Сеанс одновременной правды

О шахматах в жизни и творчестве Варлама Шаламова

Алексей Засыпкин

«Я оставил шахматы в тот самый день, как убедился, что они больше берут, чем дают — и времени, и душевных сил. Как ни незначительна роль стихов в жизни, все же она побольше, чем у шахмат», - эта запись писателя Варлама Шаламова (1907-1982) осталась на вырезке из газеты «Советский спорт» о финальном матче претендентов 1974 года Карпов – Корчной (победитель получал право на матч с Фишером).

Чтобы сравнивать стихи с шахматами, надо хорошо понимать первые и очень любить вторые. А также, вероятно, наоборот.

Крупный шахматный историк и теоретик Яков Нейштадт (кстати, как и Шаламов, учившийся на юридическом факультете МГУ, только лет на двадцать позже – вот ещё одна интересная связка для отдельной темы: «юриспруденция – шахматы», - доктор права и четвертый чемпион мира Александр Алехин поддержал бы), говоря об особенностях шахматного творчества, отмечал: «Но главное – это противник, которого не знают писатель и художник, композитор и скульптор. Противник, который всё время стремится разрушить плоды вашего труда. Протекая в условиях постоянной критики со стороны противника, шахматное творчество носит выраженный волевой характер» (1).

И стихам, и особенно прозе Шаламова, которую он сам называл «преодолением зла», в волевом характере не откажешь, несмотря на формальное отсутствие соперника в творческом процессе. Потому что такими соперниками были государственная машина, опыт нечеловеческого страдания, а также ни много ни мало художественная литература собственной персоной. Этакий сеанс одновременной… только не игры. Сеанс одновременной правды.

Крайне мало известно об участии Шаламова в каких-либо любительских соревнованиях, о его шахматной квалификации или практической силе. Однако, едва ли приведенные выше слова могли принадлежать человеку, для которого шахматы – одно из развлечений наряду, например, с футболом. О футболе Шаламов (а он был страстным болельщиком «Спартака») таких строк и не оставил.

Исследователь жизни и творчества Шаламова Валерий Есипов рассказывает, что автор «Колымских рассказов» увлекся шахматами ещё мальчишкой, в начале 1920-х годов в Вологде, где он регулярно посещал занятия городского шахматного клуба. В 1925 году Шаламов, будучи студентом МГУ, присутствовал на Первом московском международном шахматном турнире с участием действующего (Хосе-Рауль Капабланка) и бывшего (Эммануил Ласкер) чемпионов мира.

^{1-й московский международный шахматный турнир, 1925 год. Капабланка - Ласкер}

В дневнике 1970-х годов Шаламов напишет об этом событии:

«Пятьдесят лет назад я посетил московский шахматный турнир международный. Первая партия Ласкер — Капабланка игралась в тогдашнем ресторане «Метрополь». Толпу, собравшуюся у подъезда, охраняла милиция конная. Милиционеры кричали: «Ничья! Ничья!» Но и толпа была невелика — человек триста — не больше.  Все остальные партии турнира игрались не в этом помещении и никаких толп болельщиков не собирали. Шахматный турнир шел в клубе Совнаркома, в соседнем подъезде, где сейчас кассы аэрофлота. Человек сто ходило на этот турнир...» (2)

^{Кадр из фильма "Шахматная горячка" (1925)}

Шахматам посвящены и первые публикации Шаламова-журналиста в газете «Вечерняя Москва» в 1935 году (3) (за два года до второго ареста и осуждения к пяти годам заключения, увеличенным впоследствии еще на десять). Все три заметки («64 поля», «Гроссмейстер в цейтноте» и к 8 марта - «Женщина и шахматы»), связанные с проходившим в феврале Вторым московским международным турниром, восторженны по настроению и не лишены идеологического налёта: «трагедия шахматной индивидуальности при капитализме», «для нас шахматы — полезнейшая игра, одно из орудий культуры масс» и т. п.

Шаламов демонстрирует и своё мнение по теоретическим вопросам, видимо, характерное для шахматной мысли того времени:

«Белые, имеющие преимущество первого хода, должны добиваться выигрышного положения, а черные только равновесия в дебюте». Такое мнение существовало много лет. Но большинство партий Ласкера выиграно черными. Но ряд дебютов — «сицилианская», «Каро-Канн» — построен так, что преимущество первого хода нейтрализуется с самого начала. Чигорин напряженно думает за доской, рассчитывая игру на 10 ходов вперед. А Рихард Рети говорит, что шахматист должен определить только один ход — лучший в данной позиции, оценить позицию. Гениальный Брейер расставляет шахматы в боевой порядок к началу сражения и говорит: «Вот самая сложная позиция» (4).

