«Мы потрясающая команда, династия могла бы получиться, но вы двое все похерите!». Шестая глава автобиографии Эспозито
Танец Халла с будущей женой Фила, зарождение профсоюза игроков и обмен в «Бостон».
У «Чикаго» была потрясающая команда в сезоне 1964/65, и мы вышли в плей-офф. Я помню, как Билли Риэй вывез команду из Чикаго в Рокфорд, что в штате Иллинойс, чтобы подготовиться к матчам на вылет. Бобби Халл, Чико Маки, еще пара ребят и я пошли в этом Рокфорде в бар. Ну и, видимо, в какой-то момент я окончательно достал бармена, и он сказал, что больше не будет меня обслуживать.
– А в чем, собственно, проблема? – спросил я.
– Ты слишком пьян. Я не могу тебя обслуживать.
Бобби Халл перевесился через барную стойку, схватил бармена правой рукой, вытащил его на свою сторону и сказал: «Принеси-ка нам лучше пивка, пока я тебе не врезал». Затем он его отпустил, и бармен сполз по стойке обратно. «Нихрена себе! – подумал я тогда, – А Бобби-то силен!».
Потом мы с Бобби пошли обратно в отель. Мы были возбуждены, и начали бросаться камнями. Мы договорились: кто попадет камнем в фонарь и разобьет его, получает 50 центов. Разбили пару фонарей. Такая чушь! Вспоминая поступки своей молодости, я невольно качаю головой. Творил полную фигню. Но в те годы в лиге играло всего шесть команд, и игроки были очень близки. Мы до сих пор близки, хоть уже столько времени прошло.
В заключительном седьмом матче серии против «Монреаля» на выезде мы проигрывали 0:1, и я вышел на вбрасывание.
Бобби Халл сказал:
– Фил, главное не проиграй его вчистую.
– Не проиграю, – ответил я, – но, б***ь, наши защитники должны будут побороться!
Я стоял на точке с Жаном Беливо, их центральным нападающим, позже включенным в Зал хоккейной славы. Он был моим кумиром. Судья ввел шайбу в игру, и – нет, на 100% вчистую я это вбрасывание не проиграл. Но все равно проиграл – примерно на 80%. Защитники не успели вовремя добраться до шайбы, Беливо покатил с ней на синюю линию, оставил ее под бросок Дики Даффу, и тот вколотил ее в сетку. На этом игра для нас закончилась. Мы проиграли 0:4.
Господи, как же было обидно! Я винил себя в том, что мы не выиграли Кубок Стэнли. Твою мать, я должен был выигрывать то вбрасывание или уж по крайней мере навязать борьбу, ведь это – моя работа. А у меня не получилось. Беливо выиграл его вчистую. Я покатил вместе с Беливо, как и должен был. Дики Дафф дождался передачу – и забил гол. Так что там не только моя ошибка была. Но все равно – вбрасывание-то проиграл я.
И мне надо было как-то жить с этим все лето. Блин, как же мне это не нравилось. А в следующем сезоне Билли Риэй не ставил меня на вбрасывания. Он просто уводил меня со льда, и выпускал вместо меня Стэна Микиту или Билли Хэя. Я хорошо играл на вбрасываниях, но мне не давали шанса доказать это, пока меня не обменяли.
–-
В своем втором сезоне с «Чикаго» я забросил 23 шайбы и отдал 32 передачи. В итоге разделил девятое место в лиге по количеству набранных очков. Мы дошли до полуфинала Кубка Стэнли – и проиграли там «Детройту». А «Детройт» в финале проиграл «Монреалю» (Фил слегка запутался: только что выше он описывал эпизод последнего матча финальной серии против «Монреаля» – именно этим и завершился его второй сезон в «Чикаго». И в полуфинальной серии тогда «Чикаго» обыграл «Детройт». А вот финал «Монреаль» – «Детройт» и полуфинал «Детройт» – «Чикаго» были уже годом позже: то есть в третий его сезон в Чикаго. И, в отличие от второго сезона, Фил уже был не в десятке лучших бомбардиров, а лишь на 17 месте – прим. ред).
