«Сбил человека, на суде за аварию дали четыре года. Но спасла медаль — сразу подпал под амнистию»
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
Мне очень нравится фотография, на которой Виктор Жлуктов, придерживая рукой клюшечку, оборачивается ко всем нам. Улыбается так ярко, так светло, что и самому хочется улыбнуться в ответ. Надо думать, с тем фотографом у Виктора Васильевича были чудесные отношения — раз через десятилетия их совместное творение добавляет света. На снимке хоккеист Жлуктов похож на Леонида Филатова в самых звездных ролях.
Он еще не догадывается в тот момент, что часть жизни — не большую, но значительную — проведет в инвалидном кресле. Стараясь не унывать.
Возможно, не унывать помогает взгляд в собственное вчера. То вчера, где Виктор Жлуктов был знаменитым нападающим ЦСКА и сборной СССР.
У сегодняшнего Жлуктова борода с проседью, если верить последним снимкам. Совсем другая улыбка. Да и взгляд.
Сегодняшний Виктор Жлуктов берет телефон не сразу. Если вообще берет. Чудом дозваниваешься за неделю раз — и сразу чувствуешь перемены в настроении, случившиеся за последние годы.
Перед 65-летием Жлуктов рад был дозвонившимся. Приглашал на дачу. Ни от каких интервью не открещивался.
Сегодняшний Жлуктов выслушивает сдержанно — и еще холоднее отвечает:
— Я интервью не даю.
Ты произносишь слова почтения, желая растопить это сердце, — но Жлуктов выслушивает безучастно. Чтоб снова повторить:
— Нет, нет, нет...
В 70 не хочется уже никаких интервью. Пожалуй, и в этом я Жлуктова понимаю. Как понимал прежнюю радость от общения.
Но обойти, оставить незамеченным юбилей такого человека — это выше моих сил.
В моей памяти Виктор Васильевич остался могучим мужиком, к которому мы как-то приехали в гости с Леонидом Рейзером, знаменитым журналистом 80-х. Встретил нас Виктор Васильевич радостно.
Обаяние интонаций легендарного корреспондента Рейзера было столь значительно, что смягчались самые черствые люди нашего хоккея. К кому мы только ни ездили в гости в ту пору.
Вот и вечер в квартире Жлуктова провели великолепно. Откупорили бутылочку, закусывали жареной курицей. Допускаю, что ощипывал и жарил ее корреспондент Рейзер лично.
Вот вспоминаю — и улыбающийся Жлуктов с фотографии переплетается с тем, который встречал нас в прихожей на коляске. Приглашал широким жестом в комнату.
Расставались друзьями. Помню, как крепко жал руку на прощание. Ни на секунду я не подумал, что напротив меня инвалид. Человек, здоровьем расплатившийся за веселые хоккейные годы.
Самый сильный удар
Окна его дома выходят на ЦИТО. Когда-то в этом же доме прописался молодой футболист Смертин — и я подбодрил Алексея:
— Какое удобство. Ты футболист, доктора под боком.
— Сплюнь! — побледнел Смертин.
Я сплевывал изо всех сил.
...Со Жлуктовым на тему здоровья шутить уже не стал. Аккуратно расспросил, как же все случилось. Мне-то казалось, между тяжелой травмой и последствиями путь недолгий. Но ведь встречал Жлуктова в манеже ЦСКА в начале 2000-х, шел он на своих двоих — и никаких колясок не прогнозировалось!
Оказалось, дело плохо было уже тогда.
— Что начинаются проблемы со здоровьем, я почувствовал, как только завязал с хоккеем. Как-то играл в теннис, вдруг правая нога начала подворачиваться. Думаю: что за дела? Потом распухла, вообще черпать начала... Так потихонечку началось. Мышцы не держали.
— Сильные удары на площадке получали?
