Джон Макинрой. «Всерьёз». Часть 6
Этот пост написан пользователем Sports.ru, начать писать может каждый болельщик (сделать это можно здесь).
...
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Джон Макинрой. Автобиография. "Всерьёз" ("Serious"). Глава 2 (окончание )
Я играл в футбол до седьмого класса. Я был квотербеком в Бакли и также играл в защите до того дня, как меня не вырубили. Я ясно помню выкрики тренера: «Поднимайся! Вставай!». Я не мог ответить, поскольку не мог дышать. Почти десять секунд я думал, что скоро умру. Чуть позже в тот же день, когда я пошатываясь доковылял до дома, мои родители сказали: «Эй, как на счет соккера?» И я ответил: «По моему, это идея получше».
По правде, команда по соккеру состояла из игроков, которые не смогли пробиться в футбольную команду. Теннисистов и игроков в соккер считали нежинками, что меня раздражало. Я трудился, вкалывал, а другие ребята считали меня тряпкой. Спустя годы люди перестали смотреть на теннис (кстати, на соккер тоже), как на игру слабаков – правда, дороговизна и недоступность тенниса не изменились. С этим нужно что-то делать.
В девятом классе я оставил Бакли, вместо чего перебрался в Тринити, и, по сути, как только я приехал туда, то стал известен, как «парень-теннисист». Это было на самом деле очень небольшое признание: люди не приходили, чтобы посмотреть мои школьные матчи. И тот факт, что я жил в Квинсе, в то время, когда практически все остальные школьники были с Манхеттена, тоже делал меня чужим.
Помните, я говорил, что был одним из лучших студентов в Бакли? В Тринити я был посредственностью, по крайней мере, в отношении уроков. Теннис и соккер очень отвлекали – как и девушки.
До сих пор моя личная жизнь, если ее можно так назвать, была комедией ошибок. В этом виноват я сам. Я был застенчивым и слегка высокомерным одновременно. У меня было много уверенности в себе, как в спортсмена, но я совершенно не был наделен ею Богом, когда речь шла о девушках. И в итоге я наделал много неуклюжих поступков.
Дженни Дженглер была первой девушкой, которую я поцеловал, за теннисным кортом в Порт-Вашингтон в седьмом классе. Это было очень серьезным делом – во всяком случае, для меня. Все-таки Дженни училась в восьмом классе! Она тоже была из большой теннисной семьи – ее сестра Марджи была игроком, на которой позже женился Стэн Смит. И кроме того Дженни мне по-настоящему нравилась. Уж не знаю почему, но это было так.
Так что же я делал потом? Всего лишь через несколько дней после того поцелуя я предложил другой девушке из моего класса, Сюзан Вайнштайн, стать моей девушкой! Я ничего не говорил ей о Дженни. Сюзан сказала, что она подумает.
Это произошло в пятницу, и я думал, что уже всё позади. Наступил понедельник, я вошел в класс, и Сюзан дала мне от ворот поворот: по ее словам она уже с кем-то встречалась. Конечно, на самом деле Сюзан и Дженни общались между собой. Кажется, до понедельника все в классе знали, каким я был ничтожеством. Я чувствовал себя ужасно из-за того, как поступил с Джинни, и убитым из-за того, что со мной сделала Сюзан. Это было кошмарно.
К тому времени, как я попал в Тринити, не случилось ничего, что увеличило бы мою уверенность в себе, как парне (и было не важно, что я был самым маленьким из ребят, парней или девушек, в девятом классе). Мне нравились несколько одноклассниц – одна, Кэтрин Ванден Хьювел, сейчас издает политический журнал «Нация». Я таращился на нее, пытался поговорить с ней, но стоило мне открыть рот, чтобы пригласить на свидание, как я не мог произнести ни слова. Это унижение из седьмого класса огорчительно до сих пор.
Достаточно удивительно, но я впервые стал встречаться с девушкой только в десятом классе. Джин Мэлхейм была из Даглстона, младшая сестра моего приятеля Джима Мэлхейма. Она была красивой брюнеткой и очень недурно играла в теннис. Кто его знает, что она нашла во мне, но пусть ее благословит Господь.
