«Я открыл глаза и увидел, как над Нагасаки разрастается черное облако». Английский футболист пережил войну, плен и атомный взрыв

Джон Шервуд уже несколько часов сидел в своем кабинете и хмуро смотрел в окно, сложив сухие, артритные руки на столе. Перед ним лежала бумага, все еще чистая, ждущая, чтобы на ней появилась хотя бы пробная строчка. Он все собирался написать мемуары.

– Дедуля? – приоткрыл дверь в комнату Майкл. – Ты обещал сходить на матч «Метеоров», я сегодня играю с первых минут!

– Ты иди, я подойду чуть позже, – спохватился Шервуд, тряхнув головой и отогнав демонов, окруживших его со всех сторон.

Убедившись, что Майкл ушел, он отправился к мини-бару, достал бутылку виски и плеснул янтарного цвета жидкость в бокал. Перед тем, как выпить, старик мельком взглянул на многочисленные кубки, медали и грамоты, которыми были уставлены полки в шкафу. Рядом висел плакат, на котором когда-то фотограф запечатлел его, Джонни Счастливчика Шервуда, в новенькой форме «Рединга». Это был человек будущего, знавший точно, что он хочет от жизни.

– Счастливчик, ага, – процедил сквозь зубы старик. – И зачем мать дала мне это дурацкое прозвище?

Когда он пришел в парк, накинув поношенный макинтош, пацаны уже давно гоняли мяч. Майкл был в его старой футболке, несколько раз перештопанной. Мальчик играл медленно как улитка, зато техника была что надо – уж об этом Шервуд позаботился.

Семья вытянула его из мрака, не дала стать жертвой, одной из тех бледных теней, что встречаются порой на улице. Он узнавал их безошибочно – по потухшим глазам, вымученным улыбкам и тем душевным шрамам, которые мог видеть только такой же несчастный, убитый горем и бесконечными призраками войны ветеран.

Плюхнувшись на скамью, налитыми кровью глазами он смотрел на поле, пока что-то не привлекло его внимание.

Это был вратарь команды «Звезд»... Шервуда заколотил озноб. Он едва поборол желание уйти, и только Майкл, заметивший дедулю и помахавший рукой, пригвоздил его к месту.

– Какой-то скучный матч! – вздохнул подросток, сидевший рядом. – Счет 0:5, осталось десять минут. Во всем виноват этот японец Хироши. Парень очень замкнутый, всегда смотрит свысока. Но как он совершает сэйвы! В такие моменты как-то забываешь, что крашеный блондин – богатенький сынок японского посла.

Хмель ударил по мозгам Шервуда. Он вдруг вскочил и выбежал на поле.

– Ребята! – закричал он, чувствуя, как голова раскалывается от боли. – Я хочу сыграть за команду, которая проигрывает. Обещаю, что в стандартах участвовать не буду, так как слишком высок. Но вряд ли это спасет вас от поражения!

Неожиданно раздался голос Хироши, который был капитаном «Звезд»:

– Пусть старик сыграет за этих баранов – из него песок сыпется, но чую, он будет лучше любого из «Метеоров».

Шервуд смутно помнил, что происходило дальше. Но точно знал, как забивал каждый из семи голов в ворота япошки. Особенно ему понравился третий, когда он издевательски перекинул мяч через Хироши, который слишком далеко ушел от ворот.

Как только матч закончился, Хироши подошел к Шервуду и сказал пару крепких слов на своем языке. Старик криво ухмыльнулся в ответ и на чистейшем японском ответил, что даже мертвец будет стоять в воротах лучше, чем сын шакала и шлюхи. Хироши смертельно побледнел и, сбросив перчатки, убежал, по дороге утирая с щек слезы.

Тем временем мальчишки из обеих команд окружили Шервуда и восхищенно осматривали его, словно тот был ценным музейным экспонатом.

– Дедуля, расскажи! – схватил Шервуда за руку Майкл. – Пусть пацаны узнают, кто ты есть!