Вообще, текст заметок распирает изнутри от избытка чувств, от радости новизны и бесконечного оптимизма, пытающегося быть рассудительным.

С таким же душевным подъёмом и нескрываемой гордостью написана в 1936 году заметка «Победа Михаила Ботвинника» (опубликована в журнале «За промышленные кадры») по итогам Ноттингемского шахматного турнира, грандиозного состязания с участием пяти чемпионов мира.

^{Международный шахматный турнир в Ноттингеме, 1936 год. Эйве - Ботвинник}

В совершенном контрасте с воодушевлёнными газетными публикациями находится «шахматная» тема в произведениях Шаламова, созданных после прохождения им кругов колымского ада. Игра интеллектуалов помещается в то пространство, где интеллект стремительно разрушается, а самих игроков сотнями тысяч сметают с доски.

Отдельные шахматные фразы, сравнения рассыпаны по рассказам и выглядят случайными:

«Садиться с сильными «исполнителями» не боялись – так и в шахматах настоящий боец ищет сильнейшего противника» (из рассказа "На представку");

«Кормили в Бутырках отлично. «Просто, но убедительно», по терминологии шахматных комментаторов» (из рассказа «Бутырская тюрьма»).

Порой ассоциации со столь любимой автором игрой возникают совсем неожиданные – взять хотя бы клетчатые шахматные носки провокатора Шестакова из рассказа «Сгущенное молоко», который подбивал на побег других заключенных, чтобы потом «сдать» их начальству, в плату за свою работу в конторе, за освобождение от тяжелого физического труда. Малозначительные, казалось бы, детали оставляются неприметно, но настойчиво и веско, как клеймо мастера. 

Поля шахматной доски, как известно, в просторечии называют клетками. В самой же доске, ограниченной по периметру и монохромной, как роба заключённых, просвечивает образ «зоны», расчерченной на бараки, тюрьмы, разделенной на камеры.

Полной концентрации шахматная тема достигает в рассказе «Шахматы доктора Кузьменко», написанном в 1967 году.

«– Прелесть какая, – сказал я, расставляя фигурки на фанерной доске. Это были шахматы тончайшей, ювелирной работы. Игра на тему «Смутное время в России». Польские жолнеры и казаки окружали высокую фигуру первого самозванца – короля белых. У белого ферзя были резкие, энергичные черты Марины Мнишек. Гетман Сапега и Радзивилл стояли на доске как офицеры самозванца. Черные стояли на доске как в монашеской одежде – митрополит Филарет возглавлял их. Пересвет и Ослябя в латах поверх иноческих ряс держали короткие обнаженные мечи. Башни Троице-Сергиева стояли на полях а8 и h8.»

^{Шахматы, сделанные из хлебного мякиша заключённым. Воркутинский межрайонный краеведческий музей.}

В совсем небольшой зарисовке скрещиваются две значительные темы. Одна касается исторического пути страны. Белые и черные фигуры намеренно подобраны с «исторической неточностью», что придает собирательный, обобщенный образ их противостоянию. Так, гетман Сапега действительно участвовал в осаде Троице-Сергиевой Лавры (1608-1610), но с войском не первого Лжедмитрия, а второго. Януш Радзивилл (1612-1655), известный как разоритель Бобруйска, действовал гораздо позднее. Пересвет и Ослябя – монахи Троице-Сергиева монастыря, но совсем другой эпохи, герои Куликовской битвы.

Как отмечает Фомичев С., «шахматная партия Кулагина как бы побуждала разыграть возможный вариант русской истории: приобщения России к Европе (в случае поражения черных)» (5). Явных разногласий у героев рассказа относительно перспектив своей страны вроде бы и не наблюдается. Они, собственно, и не спорят, а беседуют. Рассказчик роняет слова о том, что «царевич Дмитрий показал, что он был культурный человек, грамотный государь, достойный лучших царей на русском престоле». Его соперник, доктор Кузьменко, поминает немцев с их педантичностью, любовью к документам, у которых историческая правда не могла бы быть похоронена. Так от Смутного времени начала XVII века перекидывается мостик ко Второй мировой, когда наша страна опять попала на историческую развилку.

Шаламов и сам не относился к оголтелым противникам советского строя, высмеивал «прогрессивное человечество», называя его представителей аббревиатурой «ПЧ». Известны его слова: «Никто и никогда не считал, что Сталин и советская власть — одно и то же» («Вишера. Антироман»).