В мае когда я был в десятом классе – 1975 год – я впервые самостоятельно отправился на курорт Уолден на озере Конро, неподалёку от Хьюстона, чтобы попробовать отобраться в команду на юниорский Кубок Дэвиса. Эта была бы огромная честь попасть в команду, не говоря уж о том, что в случае успеха все мои расходы за летние десять недель покрывались. Родители прилично раскошелились на мои поездки на турниры поэтому я хотел внести свой вклад и заодно почуствовать себя более независимым.
В команде должно было быть двенадцать участников и большинство ребят, участвовавших в отборе, были на год-два старше меня и к тому же крупнее, сильнее и с большими чем у меня достижениями. Никто моложе 16 ещё ни разу не отбирался на юниорский Кубок Дэвиса.
Отбор проходил в Техасе и занимал полторы недели. Там было невероятно жарко и влажно. Мне никогда в жизни не было так жарко. Жара всегда была злейшим моим врагом на теннисном корте в основном из-за моей светлой кожи. Нервные окончания дрожали, концентрация постоянно пропадала и было очень трудно показывать лучший свой теннис.
Мы играли девять матчей за десять дней и перед последней игрой у меня были четыре победы и четыре поражения. Всё зависило от этого самого последнего матча: в случае победы я попадал в команду, в случае поражения – нет. Я играл с парнем по имени Уолтер Редондо. Ему было семнадцать и в возрасте четырнадцати лет при росте 172 см он разгромил меня пару лет назад на национальном чемпионате для 14-летних и младше. Уолтер был из Калифорнии, испаноязычный парень гавайского вида, на несколько сантиметров выше меня (впрочем как и все остальные) и сложен как Адонис. У него была красивая игра: подача, удар с лёта, удары с задней линии - все были идеальны. Многие думали, что он станет следующей большой звездой в теннисе.
Но – вероятно у меня в ушах до сих пор стоял голос Гарри Хопмана – я очень хотел играть в юниорском Кубке Дэвиса. Когда предыдущей ночью я позвонил родителям я сказал им, что независиомо от того какая будет стоять жара я выдержу столько сколько будет нужно для того чтобы выиграть.
И именно это и случилось. Я победил Уолтера в двух ожесточенных сетах не на жизнь, а на смерть, 6–3, 7–5. Мне кажется я хотел победить больше чем он. Как потом оказалось он достиг вершины – и в росте и в теннисе – в четырнадцатилетнем возрасте. Поиграв год-другой в профессионалах он так и не смог найти себя. Поразительно с каким количеством людей случается подобная вещь. У них есть и удар и физподготовка, но видимо то что их толкает вперёд толкает недостаточно.
Этот матч стал настоящей поворотной точкой, вселив в меня уверенность в собственных силах. В конце концов ментально я оказался сильнее Уолтера Редондо. А про себя я понял, что если даже мне не доставляет особого удовольствия играть теннисные матчи – ещё меньше мне нравится их проигрывать.
Оглядываясь назад я понимаю, что в шестнадцать лет представлял из себя легковоспламеняющуюся смесь взрослости и детскости, наглости и застенчивости. Показная суровость окружавшая внутреннюю неуверенность. Я был обычным подростком и в то же время – как начинало казаться – в каком-то смысле необычным. Однако быть необычным не сахар (особенно подростку) и это противоречие сбивало меня с толку. На теннисном корте я был грациозен, а в нормальной жизни неуклюж.
Когда я собирался уезжать на юниорский Кубок Дэвиса мы с Джин встретились перед расставанием на несколько месяцев. Мы поиграли в теннис в Дагластонском клубе, а потом просто сидели у корта, взявшись за руки. Джин спросила: «Ты ведь не будешь встречаться с другими девочками во время отъезда?». И я ответил: «Слушай, давай я так: обещаю менять их не чаще чем раз в неделю».
Ну и с какого дуба я рухнул, говоря ей подобные вещи? И что она могла мне ответить? Даже по прошествии стольких лет мне стыдно вспоминать тот вечер. О чём я думал?