И старик, чувствувуя, как с демаршем Хироши руки перестали предательски дрожать, уселся на скамейку и тихим, печальным голосом заговорил о той жизни, которую всегда вспоминал с удовольствием.

***

– Знаете, был в моей жизни день, который я запомнил навсегда, – рассказывал Шервуд, прикрыв глаза и устремившись в прошлое. – Я был точно таким же пацаном, как вы, играл в тот раз в парке, забил несколько голов. Все начиналось, как обычно. Но среди немногочисленных зрителей оказался мужчина, сыгравший большую роль в моей тогда еще маленькой жизни. Как сейчас помню, на нем была клетчатая рубашка, роговые очки и фетровая шляпа. Он сначала остановился со скучающим взглядом, но когда я посмотрел на него через десять минут, заметил, как он достал блокнот и начал что-то записывать. Я и подумать не мог, что он оценивает мою игру...

– И кто же это был? – не выдержал рыжий парень с веснушками, защитник «Метеора».

– Скаут «Рединга»! – гордо ответил Шервуд. – Я уже закончил матч и собирался топать домой, когда тяжелая рука этого джентльмена опустилась на мое плечо. И знаете, что сказал скаут? «Как ты можешь играть в футбол в таких бутсах, парень! У тебя же палец торчит из дырки!»

Все дружно рассмеялись. Шервуд подождал несколько минут, прежде чем ребята успокоятся и снова не направят десятки восхищенных глаз на него. Он знал, что выглядит для них супергероем.

– Знаете, я даже представить не мог, какие будут последствия у нашего разговора, – продолжил он. – Я ведь рос в многодетной семье старшим ребенком и о светлом будущем не задумывался – только о суровом настоящем. Родители владели пабом May Duke, это было старинное семейное дело, и папа с мамой вкладывали в него все силы. И на меня внимание обращали редко, поскольку считали, что я на правах старшего должен сам свою жизнь обустраивать. И, конечно, каждый раз отмахивались, когда я заводил речь про новенькие бутсы. Но вскоре после той игры в парке к родителям пришел один из менеджеров «Рединга» Билли Батлер. Перечисляя мои таланты, он между делом сказал: «Мы его берем, но единственное наше требование – новые бутсы». Едва Батлер ушел, как родители взяли меня в город, где купили заветные бутсы – первые в моей жизни новенькие игровые ботинки, в которых не было ни одной дырки!

– И с вами что, подписали самый настоящий контракт? – воскликнул самый маленький парнишка, который больше всего понравился Шервуду – несмотря на нежный возраст, он был одним из самых заметных на поле.

– Уже на следующий день, – улыбнулся старик. – Мама с тех пор стала еще чаще называть меня Счастливчик Джонни. Эх, если бы знала она… Кстати, сразу хочу предупредить вас, ребята, что путь в большой футбол не бывает простым. Я был рослым, атлетичным нападающим – кажется, что еще нужно для британца, чтобы стать знаменитым? Но в основной состав «Рединга» я попал лишь когда мне исполнилось двадцать шесть лет...

– Дедуля, расскажи про «Ислингтон Коринтианс»! – попросил Майкл нетерпеливо.

– Ах да, прежде чем оказаться в топе «Рединга», я уже побывал в сказке – команде «Ислингтон», созданной в благотворительных целях. Нас собрали из самых разных клубов и отправили в зарубежное турне. Где мы только не играли… Я увидел египетские пирамиды, статую свободы в США, индийский океан, и даже Улицу красных фонарей в Амстердаме. Но самое главное, я играл как бог – мы провели где-то семьдесят матчей, и я забивал в среднем по голу. С нами ездил журналист The Times, так я стал его любимчиком. Под конец путешествия он даже написал в статье, что в будущем я обязательно стану игроком сборной Англии…

После этих слов повисла тишина – мальчишки, раскрыв рты, смотрели на старика и страшно ему завидовали. Попасть в сборную Англии в детстве мечтал любой нормальный британец. Получи каждый волшебную палочку, которая могла бы исполнить только одно желание, дважды думать они бы не стали.

– А что потом, что потом было? – хором спросили ребята.

