Итальяно верим. Илья Казаков – о Массимо Каррере
«Спартак» ушел на перерыв лидером чемпионата России. Красно-белые действительно показывают игру, достойную первой команды Премьер-лиги, а изменения, произошедшие со «Спартаком», связаны в первую очередь с работой итальянского тренера – Массимо Карреры.
Конечно, мне было интересно. Я слышал много о Массимо Каррере от тех людей, кто с ним общался, – игроков, персонала, просто знакомых. И образ, который вырастал из тех рассказов, был целостный и весьма симпатичный.
Итальянец, в общем-то случайно оказавшийся в «Спартаке» в принципе и вдвойне случайно – возглавивший его, производил со стороны впечатление более чем адекватного и позитивного человека. Футболисты были за него горой, персонал ходил окрыленный от его лишенной всяческих придирок натуры, болельщикам нравилась его мужественная харизма, и даже соперникам (порой включая судей) было сложно упрекнуть Карреру хоть в чем-то.
Если помните, точно таким же первоначально выглядел в «Зените» Спаллетти – джентльменом без изъянов. Но прошло немного времени, и прежний облик начал исчезать, а новое лицо Спаллетти нравилось не многим. И Капелло тоже на первых порах воспринимался иначе, чем в конце своей российской карьеры. Правда, здесь уместнее говорить о переменах в нашем восприятии мэтра. Каким он был, таким и остался — что внутренне, что внешне. Но то, что поначалу воспринималось на ура, – жесткость, критичность, резкая эмоциональность, – оказалось впоследствии поводом для раздражения и насмешек. После Кубка мира в Бразилии, когда не стало хоть каких-либо результатов у сборной.
Мне казалось тогда (и кажется сейчас), что причина подобных перемен в самих личностях или наших восприятиях их – наступившая обыденность. Пока два соотечественника Карреры не адаптировались в России, пока их реакция на окружающий мир была острой, а то и настороженной, ничто не сулило перемен. И то, что случилось потом, – логичный исход практически для любого иностранца, попавшего в наш футбольный мир. Так же начинал хандрить и искрить недовольством Адвокат на исходе своей зенитовской карьеры. Так же по истечении времени выцвел имидж Хиддинка как волшебника. Словом, это нормально. Лесков писал в «Железной воле», что топором каши не перерубить, и через полторы сотни лет его слова не потеряли актуальности.
Но у Карреры по сравнению со всеми упомянутыми выше была фора. Он появился в России никому не известным специалистом, и весь срок, что он был в штабе Аленичева, о нем говорили примерно столько же, сколько, например, говорят сейчас о бывшем тренере «Спартака» в Италии. Или о Спаллетти с Капелло в России. Карреру никто не знал, он мало кому был интересен, и, следовательно, никакого нимба рядом с его головой не было и быть не могло. Он прожил эти несколько месяцев в состоянии тренера, от которого не ждут чуда. Эти ожидания начались не так давно, и, на мой взгляд, поэтому у него есть некий запас времени. Большая устойчивость к окружающей среде…
Он приехал к нам на ВГТРК в тот день, когда ему предстояло улетать домой на каникулы. Прибыл вместе с женой и скромно стоял рядом со входом в ожидании, пока ему вынесут пропуск и скажут, куда дальше идти.
Я подошел, мы поздоровались, но оказалось, что его английский совсем простой, а мое знание итальянского примерно на уровне его познаний в русском языке. Мы стояли как глухонемые, пока не подошел переводчик. Малоприятная и отчасти комичная ситуация.
Я подумал о том, как он общается с игроками. О том, насколько проще ему должно быть при наличии подобного лингвистического барьера – меньше ненужной информации попадает к нему, меньше поводов завестись, обрадоваться или разозлиться.
На грим было идти еще рано, и мы пошли выпить кофе. Я не сомневался, что как настоящий итальянец он предпочтет утром эспрессо любому другом напитку – и угадал. От десерта, как и от стакана воды, Каррера отказался, и я не стал уговаривать, видя, насколько ему интересно рассматривать старые телевизоры, камеры, радиоприемники, что выставлены у нас в холле на Ямском поле.
Оказалось, у него в детстве был примерно такой же телевизор, как и один из экспонатов. И это, пожалуй, единственный случай, когда в Каррере промелькнуло что-то мальчишеское. Он не был закрыт или холоден, вовсе нет. Но его интерес быстро улетучился. Следовало заговорить о футболе, чтобы постараться вновь разжечь в тренере эмоцию.
Я спросил его о телепрограммах — о футбольных, разумеется. Что он смотрит в Италии, что смотрит здесь? И услышал: только трансляции. Что даже интервью не вызывают в нем большого интереса. Попытка задуматься, чем это вызвано, не принесла ответа.
Самодостаточностью? Дефицитом времени? Или нежеланием видеть что-то еще кроме футбола в чистом виде, нежеланием ломать свой собственный взгляд на матчи?
Карреру заметили. Еще пять минут назад мимо него шли люди, не обращая на итальянца никакого внимания, а сейчас все изменилось. Народ начал стекаться к нашему столику, но я всех отгонял, прося прийти после записи программы к студии. Потом, когда мы вышли оттуда, в коридоре стояла толпа, которую я прежде на ВГТРК никогда не видел. Хотя приходили на эфир и главные тренеры сборной, и звезды-игроки. Но никто из них не притягивал к себе такого количества людей.
Я смотрел на все это и думал о природе такого феномена. Каррера говорил примерно теми же обтекаемыми правильными фразами, что и в любом другом интервью. Он не сыпал откровениями, никого не хвалил отдельно. И все равно его магия действовала.
Один из коллег, когда тренер уже уехал, зашел в наш кабинет и сказал:
— Знаешь, он вернул мне мой «Спартак».
Его лицо было совершенно счастливым. Я посмотрел на него и понял, что Каррера вряд ли ему интересен так, как мне. Что для него нет никакой загадки. Она ему просто не нужна. Если бы я болел за «Спартак», вероятно, я чувствовал бы то же самое.