Наверное я был о себе слишком высокого мнения. И это сочеталось с жуткой неуверенностью. В то лето когда я играл за юниорскую команду в Кубке Дэвиса я носил с собою в самолёт шесть ракеток в надежде, что кто-нибудь спросит: «Ты теннисист?». На что я – конечно же очень тихо и скромно – отвечу: «Ага. Я второй в стране среди шестнадцатилетних». В таком духе. Мне хотелось признания того, чем я становлюсь, признания моих достижений. И ещё о детскости: ранее в том году Порт-Вашингтон послал группу игроков в отель Конкорд в Кэтскиллс. Долгими вечерами после матчей мы с моим приятелем Питером Реннертом занимались тем, чем обычно занимаются дети, то есть проказничали. Одной из наших любимых шуток было поджечь полотенце, постучаться в дверь к одному из других игроков, забросить полотенце в комнату и крикнуть: «Пожар!». Естественно я стоял с ведром воды наготове и обдавал жертву с ног до головы. Я знаю, я знаю... И жизнь не становилась легче когда кто-нибудь из пострадавших жаловался.
Последней соломинкой стал случай, в котором даже нет моей вины. Как-то команда Порт-Вашингтон отправилась в Принстон на встречу с их командой. Мои матчи закончились, но несколько встреч ещё продолжали играться и те кто не играли просто стояли у автобуса, стараясь придумать себе занятие. Ну Питер Реннерт и я решили пойти в тренировочный зал Джадвин немного поиграть в баскетбол. Перед уходом я сказал ещё одному мальчику из Порт-Вашингтон, которому ещё предстояло играть в теннис, куда мы пошли. Не буду называть его имени. «Просто свистни нас когда команда закончит играть», сказал я.
Мы с Питером поиграли на одно кольцо примерно с полчаса и в итоге пришёл тот игрок. Его послал Хай Зоснер, владелец академии, чтобы позвать нас к автобусу – но он этого не сказал. Он вообще ничего не сказал. Когда он вошёл как раз кто-то собрался уходить и я сказал парню, который пришёл за ними: «Нам нужен ещё один игрок». Сказал ли он мне: «Там нас люди ждут»? Нет, он просто присоединился к нам! Прошло ещё десять минут и вошёл взбешённый Зоснер. «Как ты смеешь заставлять всех тебя ждать?», закричал он на меня. Не на кого-нибудь, на меня. «Мне надоели твои фокусы!»
Вскоре после этого родители получили письмо, в котором говорилось, что я отчислен из теннисной академии Порт-Вашингтон на шесть месяцев за плохое поведение. «Нам нужно показать пример», говорилось в письме.
После того как я объяснил ситуацию родители страшно разозлились на Хая Зоснера. «Как он смел не сказать нам в лицо?» сказали они. «Это просто возмутительно»
Питер Реннерт тоже был отчислен на шесть месяцев, но его родители разозлились на него, а не на Зоснера, поэтому они пришли и извинились и Зоснер отменил наказвние Питеру. А мои родители отказались прийти.
Только намного позже Питер всё это мне рассказал, а тем временем я построил в голове целую теорию, заключащаюся в том что он против ментя так как меня исключили, а его нет. На Истер Боул той весной мы с Питером играли друг против друга в полуфинале, что делало всё ещё более интересным. Я думал: «Я ему не проиграю». И, клянусь Богом, во время первого розыгрыша в матче – Хай Зоснер сидел прямо позади Питера – я подал выбивающую подачу и мяч попал Зоснеру прямо в лоб!
В любом случае из-за того, что меня отчислили, родители никогда не рассматривали возможность возвращения в Порт-Вашингтон. Тем временем Гарри Хопман ушёл, чтобы организовать собственную теннисную академию во Флориде и Тони Палафокс стал главным тренером в клубе в Глен Коув, Мама с папой позвонили Тони и сказали: «Джон хочет прийти заниматься с тобой»
Тони принял меня на полную стипендию. У меня ещё будет возможность выразить ему свою признательность
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Хай Зоснер в описании Макинроя выглядит весьма непривлекательной личностью.
Однако всё не так однозначно.
Кто же он такой? Уроженец Гарлема, бизнесмен, сделавший себе состояние на молочных продуктах, Зоснер основал теннисную академию Порт-Вашингтон для того, чтобы направить в мирное русло энергию "трудных" подростков. Любопытно, что к теннису его приобщил Ник Боллетьери.
В 1988 году Зоснер был введён в Зал Славы Восточного Отделения Американской Ассоциации Тенниса.
--------------------------------------------------------------------------------------------------------------