– А потом наступило 3 сентября 1939 года, – горько вздохнул Шервуд. – Началась Вторая мировая война. С этих пор мамино прозвище потеряло актуальность… Я влился в ряды британской армии. Враг, коварный и беспощадный, собирался уничтожить прежний мир. И нужно было его остановить. 

***

– Эй, старик! – раздался грозный рык с другого конца поля. – Нам надо поговорить! С глазу на глаз!

Прямо к Шервуду стремительно приближался толстый японец. Он был очень зол, об этом говорил багровый румянец на щеках, складки на лбу и полный ярости голос. За ним бежала молоденькая жена, пытаясь сдержать его порыв, но японец каждый раз грубо одергивал ее руку.

Добравшись до Шервуда, он ткнул пухлым пальцем ему в грудь и принялся на японском говорить такие слова, которые постеснялся бы сказать заядлый матерщинник.

– Заткнись! – произнес Шервуд одно-единственное слово, и японец сразу остолбенел. Мальчишки к тому времени уже разбежались кто куда, в том числе Майкл, которому он подал знак уходить.

– Что? – окрысился японец. – Ты еще смеешь меня затыкать? Мой сын бьется в истерике! Ты хоть знаешь, кто он, кто я?

– Я прекрасно знаю, кто ты, – спокойно ответил Шервуд, заведя руки за спину – они снова дрожали. – Ты – один из них. Из тех, кто на своей высокой должности притворяется любезным, понимающим японцем, толерантным к нашему народу. Но стоит тебе уйти из посольства, как голову переполняют совсем другие мысли. А? Разве я не прав? Я могу легко заглянуть в твою черепную коробку и ощутить каждую твою пылающую гневом мысль. Ты никак не можешь забыть, как вас раздавили на войне. Об унижении ты думаешь каждый день, ну, я не прав? Но как можешь ты, узкоглазый засранец, забывать хотя бы на секунду, что прежде унижали нас вы?!

Японец размахнулся, чтобы ударить Шервуда, но на его руке повисла женщина.

– Милый, подожди, – твердо заговорила она. – Неужели ты не понимаешь, кто это?

– Да мне насрать, мой сын рыдает… – отмахнулся японец и вдруг осекся. Широкие плечи его ссутулились, теперь он взглянул на Шервуда по-новому. Место ярости в глазах занял стыд.

– Вы… Вы… – стал мямлить он, хотя никогда прежде не жаловался на заторможенность. – Вы военнопленный?

Шервуд плюнул ему под ноги, после чего развернулся и пошел домой. Его никто не преследовал. Он сразу направился в кабинет, запер дверь на ключ, и достал бутылку, которую решил прикончить на месте.

Воспоминания нахлынули с новой силой. Посол был удивительно похож на одного из надзирателей… Если бы не родинка на лбу, он бы точно не сдержался и полез в драку. И еще неизвестно, кто из нее вышел бы победителем.

Когда он выпил все до последней капли, то размахнулся и с силой швырнул бутылку в стену. Она разбилась на мелкие осколки, как когда-то – его жизнь, такая прежде красивая, очень похожая на коробку конфет. Вот сейчас ты откроешь крышку, и тебя ждет сладкий рай.

В его коробке оказалась только плесень. Та плесень, что слоями покрывала камеры, в которых японцы держали их как тараканов. И давили их, давили, выдавливали из них все человеческое, делая жизнь бессмысленной, основанной только на беспрекословном подчинении... На заплетающихся ногах он подошел к мини-бару и достал вторую бутылку…

На следующий день пришла посылка – новенький радиоприемник Panasonic. Он узнал об этом, как только проснулся – с кухни под радостный смех домочадцев раздавалась музыка.  

– Дедуля, смотри-ка, что нам принес курьер! – воскликнул Майкл, как только увидел старика. – Это же совсем новенький аппарат, можно я его друзьям покажу?

– Фирма японская, – сразу нахмурился Шервуд. – Дайте мне сопроводительное письмо!