— Момент самой сильной боли помню очень хорошо. Однажды Марьямяки, финн, мне двинул по лицу с размаху клюшкой. Все разворотил. Про этого парня говорили, что он в обычной жизни дровосеком был. Как раз в тот момент повис вопрос с моей поездкой на Олимпиаду в Инсбрук. Перед этим были контрольные игры в Финляндии. Кулагин тренировал сборную.
— Последствия были?
— Тут же нагноение, поднялась температура. Белаковский сориентировался, меня быстро отвез в какой-то финский госпиталь. Все прочистили, поставили дренаж — и температура спала. А вопрос с составом сборной на Олимпиаду решался в поезде Хельсинки — Москва. Тренерский совет определял.
— Кто был конкурентом?
— Анисин. Я поразился, что меня предпочли. Анисин-то считался игроком Кулагина.
— Тот матч против финнов вы не доиграли?
— Доиграл. По запарке-то что не доиграть? Смешнее случай был в Канаде. Я получил сотрясение — увезли зашивать, уже конец матча. А Харлам в том матче был запасной нападающий. Выпустили его на мое место. Я лежу в медицинском кабинете, слышу — еще одну тачку везут.
— Харламова?
— Его! Харлам вышел на пару минут — и разворотили всю губу! Мне больно, но смеюсь, не могу удержаться. Валерка окровавленными губами в мою сторону: «Что ты ржешь?»
— Может, у вас болевой порог был особенный?
— Скорее всего. Были люди, которые от царапины слечь могли. Мальцев Александр Николаевич от вида крови валился в обморок, нашатырем в чувство приводили. Вообще-то травм у меня было немного. Сотрясение в Канаде, как-то палец шайбой перебило, с позвоночником приключилась беда на «Известиях» в 83-м...
— Кто вас на борт швырнул?
— Даже не помню. А если не помню — значит, не видел.
— С какой силой надо было толкнуть, чтоб огромный Жлуктов влетел в борт?
— Я расслабленный был. Если б передом летел, еще сгруппировался бы, а получилось — спиной. На развороте. С этого и пошли мои беды. Тихонов не взял на Олимпиаду. После того матча на «Известиях» ночью приехал на базу в Новогорск. Наутро чувствую — встать не могу. Увезли меня в то самое ЦИТО, на которое нынче выходят окна. На третий этаж. Занимался мной Сергей Миронов, хороший хирург.
— Но не оперировал?
— Нет, операции не было. Они вместе с матерью работали, великой Зоей Сергеевной. Помню, мы мужа Зои Сергеевны хоронили. Я помогал через знакомых цветы на венок достать, тогда дефицит был. Спортсмены скидывались.
«Старичок-полковник только дотронулся — сразу назвал болезнь»
С жизнью в коляске, мне показалось, он смирился. Я пытался выговорить что-то обнадеживающее — Жлуктов улыбался, махал огромной, словно лопата, ладонью:
— Лично я считаю, что эта болезнь не лечится. Правда, снова хочу лечь в красногорский госпиталь — может, какую новую технологию открыли? Я из этого госпиталя когда-то комиссовался. Канадские врачи предложили гормоны колоть, но я узнал, что так быстро посажу сердце и печень. Не стал.
Когда первый раз попал в госпиталь Бурденко, заглянул ко мне в палату старичок-полковник. Один из главных хирургов нашей армии. Только дотронулся — сразу назвал болезнь, через секунду. Француз ее открыл, называется «болезнь Шарко-Мари». При ней поражается центральная нервная система и периферическая. Певец Мигуля от этого умер.
— Какой ужас.
— Даже началось у него, как и у меня, с правой ноги. Мигуля чуть ли не от истощения скончался, все мышцы атрофировались. Посмотрите, какие у меня ножки сейчас стали.
Я направил документы в Израиль, тамошние доктора сразу отреагировали: «Будем делать операцию на позвоночнике, все исправим». А Мигуле тоже делали — не помогло. Самое интересное, что у меня с центральной нервной все в порядке. Я же нормально говорю?
— Абсолютно.