Из рассказа неясно, какой цвет фигур достался соперникам. В любом случае, учитывая, что у белых с самого начала ферзь за ладью, соотношение сил явно на стороне «прогрессивной Европы». Мало того, что главный защитник «России» отсутствует на доске, так ещё и неизвестно, кто же он (у чёрного ферзя нет головы). В итоге рассказчик отказывается от игры, как и в жизни отказывался сам автор от игр в либерализм и диссидентство.

^{Шахматы из хлеба, сделанные украинским писателем Остапом Вишня (настоящее имя - Павло Губенко), отбывавшим с 1933 по 1943 гг. срок в Ухтинско-Печорском ИТЛ}

Вторая тема связана, как представляется, с творческим манифестом Шаламова, с его идеей «новой» прозы, «сверхпрозы», получаемой методом сращивания документального и художественного («Выстраданное собственной кровью выходит на бумагу как документ души, преображённое и освещённое огнём таланта») (6). Скульптор Кулагин, в тюрьме сошедший с ума от голода, именно такой художник. Хлеб, пережеванный арестантами, под его пальцами затвердел «навеки, как цемент египетских пирамид».

«Писатель должен помнить, что на свете тысяча правд», - говорит Шаламов в эссе «О прозе». Эту мысль о соотношении исторической и художественной правд поддерживают рассуждения игроков в рассказе: «Борис Годунов тоже был не таким, как у Пушкина. Вот роль поэта, драматурга, романиста, композитора, скульптора. Им принадлежит толкование события». Подобным же образом позволяли участвовать в толковании и, по существу, в сотворении собственной правды и шахматные фигуры Кулагина (название рассказа здесь подчёркивает момент присвоения себе чужого творения в силу простого факта обладания им как вещью).

Но штука в том, что к произведению искусства, «выстраданному собственной кровью», уже не применимы обычные мерки верификации, разговоры на тему «всё могло быть не так». Как хлёстко высказался Дмитрий Быков, «даже с Данте можно спорить – все мы знаем, что ни в каком аду он не был; а Шаламов - был» (7). Так и шахматы Кулагина не тот случай, чтобы упражняться в толковании. Тем более, после рассказа о том, что сам создатель перед смертью хотел уничтожить свои «пирамиды». Вот ещё одна причина, по которой игра не состоялась…

^{Вагнер Г. Бурение ночью. Из альбома «Колыма». 1946. Магадан. Бумага, акварель.}

В заключение, сбавив несколько пыл и возвращаясь к той записке на газетной вырезке, к сравнению шахмат со стихами, которое явно не случайно для Шаламова, стоит упомянуть о его рассказе, который так и называется: «Шахматы и стихи». Он начинается с того, как заключенные играют с женой лагерного начальника в шахматы. В отличие от других автор не поддавался и обыгрывал грозную соперницу.

«— Что ты делаешь? — зашептал Шембеков. — Ты понимаешь, что ты делаешь? Мальчишка!

Появился Новиков. «Обыграл, дурак. Обыграл».

— Начальство нельзя обыгрывать.

На следующий день начальница снова проиграла.

— Разрешите мне, — сказал Новиков.  

— Зачем? Я ведь в шахматы играю. Шахматисты подхалимов не любят.»

Выйдя на свободу, шахматист (занимавшийся ранее литературой) был вынужден прибегнуть к услугам знакомого – директора торфотреста, сын которого писал стихи. Автора попросили оценить их, что он и сделал, ответив: «Стихов тут ещё нет». На том помощь директорской семьи и прекратилась.

Кто же будет спорить - действительно, роль стихов в жизни больше. Зато шахматисты подхалимов не любят.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

(1) Нейштадт Я. Шахматы до Стейница. М., 1961. С. 3.

(2) Есипов В. Варлам Шаламов – болельщик // Литературная Россия, 08.07.2011, № 27.

(3) Гродзенский С. Варлам Шаламов – шахматный журналист // 64-Шахматное обозрение, 2005, № 10.

(4) Шаламов В. 64 поля // Вечерняя Москва, 19.02.1935.

(5) Фомичев С. По пушкинскому следу / Шаламовский сборник: Вып. 3. Сост. Есипов В., 2002.

(6) Шаламов В. О прозе / Собрание сочинений: В 4-х т. Сост. Сиротинская И. М., 1998.

(7) Быков Д. Имеющий право // Русская жизнь, 22.06.2007.