Он сразу понял, откуда ветер дует, и гнев снова стал переполнять его душу, когда он читал послание:

«Здравствуйте, уважаемый господин Джон Шервуд. Я, Хидотоши Якомота, жена японского посла. Я очень хочу, чтобы вы приняли наш скромный подарок. Мой муж места себе не находит, он и за сына переживает, и за вас… Можно попросить вас об одолжении? Мы можем с вами встретиться? Я хочу узнать вашу историю. Вероятно, это поможет нам получше узнать друг друга, понять и… простить. Мы приглашаем вас в ресторан, адрес прилагается к письму».

– Да вы совсем с ума, япошки, посходили? – заорал Шервуд, скомкав письмо. – Решили подкупить меня? После всего, что сделали? Вы думаете, что сможете получить мое уважение? Видал я этот ваш радиоприемник!

Выхватив его из рук Майкла, он бросил радиоприемник на пол и стал прыгать на нем, пока полностью не растоптал.

Пока Шервуд приходил в себя от глубокого потрясения, внук забрал то, что осталось от письма, и побежал в свою комнату – он был готов к бурной реакции деда, потому что такая же участь постигала любую японскую технику, которая каким-то образом оказывалась в квартире Шервудов. Прочитав письмо и увидев, что приглашение осталось нетронутым, Майкл отнес его в кабинет деда. Он был уверен, что тот никуда не пойдет. Но ошибался.

***

– Твою мать, где моя солдатская выправка?! – ворчал Шервуд, стоя возле зеркала. Он достал из сундука свой военный мундир, который не трогал уже много лет, и прежде чем надеть его, выстирал и несколько раз прошелся по нему утюгом – старик не доверял его никому, даже жене.

Сейчас его распирала гордость – несмотря на сутулость, в целом он выглядел шикарно. И через пару часов эти япошки поймут, что с такими, как он, лучше не драться.

Он шел на встречу с послом и его женушкой как на войну. В нем столько накопилось… И теперь появился повод выплеснуть все это дерьмо наружу. Прямо на тех, кто заслуживает этого больше всего на свете.

Враги. Они всегда ими были, и всегда ими будут – для себя он так решил уже давно. Пережив все ужасы войны, столкнувшись с беспринципной жестокостью, он был запрограммирован на ненависть. И годы не меняли его чувства.

– Добрый вечер, Джон, – ласково произнесла Хидотоши, когда он плюхнулся на стул и с презрением взглянул сначала на посла, потом на его супругу. Посол побледнел и лишь слегка кивнул головой – он порывался что-то сказать, но слова застряли в его горле. А руку он даже протягивать не стал, чтобы не поставить себя в неловкое положение.

Шервуд сразу решил, что не будет реагировать на этого жалкого человека, и весь диалог будет вести с его приспешницей.

– Сразу говорю – я оплачу еду сам, – жестко сказал он, и Хидотоши кивнула. – Есть я, кстати, не буду, только пить. Официант! Мне виски… – он вдруг слегка привстал и резко повысил голос. – Вы только не подумайте, что я алкоголик! Это совсем не так. Я успешный человек, работаю в букмекерской конторе. Пью редко, это вот последние несколько дней не заладились… Не без вашей, между прочим, помощи!

– Мы все понимаем, господин Джон Шервуд, – поспешила успокоить его японка.

А она была миленькой. Принарядилась как гейша, и старый британец откровенно разглядывал широкое декольте на ее платье. Томный взгляд перехватил посол, но лишь поплотнее сжал губы, которые стали двумя синими полосками.

– Ну что, начнем, пожалуй? – усмехнулся Шервуд, с удовлетворением заметив, как посол исподтишка рассматривает его медали на мундире. – Вы себе еды заказали? Да, заказали, я слышал. Так вот, готов поспорить, очень скоро она будет выблевана на эту белоснежную скатерть!