— А Мигуля заговаривался. Если поражается центральная — это все, труба. У меня же организм будто провод: сердцевина нормальная, а оплетка разрушилась.
— Вам же собирали деньги на операцию в Канаде?
— Я и съездил в эту Канаду. Фетисов с Ларионовым собирали — уже после того, как мне предложили оперироваться в Израиле за 16 тысяч долларов. Помогло то, что в американском и канадском хоккее штрафы уходят в фонд помощи таким, как я.
— Какое вы отношение имеете к НХЛ?
— Как выяснилось, имею. Чистое везение. Я стоял на драфте в «Миннесоте», а значит, уже причастен к этому фонду. В 99-м году мне и Ирине, жене, ребята билеты до Торонто оплатили, там встретили. Месяц провел в Канаде, доктора чего только ни делали. И пункцию спинного мозга, и что угодно еще.
Поначалу начали готовить к операции, взглянув на израильские прогнозы. А потом задумались: зачем операция, если я сам даже в туалет хожу? Решили — незачем резать. Зато только в Канаде узнал, какого цвета спинной мозг. Вот ты — знаешь?
— Зеленый?
— Почему все думают, что зеленый, а?! Ничего подобного! Прозрачный и чистый, как водка! Врачи тебе перед каждым шагом разъяснят, что к чему. Когда огромной иглой мозг брали, тоже рассказали. Я-то под наркозом не чувствовал, а жена увидела — дурно стало. Только чувствовал, как врач руками позвонки раздвигает, чтоб в нерв острием не угодить.
— Есть за что поблагодарить канадских врачей?
— Они всего меня проверили. Голову, например, — ведь столько по ней били...
— Канадцы представляли, что за человек к ним приехал?
— Конечно. В этот госпиталь просто так попасть невозможно, там игроков НБА и НХЛ лечат. Сохранилась карточка, что за меня ходатайствует НХЛ. В субботу и воскресенье там выходной, все разъезжаются по дачам. Меня друзья таскали по озерам — в Онтарио красота невероятная. На Ниагару съездил. Встретили там группу «На-На» с Алибасовым, очень подружились. С Лехой Яшиным познакомился. Книгу «Звезды хоккея» подписывал. Еще Чака Норриса передо мной принимали, он с лошади рухнул. В коляске по госпиталю возили.
«Сидели при луне, читали рассказы Шукшина»
Были в жизни Жлуктова такие моменты, что тяжелее, кажется, и не представить. В январе 2008-го рассказал, ничего не скрывая, еще об одном эпизоде. Ту главку я, помню, назвал «Несчастливая машина». Прежде не догадывался, что в жизни Жлуктова была ужасная авария. Которая могла завершиться тюрьмой.
— Полгода не играл из-за аварии, следствие шло... — обмолвился вдруг Виктор Васильевич.
— Что за авария?
— Сбил в Москве человека. Даже могу сказать где: на противоположной стороне Ленинградки от Дворца ЦСКА. Между выходом из метро и дорогой метров восемь, не больше. Человек выходит из метро, видит зеленый свет светофора — и мчится через дорогу. Не думая, что зеленый еще и машинам с другой стороны. Я как раз от тротуара отъезжал, этого парня толком видеть не мог. Тот, получилось, прямо под колеса мне бросился.
— На «Волге» ехали?
— На «Жигулях» третьей модели.
— Он пьяный был?
— Я был выпивший. Этот парень студент, жил рядом с ЦСКА.
— Насмерть?
— Нет. Поначалу думали, что конец ему — перелом основания черепа. Потом оказалось — только трещина. Иначе бы он, скорее всего, умер. А так не просто выжил, но и попался потом на краже запчастей для «Москвича». Который купил сразу после этого случая. У меня скорость была совсем небольшая, не успел разогнаться.
— Народ тут же набежал?