Когда я вспоминаю ту финальную серию, прежде всего выделяю «Карманную Ракету» – Анри Ришара, против которого мне потом довелось поиграть. Этот сукин сын был лучшим центральным нападающим, против которого я вообще когда-либо играл. Он потрясающе играл на вбрасываниях. У него была отличная скорость. Этот мелкий засранец умел забивать. Он был коренастеньким мужичком, и я его очень уважал.
Я начал сотрудничать с профсоюзом игроков, еще когда играл за «Чикаго». Тед Линдсэй заварил всю эту кашу еще в середине 1950-х, он тогда выступал за «Детройт». Особого веса у профсоюза еще не было, потому что Горди Хоу отказывался в него вступать. Горди не хотел идти против генерального менеджера «Детройта» Джека Эдамса и владельца клуба Брюса Норриса. Тедди-то в конце концов и обменяли из «Детройта» в «Чикаго» как раз за его деятельность в профсоюзе. Брюс Норрис считал, что от Тедди будут одни неприятности, и просто избавился от него, хотя и выручил взамен пару хороших игроков.
Брюс обменял его своему брату Джиму Норрису, который тогда владел «Чикаго», а также частично «Рейнджерс» и ареной Мэдисон Сквер Гарден. Джиму Норрису было абсолютно все равно, собирался там Линдсэй учреждать профсоюз или нет. Джиму вообще было пох**, чем там Линдсэй занимается – он был уверен, что все это ерунда, и из нее все равно ничего не выйдет.
И сказать по правде, это и было полной ерундой до пришествия в лигу Бобби Орра в 1966 году. Агентом у Бобби был Алан Иглсон. Он посадил Бобби на крючок, когда тому было всего 13 лет. А затем Бобби привел Иглсона в профсоюз. Говорят, игроки потянулись в профсоюз – и вступили в него практически все в течение двух лет – именно после того, как Линдсэй встретился с Иглсоном, и принял предложенный им пенсионный план.
Сначала мы отчисляли в пенсионный фонд по 300 долларов, равно как и владельцы клубов. Я начал получать свою энхаэловскую пенсию в июле 2002 года. Я провел в НХЛ 19 лет, так что теперь получаю ежегодно 32 000 канадских долларов. Это не такие уж и большие деньги, особенно по сравнению с тем, сколько игроки зарабатывают сейчас. Но нынешним игрокам нет особого дела до тех, кто всего этого для них добился, а сейчас живет в нищете. И это печально.
В сезоне 1966/67 я забросил всего 21 шайбу, но при этом отдал ещё 40 передач – и набрал 61 очко. Бобби Халл забросил 52 шайбы в том сезоне, и я, наверное, передач 25 набрал только на его голах.
Бобби пришел в «Чикаго» в 1957 году, и довольно быстро доказал, что является лучшим игроком в лиге. Он хорошо выглядел и был весьма харизматичным парнем по прозвищу «Золотой Истребитель» (Golden Jet). Если бы он играл в нынешнее время, то точно так же доминировал в мире спорта, как Бэрри Бондси Тайгер Вудс (легенды бейсбола и гольфа – прим. пер.).
Я познакомился с Бобби, когда мне было 17 лет. Он приехал в Су-Сент-Мари в качестве почетного командующего парадом в честь Дня общества. Ему тогда было всего 22 года, он уже играл за «Чикаго» и был звездой.
После парада были танцы, и я пришел на них с Линдой. Бобби пригласил Линду на танец. Я видел, что он был в стельку.
– Ты не против? – спросила она меня.
– А что ты меня спрашиваешь? Если хочешь с ним потанцевать – иди и танцуй.
Я был в бешенстве, но я же не мог ей запретить.
Они вышли на танцпол. А там был еще канадский исполнитель песен в стиле кантри Томми Хантер, и мне показалось, что они с Бобби собрались передавать Линду друг другу по очереди. Ну или у меня паранойя началась, или во всем виноваты мои итальянские гены. В общем, в какой-то момент я вышел на танцпол и заявил:
– Все! Хватит! Пойдем, Линда!
– Да расслабься, пацан, – рассмеялся Бобби.
– Однажды я напомню тебе этот день, сукин ты сын. Вот увидишь. Ты еще про меня вспомнишь! – сказал я.
– Да ну! И что же ты сделаешь?
– Я буду играть с тобой в одной команде, и однажды я тебе напомню про этот случай!