***

– Вспоминать, что было на войне – это все равно, как… Ну, не знаю, прикладывать к животу электрошокер, – начал свой рассказ Шервуд, сделав приличный глоток из стакана. – Прекрасно помню, как я, молодой и красивый, попал в основу любимого клуба, а вскоре после этого отправился в составе Королевской артиллерии на фронт. У меня как раз жена забеременела. Она осталась дома в положении, да еще и с недавно родившимся младенцем. Понимаете, какая штука? Вы вообще можете себе представить, каково это, уезжать от самых близких людей, в никуда, бороться с волками, хищными, безжалостными, голодными. Немцы были такими, итальянцы. Ну и вы, японцы. Эй, Хидотоши, не плеснешь мне еще виски?

Цвет кожи на лице посла стал зеленым, пока он наблюдал за тем, как его жена обслуживает дерзкого британца. Но он дал себе слово, что выслушает мерзавца, а потом уж решит, что делать дальше.

– Первое время я воевал на Ближнем Востоке, потом нас передислоцировали в Сингапур. Я был в аду, как мне тогда казалось… Слышал взрывы гранат, крики умирающих товарищей, видел кровь, льющуюся рекой, растерзанные, потерявшие человеческий облик тела, ощущал смрад разлагающихся трупов. Меня колотил озноб, когда я заглядывал в маниакальные глаза людей-зверей, которых приходилось убивать, чтобы не дать убить себя. Я думал, что вот это вот все – и есть самое страшное, что только может быть. О, как я ошибался...

Шервуд с удовлетворением заметил, как на виске посла стала пульсировать вена, а нижняя губа его жены пару раз дернулась.

– Думаю, вы понимаете, к чему я клоню, – хмыкнул он, наливая себе новую порцию виски. – В 1941 году войска, в составе которых я был, попали под тяжелейший обстрел. Я прямо здесь и сейчас слышу свист пуль, артиллерию, какофонию звуков, от которых разрывалась башка. У нас не было выбора, пришлось сдаться. Не всем же быть камикадзе и протыкать себе живот до смерти. Я не мог себе позволить ничего подобного. Дома меня ждала семья…

***

Очень долго Шервуд молчал. Он мрачно смотрел на салфетку, и думал, как обличить в слова свои чувства. Полчаса он не произносил ни звука, но молчали и японцы. Они ждали продолжения. Ждали и боялись. Что-то в глазах Шервуда говорило им – надо вставать и бежать, пока не поздно.

– Я оказался в Чанги – сингапурской тюрьме, известной нечеловеческими условиями содержания, – заговорил вдруг Шервуд и посмотрел прямо в глаза Хидотоши. Она не выдержала и отвернулась. – Там свирепствовала дизентерия и холера. Еды было так мало, что заключенные всегда болели от голода. Тех, кого заставали за воровством, даже если ты брал капустный лист или несколько зерен риса, жестоко избивали или делали что-нибудь похуже. У многих на теле появлялись большие язвы. Были ребята, у которых такие нарывы вскакивали на ногах, а потом гнили, доходило до того, что в них копошились опарыши. Случалось, развивалась гангрена, и тогда исход был один – смерть. Но их пытались спасти, делали ампутацию. Я часто видел эти операции. Слышал треск отрываемой от плоти кости… Помню, один из надзирателей любил брать ржавую иглу и ковыряться ею в ранах, всаживая поглубже, так, чтобы слышать невыносимый, нечеловеческий крик. Но при всех этих ужасах нас заставляли работать. Мы строили железнодорожные пути в Бирме, может, вы смотрели фильм «Мост через реку Квай» с сэром Алексом Гинессом в главной роли?

– Я смотрела… – выдохнула Хидотоши, из глаз ее брызнули слезы. Она взяла салфетку и вытерла их.

К еде она так и не притронулась. Посол тоже ничего не съел, хотя им принесли очень много вкусной еды, поскольку ресторан был известным и обслуживал клиентов по высшему разряду.

– А знаете, что самое смешное? – нервно хохотнул Шервуд. – Да, японские инженеры были достаточно умны, вот только не учитывали, что мосты делались из непрочной древесины, и часто поезда с людьми срывались вниз…

– Как же вы… Как же вам удалось выжить, – произнесла сквозь плач Хидотоши.