— Конечно, набежал. Я-то поначалу вообще ничего не понял: то ли был удар, то ли нет, лобовое стекло трещиной пошло... Поддал газу, помчался вперед. Смотрю в зеркало: что-то за мной таксисты погнались. Что это, думаю, они так торопятся? И тут подруга, сидевшая рядом, говорит: «По моему, мы сшибли человека». Развернулся поперек шоссе — и назад, к тому самому месту. Там уж народу тьма. Потом на суде пытались что-то говорить насчет побега — но я сам вернулся. Не прошло обвинение.
— Подруга куда делась?
— Говорю ей: «Чеши отсюда быстрее!» Потом на нее, бедную, военный прокурор наехал со страшной силой: «Как же так, человек выпивший — и вы допустили его за руль?!»
— Сильно выпивший вы были?
— В пределах. По крайней мере, соображал, как перестраиваться. Когда из машины вылезал перед этой толпой, немного обмяк, конечно.
— Узнала вас толпа?
— Возможно. Что-то кричали из гущи. Милиционеры молодцы — раз, и пересадили меня в свою машину. После всего случившегося полгода играть не давали, с октября 77-го.
— Что делали?
— Тренировался с футболистами, с Серегой Ольшанским на «гарюхе» бегал. С Рыбаковым, знаменитым боксером, занимался. Не самые простые полгода в моей жизни. Зато жену тогда нашел, она на Фестивальной улице жила. Неподалеку. Даже благодарен судьбе: жил бы на сборах, Иру бы не увидел. Чем-то она мне сразу приглянулась. Будущая теща сразу невесть как проведала, что меня суд ждет. Ей вообще рассказали, что я хотел вертолет захватить и махнуть в Финляндию. А оттуда то ли в НХЛ, то ли еще куда. Но я анекдотов про зятя и тещу понять не могу. Моя теща, хоть против женитьбы была, стала лучшим другом.
— Первый раз в жизни под судом оказались?
— И последний, надеюсь. А на суде четыре года мне выписали.
— Условно?
— Никаких «условно». Меня спасла медаль. В том году было 60 лет Октябрю — всем, кто имел правительственные награды, амнистия. В 76-м году после Олимпиады я получил медаль «За трудовое отличие». Мужики, которые мою судьбу решали, все продумали. Была команда сверху — не топить Жлуктова, нужен советскому хоккею. По моей статье выходило от четырех лет до восьми. Хоть травма у парня была тяжелая, связанная с головой, мне дали по минимуму.
— На здоровье потерпевшего не сказалось?
— Нет, уже через пару месяцев сдавал сессию в архитектурном. Так вот, насчет медали: если получаешь срок до пяти лет — автоматически амнистируется. У кого орден — с того снимается срок до восьми лет.
— Только на суде узнали, что «топить» вас не будут?
— Я понятия ни о чем не имел! Все решалось на уровне главпура!
— Политическое управление?
— Оно самое. Вмешался главный военный прокурор московского гарнизона. Этот генерал был другом Тарасова. А права мне вернули на второй день после аварии, лично прокурор из рук в руки передал.
— И поехали вы дальше на своей «трешке»?
— Продал ее от греха. Несчастливая машина. Хоть сделана была изумительно, шоколадного цвета, итальянский движок, номер 00-22, как на моей игровой майке...
— Футболист Юрий Севидов, задавивший академика, долго после не мог сесть за руль. Вам было проще?
— Был приличный перерыв, по советским законам мне нельзя было приобрести автомобиль. Если прежнюю продал не через комиссионку, новую можно купить, только отстояв очередь. Почти год я провел без машины. Потом получил «Волгу», которая Третьяку полагалась — а тот отказался...
— Почему?
— Получил другую через Спорткомитет. Чтобы мне «Волгу» передать, сам замминистра по тылу подписал приказ.
— Номер 00-22 сохранили?
— Нет, после аварии и номер сменил. То же 22 выходило, но уже в сумме.
— Представляю, какого страха натерпелись перед судом — а вдруг посадят?
— Не представляете. Не спал. К футболисту Сауху ходил, тот поддерживал. Брали бутылку коньяка и сидели при луне. Читали рассказы Шукшина — потому что уснуть было невозможно.