Я не стал ему напоминать об этом на следующий год в тренировочном лагере. К тому моменту мы уже сдружились с Бобби. Я вообще думал, что он в тот день был настолько пьян, что даже и не помнит ничего.
Когда я попал в состав и на следующий год, мы с Бобби частенько выбирались попить пивка после тренировок. Помню, он мне сказал: «Слушай, ты должен проходить в состав этом году. В третьем звене будут играть Билли Хэй, Стэн Микита и Эрик Нестеренко. Ты должен пробиться в состав».
И вот как-то вечером после пары пива я говорю ему:
– Слышь, засранец, а помнишь, как ты приехал в Су-Сент-Мари?
– Ты о чем?
– Да ты тогда клеился к моей девушке. Теперь она моя жена.
– К Линде?
– Да, к Линде.
– Я ее помню. Слушай, да не было там ничего такого.
– Животное. Ты бы ведь ее тогда трахнул, да?
– Нет, Фил, ни в коем случае. Даже в мыслях не было.
– Бобби, да ты и змею трахнешь, если сумеешь поймать. Кому ты тут по ушам ездишь?
Он засмеялся своим заразительным смехом. У нас всегда были самые тёплые отношения.
– А я ведь тогда сказал тебе, что как-нибудь об этом напомню.
– Я помню: ты тогда сказал, что однажды будешь играть со мной в одной команде. Знаешь, сколько мальчишек мне это говорили?
– А стою тут перед тобой один я. Так что – тащи.
–-
В сезоне 1966/67 «Чикаго» занял первое место по итогам регулярного чемпионата, таким образом сняв проклятие Малдуна. Пит Малдун был первым тренером в истории «Блэкхокс», и когда его уволили в 1927 году, он сказал, что «Чикаго» никогда не будет первым. Спустя 40 лет нам, наконец, удалось снять это проклятие. В том году я набрал 61 очко и стал седьмым бомбардиром лиги. За три года я был в этом списке сначала девятым, потом одиннадцатым (Фил преувеличивает, на самом деле – семнадцатым – прим. ред.), а потом седьмым.
В полуфинале плей-офф мы уступили «Торонто», у которого тогда в составе были вратари Терри Савчак и Джонни Бауэр – оба потом были включены в Зал хоккейной славы. Мы не знали, кому из этих двух старых пердунов было больше лет, но играли они очень здорово. Мы проиграли именно из-за них – я в этом абсолютно уверен.
Сначала они обыграли нас, а потом выиграли у «Монреаля» в финале – и взяли Кубок Стэнли. Это был последний раз, когда «Мэйпл Лифс» выиграли кубок. Когда «Нью-Йорк Рейнджерс» победил в 1994-м, «Блэкхокс» перехватили у них лидерство по самой продолжительной серии неудач в розыгрыше Кубка Стэнли: у «Чикаго» она длилась с 1961-го, у «Рейнджерс» – с 1940 года. Несколько лет спустя я играл за «Рейнджерс», и даже не могу сосчитать, сколько раз приходилось слышать с трибун «1940! 1940!». Я говорил: «Да какая разница? Мы тогда еще даже не родились. Кому нахрен сдался этот 1940?».
В 1967 году у меня не задался плей-офф. За «Торонто» тогда играли Пит Стемковски и жесткий центр Боб Пулфорд – они крепко меня держали, и я не забросил ни одной шайбы.
После того как мы вылетели из плей-офф, у нас была вечеринка в честь завершения сезона. Мы с Бобби Халлом изрядно надрались в раздевалке. Я сказал Бобби:
– Видишь вон тех двух ребят? – я имел ввиду нашего тренера Билли Риэя и генерального менеджера Томми Айвэна. – Вот у них есть обалденная команда, но они же все прое**т, гарантирую.
– Ну вот и скажи им об этом, – ответил Бобби.
– Знаешь, а я, пожалуй, так и сделаю.
Я подошел к ним и повторил:
– Мы потрясающая команда, у вас тут настоящая династия могла бы получиться, но вы двое все равно все похерите!
После этих слов Бобби оттащил меня в сторону. Уходя с вечеринки, мы оба смеялись.
– Что-то меня опять понесло, – сказал я.
Потом повернулся к Бобби и спросил:
– Что ж ты меня не удержал?».