– Хороший вопрос! – ухмыльнулся Шервуд. – А спас меня… футбол. Однажды один из надзирателей стал расспрашивать меня о карьере нападающего. Ну, я вспомнил, как играл за «Ислингтон». Мы провели как-то матч в Йокогаме, после которого я пожал руку генералу Хидэки Тодзио. Знаете, после моего рассказа надзирателя словно подменили! Он воскликнул – так ведь Хидэки Тодзио сейчас премьер-министр Японии! С тех пор этот косоглазый сержант пообещал помогать мне, делать все, что в его силах. Думаю, он спас мне жизнь… Особенно в 1944 году, когда мы отправились в Японию. Меня сделали столовым сержантом. Американские подлодки подбили нас, не зная, что на борту столько людей – они думали, япошки перевозят какой-то ценный военный груз. Я находился на палубе, когда две торпеды попали в корабль. Я видел искаженные от ужаса лица людей, которые пытались выскочить на палубу, но оказались в смертельной ловушке, и до сих пор мне снятся об этом кошмары. Из почти тысячи человек восемьсот сгинуло в Южно-Китайских водах. А я и еще несколько моих товарищей ринулись в воду, чтобы нас не засосало в воронку, и, к счастью, мы успели зацепиться за дрейфовавшую корягу. Через семнадцать часов нас забрали японцы, так я снова оказался в плену… И остался без всяких привилегий. Там я провел еще одиннадцать месяцев с садистами, уродами, которые лишь притворялись людьми. А на самом деле это были настоящие демоны. Один из них был очень похож на твоего мужа, Хидотоши…

Девушка не выдержала, сама взяла бутылку и сделала несколько больших глотков прямо из горла. Посол посмотрел на нее так, словно видел жену впервые. Но когда она протянула бутылку и ему, сделал то же самое.

– Вы правильно сделали, что выпили, – вздохнул Шервуд. – Потому что сейчас я расскажу, что увидел 9 августа 1945 года…

– Ох-х-х, – выдохнул посол, а его жена задрожала как осиновый лист. Они поняли, что сейчас услышат самую страшную часть рассказа.

– Я прекрасно помню, как мы, заключенные, услышали жуткий грохот, – говорил Шервуд дрожащим голосом. – Грохот был таким ошеломительным, что я инстинктивно опустил голову. А когда открыл глаза и взглянул на Нагасаки, то увидел, как над городом разрастается черное облако. Оно поднималось вверх по спирали и вскоре приобрело очертание гигантского гриба. Из черного облако становилось серым и продолжало расти, пока его верхушку не пробили разноцветные искры, как будто кто-то усеял небо драгоценностями. Это было так красиво, и так страшно… Вскоре надзиратели исчезли, а бомбардировщики B-29 сбросили листовки со словами, которые я запомнил на всю жизнь: «Японская императорская армия безоговорочно капитулировала».

Посол вскочил с места, бормоча что-то бессвязное, слегка наклонил голову и, покачиваясь, направился к выходу. Хидотоши порывалась было пойти с ним, но заставила себя остаться на месте.

– Господин Джон Шервуд, – пробормотала она иссохшими губами. – Что было… после войны?

– Рад, что спросила, а не убежала, как твой импульсивный супруг, – фыркнул Шервуд. – Итак, я вернулся на родину транзитом через США в ноябре 1945-го – меня встретили жена, пятилетний сын и четырехлетняя дочь, которую я никогда не видел. Знаешь, я попробовал вернуться в «Рединг», но тело мое было так истощено, что я больше не мог проводить на поле все 90 минут. Мне пришлось уйти в «Олдершот», потом я поиграл за «Кристалл Пэлас». В сущности, карьера была загублена. Иногда я вижу сны, как выхожу на поле «Уэмбли» в форме сборной Англии, меня встречает толпа болельщиков. Я забиваю решающий гол и становлюсь чемпионом мира. Такие сны я люблю, Хидотоши. Но все чаще я вижу другое – призраков войны. Они будут преследовать меня до самого конца, и я уже никогда не буду прежним Джонни Счастливчиком Шервудом, беззаботным молодым человеком с блестящим будущим…