«Стою я на вбрасывании — американец напротив. Я у этого парня глаз вообще не вижу...»
Про хоккей Жлуктов рассказывал так, что мне жаль сегодня, что никто из его рассказов не составил книжку. Быть может, о хоккее 70-х никто не говорил столь выпукло.
Реакция на вопрос — моментальная. Никаких пауз на «вдуматься». Отобрав у Жлуктова способность передвигаться на своих ногах, жизнь сохранила ему феноменальную память. Хоть в этом воздалось.
— Вы, кажется, играли против американцев в Лейк-Плэсиде? — спрашивал я мимоходом.
— Конечно.
— Гадкие воспоминания?
— С одной стороны, мы, конечно, виноваты. Но и Тихонов ошибся: нельзя было Владика снимать после второй шайбы. То, что мы сами психологически не подготовились, это факт. Накануне в Нью-Йорке их же 10:1 обыграли. Сейчас много говорят о допинге — и вот тот матч был отличной иллюстрацией. Два периода отбегали, стою я на вбрасывании — американец напротив. Я у этого парня глаз вообще не вижу. Что их накололи чем-то, ни секунды не сомневаюсь. С нами невозможно было три периода бегать на равных.
— А они бегали?
— Не просто бегали, они нас додавили нашим же оружием! Но останься Владик в воротах, мы бы все равно вытянули. Третьяк две своих пропустил — и больше ни одной не было бы. Тихонов сам потом ошибку признал. Даже вспоминать этот матч не хочется...
— Но сборная СССР была сумасшедшая по силе?
— Лучшая, наверное, за все времена. На следующий день после поражения от американцев мы 8:0 обыграли шведов. За серебро.
— После матча с американцами в раздевалке были какие-то слова?
— Майоров мне понравился, Борис Александрович. Хорошо сказал. «Елки-палки, да, проиграли. Но завтра надо выигрывать медали...» С Борисом у меня прекрасные отношения, но еще лучше были с Евгением. Лучше комментатора по хоккею не знаю. Не поучал. А кто-то наставляет: «Не такие нагрузки, не такой бюджет...» Да ты сам, комментатор, хоть что-то тяжелее стакана поднимал?
— В 85-м году вы решили уйти из хоккея? Или вас выпроводили?
— В 31 год было рано заканчивать. И дело даже не в том, что предложили нормальную должность — главный тренер вооруженных сил. Мне было уже бесполезно бороться, я остался один на один с Тихоновым. Никого не осталось. Третьяк был сам по себе, как все вратари.
Тихонов меня крепко обидел, назначив без всяких разговоров капитаном Славку Фетисова. А ты знаешь, кто ходил отпрашивать ребят со сборов?
— Вы?
— Я. Славка ко мне подходил: «Вить, пойдем отпросим команду?» Я отвечал: «Слава, ты теперь капитан — иди отпрашивай...» Но я-то поумнее их, молодых. Тихонову говорил: «Если этому не верите — не отпускайте». Почему Сашка Мальцев отыграл столько лет? Пару недель потренировался в Новогорске — бах, колено болит. Нельзя было Тихонову всех грести под одну гребенку. Молодых нагрузи, ветеранов — придержи...
А у Тихонова как был солдафонский подход, четыре звена в Риге, так и в Москве остался. Я уже заканчиваю, что ты меня держишь на сборах-то? У жены температура, ей плохо, Силин мне дает какие-то таблетки. Я к Тихонову захожу: «Можно отъеду?» Слышу в ответ: а чем ты ей поможешь? Ну не паранойя ли? Говорю: «Я съезжу, отдам таблетки и вернусь, ты не волнуйся». Или сам себе противоречишь, когда говоришь, что в Жлуктове уверен. С Хомутовым была история — у того отец умирал в Ярославле, умолял отпустить, а Тихонов сказал: «Чем ты отцу сейчас поможешь?» Хомутов чудом сорвался, застал того живым.
