полной мере осознать важность тактики, игра должна была распространиться среди социального класса, который инстинктивно теоретизировал и деконструировал мир и одинаково комфортно как планировал отвлеченно, так и реагировал на происходящее в игре. Этот класс не страдал от недоверия к интеллектуализму, характерного для Британии».

Мысль в этих кофейнях заглохла в один день со свободой. Хуго Майсль умер в 1937-м. Зинделар – в 1939-м при загадочных обстоятельствах. За год до этого немцы назначили встречу между Австрией и Германией, призванную замять аншлюс и потому названную «Матчем примирения». Событию назначили дружеский счет – 0:0. Маттиас не принял условия. Он не только забил, но и отпраздновал прямо перед нацистским генералитетом. Вскоре его не стало.

Его друзья разбежались, и с ними по миру распространился новый футбол. Эмиграция занесла прозрения дунайских кофеен в Латинскую Америку, Португалию и Голландию. Великий «Торино» вырос на идеях Эрбштейна. «Шальке» довел концепцию Вундертим до крайности: выводил пять ложных нападающих одновременно – те постоянно менялись позициями по принципу вращающегося волчка. Кюршнер привез в Бразилию уникальный диагональный футбол: схема выстраивалась не по линиям, а по диагоналям.

Футбол стал больше, чем просто спортом, благодаря двум факторам. Люди вроде Пеле и Меаццы превратили его в искусство. А мужчины в котелках, проводившие время в кафе от Альп до Дуная между двумя мировыми войнами, сделали игру соревнованием идей и умов.

***

Телеграм-канал Андрея Клещенка

Фото: Gettyimages.ru/Sjöberg Bildbyrå