– Ну а я-то тут при чем?
– Еще как при чем! Ты ж меня к этому и подтолкнул, скотина! – ответил я, и Бобби снова рассмеялся.
День спустя я пришел в офис Томми Айвэна, получить командировочные. Я подошел к его секретарше и сказал: «Я пришел к мистеру Айвэну, чтобы получить свои командировочные». Она позвонила ему, и я слышал, как он орет в трубку: «Скажи этому сукиному сыну, что я не хочу его видеть. Мне плевать на него. Дай ему, что он там хочет, и пусть убирается отсюда. Не дай ему бог мне на глаза попасться!».
Наверное, я как раз тогда понял, что в команду больше не вернусь. В НХЛ вступали шесть новых клубов. В скором времени должен был состояться драфт расширения, и я догадывался, что меня обменяют.
Мне казалось, что мои слова в адрес Айвэна и Рэя подтолкнули их к тому, чтобы обменять меня, но потом мне рассказали, что владельцу «Чикаго» Джиму Норрису не нравилось, как я играл. Я был здоровым парнем, но играл скорее как технарь, нежели тафгай, и Норрису казалось, что я недостаточно хорош в плане ведения силовой борьбы. К тому же я не умел держать язык за зубами и никогда не лез за словом в карман. Мне объяснили, что указание «избавиться от этого парня» поступило от Норриса.
Мы с Линдой отправились к нам домой в Су-Сент-Мари. Я купил дачу в местечке Пуан Дешен, его также называют Пуан Луиз. Я заплатил 75 000 долларов за эту дачу, но деньги на первый взнос мне пришлось занимать у своего дяди Дэнни. У крыльца дома была прибита табличка с эмблемой «Чикаго».
По дороге я сказал Линде:
– Не могу с уверенностью сказать, что вернусь в «Чикаго». Даже не знаю, что будет дальше.
– Не вижу в этом никакой проблемы, – ответила она. – Почему бы нам просто не остаться дома? Пойдешь там работать на сталелитейный завод, а про хоккей просто забудешь.
По возвращению домой я, как и всегда в межсезонье, сразу устроился работать на сталелитейный завод. По вечерам мы с ребятами играли в софтбол, а потом пили пиво в баре, веселились там; затем я шел домой.
За пару недель до драфта расширения, который проходил в июне 1967 года, я выступал на банкете в Су-Сент-Мари. Джесси Оуэнс (известный американский легкоатлет середины ХХ века – прим. пер.) там был главным спикером, и пока он выступал, я и еще пара человек сидели в подвале у моего друга Расса Рэмзи – теле- и радиоведущего. Расс был спонсором этого банкета, а мы пришли к нему в гости. И тут мне сообщили, что мне звонят. Бобби Халл сначала позвонил мне домой, и Линда сказала ему, что я на банкете.
– Фил, тебя обменяли. Ты в курсе? – спросил меня Бобби.
– Куда?
– В «Бостон».– Да ты гонишь!
Я объявил об этом на вечеринке. Там было много журналистов, так что, можно сказать, я сам проанонсировал свой обмен. Разумеется, как только об этом узнал мистер Рэмзи, он затащил меня в эфир.
Линда узнала про обмен раньше меня. Но не от Томми Айвэна и не от Билли Рэя. Ей позвонил пресс-атташе «Чикаго» – парень по имени Мерфи, которого мы называли Порки Пигом (Porky Pig – известный мультипликационный герой из сериала Looney Tunes – прим. пер.), потому что он неряшливо одевался, да и вообще был похож на мультяшного персонажа.
В результате обмена в «Бостон» отправились Кенни Ходж, Фредди Стэнфилд и я, а в обратном направлении последовали Джек Норрис, Пит Мартин и Жилль Маротт. Я был в шоке. Я больше не игрок «Чикаго». Теперь я игрок «Бостона». Всегда же ведь думаешь, что тебя вообще никогда не обменяют – поверьте мне, так всегда кажется.
Домой я пришел где-то в час ночи. Подошел к крыльцу, отодрал табличку «Чикаго», и отнес ее домой.
– Зачем она тебе? – спросила Линда.
– Пока не знаю.
Я поставил ее у камина. Бросить ее в огонь рука не поднялась.