— Третьяк из-за этих сборов с хоккеем досрочно распрощался.
— Третьяк — досрочно?! Да он раньше хотел уйти, только Тихонов его уговорил остаться! Понимал, что в Сараево без такого вратаря не выиграет. Я знаю, что Владик поставил Тихонову условие: либо даешь мне жить нормально с семьей, либо ухожу. С вратарем так можно было, тем более с великим. Если б Тихонов имел навыки психолога, ему бы сейчас памятники стояли...
Пощечина Балдерису
Тройка Балдерис — Жлуктов — Капустин была прекрасна. Одна из лучших в истории советского хоккея.
Так вышло, что с Балдерисом и Жлуктовым я знакомился приблизительно в одно и то же время. Прекрасный, вальяжный Хельмут катался по Риге на «Бентли». Говорил с московскими корреспондентами ласково, чуть снисходительно. Я, смущаясь, желал проверить кем-то рассказанную историю — будто Виктор Тихонов кинулся на Балдериса врукопашную.
Думал, этот добрый барин не подтвердит. Даже если было.
— Да! Залепил мне! — отчего-то рассмеялся Балдерис.
Даже добавил подробностей. А вскоре я переспрашивал Жлуктова:
— Видели ту пощечину?
— Может, это в Риге случилось. Я знаю другой случай — когда Балда, играя за вторую сборную, Тихонову так ответил, что тот его из команды попер. А на следующий день вернул — трудно без Хельмута. Тихонов Балду любил, много чего ему позволял.
— Но от сборной отцеплял в последний момент.
— Так это понятно. Но я Балду прекрасно понимал — он не мог жить в Москве. В Риге было три гениальных спортсмена: Лучис, Семенова и Балдерис. А в Москве — кто он? Хоть машину ему сразу дали, квартиру на улице Свободы тоже. Я у него бывал. Пятнадцать минут езды до ЦСКА. Хороший парень, не гнилой. Если квасим, то квасим. До конца. Если попались, то попались.
— Почему Балдерис сегодня ездит на «Бентли», а вы — нет?
— Все очень просто. Балдерис успел в НХЛ поиграть, пока я до полковника дослуживался. А в Миннесоте громадная латышская диаспора. А потом Хельмут рижский дворец выкупил, приватизировал. Он приезжал в Москву как депутат городской думы, мы встречались. Поднялся ко мне в ложу — на Тихонова даже внимания не обратил. Не простил давнюю ситуацию. По стопочке мы с Балдерисом выпили.
— А вы — легко прощаете?
— Смотря кому.
— Есть в хоккее люди, которым руки не подадите никогда?
— Нет. Мог только в пылу эмоций на площадке кого-то осадить.
— Когда Тихонов Михайлова из команды убирал, на команду это подействовало?
— Конечно...
— После этого любить Тихонова вы, понятное дело, не стали. А уважения — прибавилось?
— Так отвечу. Я считаю, в СССР среди моих знакомых было только два великих тренера — Анатолий Владимирович Тарасов и Александр Яковлевич Гомельский. Настоящие психологи и педагоги.
— Когда Тихонов вам внушал, что Тарасов — никто, как реагировали?
— Как он мог нам что-то внушить? Вот случай. С Тарасовым мы хоронили Уколова. И на похоронах Анатолий Владимирович говорит: «Витька, ты меня бросил. Нигде не скажешь, что я тебя воспитал!»
— В ответ что-то услышал?
— Да, я ответил: «Это вы меня подняли — и бросили, Анатолий Владимирович». Кстати, сама история с похоронами сумасшедшая. Уколов лежал двадцать дней в морге Боткинской больницы невостребованным. Его дочка уже жила в Америке, тело некому забрать. Мы с Игорем Сологубовым его нашли. Ходили по моргу с женщиной, соседкой Уколова по коммуналке. Опознавали. Организовали похороны с помощью Николая Эпштейна — на Востряковском, он дружил с директором этого кладбища...